В АДУ

Остросюжетная, драматическая, псевдоисторическая фантазия

1.

Гриффит. 

Кестер проснулся от того, что в лицо ему дышала и фыркала лошадь. Она  нежно перебирала губами по его щеке, он слышал ее храп, чувствовал щекочущее прикосновение ворсинок мокрой морды и теплое дыхание. Кестер открыл глаза и увидел перед собою двух всадников. Один, по виду дворянин, примерно такого же, как он, Кестер, возраста, с надменным выражением лица,с черными, ниспадающими на плечи волосами, в отороченном мехом, сшитом из дорогой ткани гауне (1), казался знакомым. Второй, по всей вероятности, слуга, ничем особенным, как и полагается оному, не выделялся. Их лошади обступили Кестера с двух сторон, и то ли от того, что Кестер насквозь продрог, то ли от того, что всадники имели вид довольно  неприветливый, он всем телом вжался в большой покрытый мхом валун, у которого… у которого не помнил, как оказался. Исподлобья, пытаясь унять дрожь, сотрясающую все тело, он вглядывался в лицо черноволосого господина и никак не мог вспомнить, где раньше встречался с ним.

– Кто такой? – спросил тот.

 – Я Кестер, сын барона Харшли, – с трудом выговаривал слова Кестер.

 – И откуда же ты взялся?

 – Сбежал... сбежал из заключения...

Господин ухмыльнулся, помедлил мгновение, затем спрыгнул с лошади и подошел к Кестеру – чуть склонился и устремил взгляд прямо в его глаза. Не выдержав этого проникающего в само сознание взгляда, Кестер отвернулся, продолжая стучать зубами. 

 – Я бы попросил у тебя доказательств, но, верно, ты очень похож на барона, – заключил господин. – Думаю, теперь и мне необходимо представиться. Гриффит Да… – сказал он, протягивая руку в черной перчатке. Окончание фамилии Кестер не расслышал из-за налетевшего внезапно сильного порыва ветра, но переспрашивать не стал и, крепко сжав руку нового знакомого, неловко встал на ноги. Гриффит кивнул слуге, и тот, спешившись, подал Кестеру поводья. С некоторой неуверенностью Кестер взобрался на лошадь, но как только оказался в седле, спина его выпрямилась, зубы перестали стучать, он ощутил прилив бодрости и легкий восторг.

 – Я сам теперь гость твоего отца и был бы рад проводить тебя к нему, – улыбнулся Гриффит странной,  немного пугающей хищной улыбкой.

 – Нет, подожди… – прежде чем отправиться в отчий дом, Кестер хотел  окончательно прийти в себя после долгой, тревожной ночи, проведенной в лесу. – Не знаешь ли ты, где здесь можно поесть и переночевать? Я бы хотел переодеться и… – Кестер осекся, ибо у него вдруг возникло еще одно желание, которое, однако, он, спустя мгновение, без  особого труда подавил и посему не стал озвучивать Гриффиту.

 – Есть неподалеку одно место, – ответил тот, и улыбка не сходила с его лица.  Оно не в ваших владениях, зато близко,  и там, вероятно, нас уже ждет ужин…

Будучи еще несколько минут назад густым и плотным, туман совершенно рассеялся, и Кестер увидел дорогу, уходившую вглубь  темного, дремучего леса, из которого он, измученный, выполз, упал затем и уснул, и когда Гриффит галопом направил коня в чащу, Кестер последовал за ним.

 

                                                   ****************

 

По дороге Гриффит поведал Кестеру о том, что старый барон Харшли, вернувшись в его – Гриффита – сопровождении с войны, страдает от серьезных ранений и вряд ли протянет до зимы. И о том, что за многочисленные заслуги перед герцогом отец Кестера пожалован новыми землями, что, впрочем, уже мало его заботит по причине плачевного состояния здоровья.

Несмотря на долгую разлуку с отцом, Кестер слушал Гриффита с интересом, относящимся более не к истории, а к самому рассказчику. Лицо Гриффита с этой неизменной хищною улыбкой, его бездонные, холодные голубыеглаза, тихая, сдержанная, лишенная всякого оттенка речьнастораживали Кестера, но в то же время притягивали какой-то магической силой. С нескрываемым восхищением наблюдал он спокойствие, достоинство и силу в каждом жесте Гриффита. Он также ощущал присутствие чего-то родного и близкого в этом красивом, молодом человеке. Ему казалось, что он давно, давно знает Гриффита, и чувство глубокой симпатии, так внезапно возникшее, так стремительно укоренявшееся в нем, гнало прочь тревогу, и Кестер думал, что хотел бы такого друга, хотел бы такого брата…

Кестер думал еще и о том, что Гриффиту, вероятно, интересно будет узнать что-то и о нем самом, но вот с чего начать повествование, никак не мог решить. То ли с того момента, как он был отправлен на обучение к  родственнику, – довольно приближенной Его Высочеству особе, – в самых лучших словах о самых лучших годах жизни, что проходили в постижении искусства воинского дела, на турнирах, соколиных охотах; о посвящении в рыцари, о первом поэтическом посвящении прекрасной даме. О первом своем сражении. То ли с того, как, будучи уже опытным, храбрым воином, он вместе с младшими братьями, которых на его глазах одного за другим пронзали стрелы неприятеля, пытался выбраться из окружения, но без сознания – тяжело раненным в неравном бою – был пленен вражеским войском. В какой-то момент Кестер услышал собственный охрипший голос и понял, что уже рассказывает Гриффиту свою печальную историю. 

 – И очнулся я уже в их логове. Поначалу ко мне хорошо относились –  вылечили рану на плече… –  Кестер дотронулся до места ранения, – хорошо кормили, я мог выходить… Они относились ко мне с подобающим моему происхождению уважением, пока… пока ждали выкупа. Но потом… – Кестер вдруг замолчал и задумался.  Он вспоминал период заключения, и снова дрожь охватывала его целиком. Выкупа так и не последовало, как объяснили тогда Кестеру, из-за того, что  отец отрекся от него.  «Кестер никогда не сдался бы в плен, он погиб, как герой и похоронен вместе со своими братьями, со всеми причитающимися ему почестями. И я не собираюсь платить за самозванца, порочащего память моего любимого сына», – звучало в послании барона Харшли. После этой новости Кестер почувствовал себя так, словно в нем разверзлась пропасть и душа вот-вот покинет его – на мгновение он потерял способность слышать, видеть и говорить, и с трудом держался на ногах, но тут же, собрав остатки воли своей и уповая на волю божию, выпрямился и вскинул поникшую было голову,  готовый немедленно принять смерть. Однако у графа, пленившего Кестера, были другие планы в отношении узника. И его – дворянина, гордого рыцаря – превратили в раба, дабы перед смертью он смог отработать оказанное его ложной персонечрезмерное внимание и хлеб, которым его потчевали в ожидании выкупа. Кестера отправили на самые тяжелые и грязные работы, где постоянно унижали и где даже за самую малую провинность подвергали суровымнаказаниям. Ах, если бы он мог тогда драться, если бы мог отстаивать свою честь благородно, как делал это в бою с равными себе! Но не было у него ни сил, ни оружия, ни власти!  Кестер вспоминал, как,  не в состоянии более терпеть унижения, решил  покончить с собой – другого способа прекратить мучительное существование у него не было. Однако это его решение положило начало новым, еще худшим испытаниям. Кестер почти уже осуществил задуманное, как вдруг в то самое стойло, где он затягивал на шее веревку, ворвался разъяренный конюх – огромных размеров,  неимоверно грубый и жестокий человек. Он выбил из-под ног Кестера деревянную скамью, и тот какое-то время, хрипя и извиваясь, болтался в петле. Затем конюх освободил несчастного, но только лишь для того, чтобы избить до полусмерти – так, что Кестер  несколько дней не имел возможности пошевелить ни рукой, ни ногой от дикой боли, которая распространилась по всему телу и пульсировала теперь в каждой косточке, в каждой мышце, в каждом нерве. Он лежал на холодном земляном полу, выплевывая сгустки крови и обломки зубов, ощущая, как под ним растекается теплая зловонная жижа. Нет, никогда в жизни Кестер не смог бы поделиться этим с Гриффитом, да и с кем-либо в целом мире.

После того, как Кестер все-таки встал на ноги, он был уже не тем Кестером, а был он жалким, волочащим ноги калекой. И то время виделось ему словно сквозь мутную пленку из бычьего пузыря, коей в деревенских домах затягивали окна. Он и сам тогда стал практически невидимым, и не только для других, но в первую очередь для себя самого.  Боль его и стыд были настолько невыносимы, что едва-едва не уничтожили его рассудок – Кестер совсем перестал ощущать себя в реальном мире, и тот в свою очередь ответил ему взаимностью. Да, бедняга все так же чистил стойла, все так же смазывал маслом копыта лошадей, но никто уже не приставал к нему, не мучил его, поскольку он и так был доведен до состояния крайнего, пограничного,  и нужно было просто подождать немного, пока бы он сам не отбросил концы.

Таким образом следить за нимперестали и уже больше не сажали на цепь, как раньше. И в один холодный, пасмурный день, когда в замке намечались празднования по случаю свадьбы хозяина, и челядь носилась взад и вперед, выполняя различные егопоручения, Кестер покинул замок никем не замеченный. Он сделал это ненамеренно, по наитию, повинуясь странному чувству, как будто голосу или флейте, что поет волшебную песню. Кестер не помнил, как вышел за ворота замка и медленно двинулся туда, куда глядели его исполненные тоски и страдания глаза…

Проведя в пути много дней, спотыкаясь от усталости и голода, Кестер добрел до крестьянского дома, расположенного недалеко от глухого, дремучего леса. У ворот он заметил фермера и решил попросить кусок хлеба, ибо живот его будто пронзали кинжалом. Фермер, в сущности, не был человеком, лишенным сострадания, но, к несчастью для Кестера, в тот день у него случилась беда:  от какой-то неизвестной напасти полегли все его овцы, посему им незамедлительно овладели и страх и трепет,  ведь теперь он не знал, чем будет кормить свою семью и платить налоги. А тут еще этот жалкий оборванец требует от него помощи и смотрит, смотрит на него с такой мольбой. Фермер брезгливо отпихнул Кестера и отвернулся. Кестер не сдавался – и когда фермер увидел, что запястье его сжимают  тощие, костлявые пальцы,  пред мысленным взором его возникли такие жуткие картины,  что он чуть было не закричал. И тогда он схватил Кестера за локоть и потащил в сторону леса. Там фермер что было мочи толкнулбеднягу в густые заросли, и Кестер упал и даже не пытался встать, и только неотрывно, с безысходным отчаянием глядел на удаляющуюся фигуру. Внезапно Кестер почувствовал, как раскаленная игла вонзилась ему в бедро, а затем последовал еще один болезненный укол, и еще, и еще, казалось, сотня таких же…

Целый осиный рой мстил Кестеру за свое раздавленное гнездо, и Кестер не помнил, как выбрался из этого жужжащего адского облака, не помнил, как оказался у ручья и, жадно глотая ртом воздух, пытался зачерпнуть воды в ладонь, чтобы хоть немного охладить тот жар и зуд, коими объят был весь его организм. Жар сменялся ознобом, судорогами сводило конечности, а к горлу подкатывала тошнота. В какой-то момент Кестер подумал, что умирает. «Господи, – онемевшими губами прошептал он, – за что? За что же ты так мучаешь меня? И сколько еще будет продолжаться эта мука? Умоляю, избавь… убей меня, ибо я не могу больше так страдать,» –  и в ту же секунду потерял сознание…

 

 

                                                      ******************

 

 

Очнулся несчастный вечером, в сгущающихся сумерках, по-прежнему охваченный болью и дрожью. Внезапно он услышал шорох и легкий треск веток и подумал, что, должно быть,какое-то хищное животное подбирается к нему, ведомое охотничьим инстинктом. Кестер повернул голову и устремил свой взгляд в том направлении, откуда нечто неосязаемое вот-вот должно было облечьсяв медведя или волка, но вместо этогоиз темноты появился человек или кто-то похожий на оного. Как ни пытался, Кестер не мог разглядеть его лица. Он видел лишь высокий силуэт, фигуру, полностью скрытую плащом. Остановившись в нескольких метрах от Кестера, Темная Личность заговорила глухим мужским голосом.

 – Зачем ты звал меня? – спросил она…

 – Я не звал тебя, – прошептал Кестер, памятуя о том, что не обращался к кому-нибудь кроме Господа, на которого, по его представлениям, странная фигура совершенно не походила. И тут же подумал:  «Быть может, в бреду?»

 – Да, да, именно в бредуты и звал меня, Кестер, – читая его мысли, ответствовала Темная Личность.

– Может быть, если ты поможешь мне избавиться от боли, если поможешь умереть  быстро, кем бы ты ни был, я буду, я буду очень… и я…

 – Да, это в моей власти, – перебила егоТемная Личность. – Но, Кестер, – и сделала паузу, – подумай, действительно ли так страшна твоя боль? Настолько ли велико отчаяние? Уверяю тебя, случаются испытания и похуже. Быть может, ты хочешь оставить все как есть? Терпеть и ждать?

Кестер замотал головой.

 – Нет, нет, я не вынесу, не вынесу… – прошептал он.

 – Тогда могу ли я предложить тебе кое-что другое, кое-что вместо смерти?  Новую жизнь, например? Еще одну, в которой ты снова обретешь здоровье, силу, красоту и имя. Ты снова станешь тем, кем был, когда взял в руки тяжелый меч и отправился на войну. Ты сможешь вернуться в свои владения, а также, если захочешь, получить новые. У тебя будет достаточно власти, чтобы, не оглядываясь на закон, творить то, что тебе заблагорассудится,  и отомстить всем своим врагам. И не каждый человек, даже очень смелый, рискнет противостоять тебе. Твои подданные будут преданы и покорны, а женщины… женщины падут пред тобою влюбленные, и вряд ли встретится среди них хоть одна, что не станет твоею рабыней.

Кестер слушал эту речь и не мог поверить в то, что нарисованная Темной Личностью картина когда-либо сможет воплотиться в жизнь. Он думал, что это какая-то новая, изощренная пытка – пытка фантазией, пытка надеждой – или странная, с неизвестными ему правилами и, возможно, очень опасная игра, которая, однако, была интересна Кестеру и нравилась уже толькотем, что отвлекала  от страшной действительности.

– Чего же ты ждешь взамен? – прекрасно понимая, что за все нужно платить,  спросил Кестер.

– Хм, – усмехнулась Темная Личность и на секунду задумалась, – я возьму ту, которой ты признаешься в любви, – неожиданно ласково ответила она.

 «Снова о женщинах! Вот уж о ком сейчас я волнуюсь меньше всего», – с некоторым негодованием подумал Кестер, а вслух произнес:

 – Полагаю, мне хватит тех, которые будут любить меня.

И тут Темная Личность разразилась громким хохотом.

 – Ах, как же ты нравишься мне, Кестер! – воскликнула сквозь смех и тут же исчезла во мраке ночи, как будто ее и не было вовсе.

«Так я и знал – игра, бред», – с грустью подумал Кестер, и еще он подумал о том, что, несмотря на все выпавшие на его долю страдания, он совершенно не чувствует злости и вовсе не жаждет мести. Он не хочет подчинять кого бы то ни было, не хочет завоевывать и порабощать, он просто хочет покоя – крепкого и здорового сна. И только-только стоило ему об этом подумать,  в ту же самую минуту медленно тяжелые веки его опустились и он погрузился в царство грез…

Однако сны Кестера были так же беспощадны к нему, как и реальная жизнь. Это были кошмары, в которых Кестера всевозможно истязали: вот его жгут каленым железом и он извивается и дергается, словно раздавленный червяк, а вот его дрожащее тело, распятое между двумя огромными, мощными кобылами, трещит и рвется на части, когда, подстегиваемые ударами хлыста, лошади тянут в разные стороны. И в этих ужасных видениях Кестер метался всю ночь. Но когда, наконец, забрезжил рассвет и первые лучи солнца коснулись его лица, как будто чья-то невидимая заботливая рука одним движением убрала всю боль и страшные воспоминания, Кестер узрел другие образы, и были они сказочно прекрасны – так знакомы ему, так ему близки. Он узнавал себя в маленьком мальчике, катающемся по траве и хохочущем от восторга, в красавце-рыцаре, гордо восседающем в седле в то самое мгновение, когда, опуская забрало блестящего на солнце стального шлема,  готов был немедленно ринуться в бой.  Он видел землю, на которой родился: в щедром, ярком солнечном свете – золотые колосящиеся поля, распростершиеся до горизонта;  он слышал звонкое щебетанье  птиц, журчание реки, тихий шелест листьев; он чувствовал дуновение теплого ветра, несущего ароматы пряных трав и звуки чудесной музыки – нежной девичьей песни, что дарила Кестеру ощущение безмятежного, довольного состоянья, такого, о котором он бесконечно долго мечтал, такого, каким представлял себе свой покой. «Да, я, наверное, еще пожил бы на свете… еще пожил бы, если бы так…» – и убаюканный, умиротворенный, забыв все страхи, горечь, боль, медленно плыл он в ласковом, сладком сне…

 Кестер почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

– Эй, эй, ты что,  потерял дар речи? – улыбался Гриффит, а Кестер смотрел на него и грустно, и растерянно – нет, конечно же, он не мог, не умел рассказать всего этого своему новому приятелю.

 – Они вылечили твои раны, а дальше что?

Но Кестер отрицательно мотнул головой и опустил глаза.

 – Ладно, что бы там ни произошло с тобою – забудь! Пускай это будет ночным кошмаром, – ободрил его Гриффит. – Мы, кстати, почти приехали, – и указал на старую хижину на опушке леса.

Они въехали на двор, спешились и направились к хижине, дверь в которую отворилась при их приближении, и Кестер увидел высокую, седую  женщину. Она пристально посмотрела на него и как будто узнала, и как будто испугалась чего-то в его лице. Потом опустила голову и, бормоча себе что-то под нос, быстрым, коротким шагом направилась в расположенную рядом пристройку, откуда доносилось овечье блеяние.

 –  Калиста... прислуживает  усталым охотникам… таким, как мы с тобой,  – сказал Гриффитт, придерживая для Кестера дверь.

Как только вслед за Гриффитом Кестер оказался внутри, его сразу же оглушили восхитительные ароматы еды – простой, но сытной и в большом количестве разложенной на столе. От аппетитного, призывного вида снеди рот Кестера  тут же наполнился слюной, и он уж было двинулся к столу, но взгляд его привлекло маленькое, в оправе из слоновой кости зеркальце, лежащее при входе у окна. Осторожно взяв зеркальце в руки, Кестер поднес его к лицу. Последний раз Кестер видел свое отражение, когда жадно, но тщетно пытался напиться из ручья – тогда оно напоминало отвратительную, уродливую маску – распухшее, багровое, с заплывшими глазами-щелками чудовище. Однакосейчас на Кестера серьезными, немного усталыми глазами смотрел молодой, красивый мужчина, и на лице его за исключением двух небольших, полученных некогда в бою и давно затянувшихся,  над бровью и подбородке шрамов, не было более никаких изъянов. Кестер дотронулся до губ и носа, как бы желая убедиться в том, что ему не мерещится этот прекрасный образ. Затем провел рукой по светлым, довольно длинным, прикрывающим шею волосам и даже подергал ровные, крепкие зубы, ранее почти все выбитые садистом-конюхом. Некоторое волнение охватило Кестера, когда на мгновение ему показалось, что пред ним снова возник силуэт странной Темной Личности, ведь он решил уже, что лесное происшествие было всего навсего сном.  Кестер отложил зеркало и внимательно оглядел себя всего. Вместо истощенного, израненного скелета, коим помнил себя Кестер, грязные обноски скрывали теперь, правда,  довольно худое, но сильное и здоровоетело.  И это было его тело. Его высокая, стройная фигура. Кестеру захотелось сорвать с себя старые лохмотья, и он уж было, начав с рукава, попытался сделать это, но тут Гриффит окликнул его с легким нетерпением:

 –  Ну, что ты там застрял? Не можешь налюбоваться собою? Правда, Кестер? – засмеялся он, наполняя кубок вином.

Немного смутившись, Кестер подошел к столу, опустился на грубую деревянную скамью и, придвинув к себе блюдо, на котором дымилась, истекая соком, баранья плоть, набросился на жаркое. Жадно разрывая мясо руками, Кестер быстро отправлял в рот огромные куски и, не пережевывая, глотал их, тут же запивая вином. И жир тек по его подбородку, а вино капало на шею и грудь. Кестер давно забыл про этикет, с тех самых пор, как вынужден был жить со скотом и питаться, как животное – это совершенно не заботило его сейчас, стремящегося немедля насытиться, даже когда он смотрел на Гриффита, который ел, не торопясь, двумя ножами, промакивая губы платком, и время от времениподшучивал над звериными повадками  Кестера.

– Чей это лес? – спросил Кестер с набитым ртом, – Тот, что мы проезжали сегодня.

 – Твоего соседа.  Да только этот лес и немного земли вокруг – все, что у него осталось. Его старший сын воевал на стороне наших врагов и был убит. В последнем сражении твой доблестный отец раскроил ему череп.  Еще двое его отпрысков – повешены. И сейчас барон – беспомощный старик – все еще оплакивает своих сыновей. За ним ухаживает невестка, он зовет ее дочерью, наследницей, и вместе они влачат довольно жалкое существование и не могут защитить даже эти небольшие владения. Думаю, постепенно их разорят окончательно. Все,  кому не лень, пытаются оттяпать кусочек, – засмеялся Грффит и подмигнул Кестеру.

 –Дааа, хороший лес, – задумчиво произнес Кестер.

Он чувствовал, как тепло и хмель разливаются по венам, и, подперев голову руками, сквозь отяжелевшие,  полуприкрытые веки наблюдал за тем, как, освещая и согревая так рано наступивший поздней осени вечер, весело скачет пламя свечей, которые одну за другой зажигал Гриффит. Кестеру не хватило бы сил, чтобы встать и дойти до постели, настолько он был сытым и пьяным, и если бы не Гриффит, он, наверное, заснул бы лицом в тарелке или, свалившись со скамьи, прямо на полу. Но тот помог Кестеру добраться до приготовленного для него бесшумной и незаметной Калистой ложа и по-отечески нежно накрыл пушистыми, толстыми шкурами. В тот же миг Кестер заснул.

Однако удовольствие его длилось недолго – уже посреди ночи Кестер проснулся в холодном поту. Все тот же страшный сон, все те же видения, в которых огромные  ломовые кони рвали его на части и смуглый, мрачный человек пронзал его тело железными прутьями. Кестер дрожал и, кутаясь в шкуры, пытался укрыться от страха и холода, которые вновь сковали все его существо. Он пытался звать Гриффита хриплым тихим голосом, почти шепотом – громче у него не получалось, но никто не отзывался. И комната плыла пред ним в зловещем сером сумраке, и там, и тут раздавались шорохи и скрипы, и, казалось, все населявшие дом предметы и кухонная утварь ожили вдруг и грозно надвигались на Кестера, а за окнами громко и протяжно выла старая дворовая собака… Только под утро Кестеру удалось, наконец, задремать, и когда закричали петухи, он встал с постели –   взъерошенный и злой.

Кестер поднял небрежно лежащий на скамье дорогой гаун Гриффита, накинул на плечи и вышел на двор. Густой туман застилал все вокруг. Тихо блеяли овцы, а где-то вдалеке слышался стук копыт – это возвращался Гриффит,  и скоро несущая его лошадь выплыла из тумана, гарцуя и фыркая.

 – Где ты был? – недовольно спросил Кестер, хватая лошадь под уздцы.

 – Знаешь, живет тут неподалеку одна милая  маленькая крестьянская девочка,  – довольно ухмыляясь, отвечал Гриффит

Кестер брезгливо поморщился – кто-кто, а крестьянки, пускай даже девочки, совершенно не казались ему милыми. Он считал их грязными, грубыми созданиями. Он хорошо помнил таких, как они, в свое время не упускавшихвозможности плюнуть в него поганою шелухой. И потом, как-то уж совсем не вязался образ простолюдинки с утонченным, воспитанным новым другом Кестера.

 – Я шучу, Кестер, – улыбался Гриффит, слезая с лошади – одна монахиня… и прехорошенькая. Мы почти уже договорились. Жду не дождусь, когда, наконец, сорвус нее этот уродливый серый наряд, мммммм, – простонал он в предвкушении. –  Ты, кажется, просил одежду? Вижу, моя тебе в пору, так что,думаю, и это подойдет, – и Гриффит протянул Кестеру плотно набитый мешок.

Вернувшись в дом и ополоснувшись водою из стоявшего на столе большого медного таза, Кестер не спеша переоделся. Серый шерстяной дуплет (2), подбитый рысьим мехом гаун сидели так, будто специально были пошитына него, как и высокие кожаные сапоги и невероятно приятный на ощупь, инкрустированный драгоценными камнями металлический пояс, который Кестер застегнул, приспустив на бедрах. Одежда совершенно и необратимо завершила его преображение, и, вновь оглядев  себя в зеркало, Кестер довольно улыбнулся, полностью готовый теперь ко встрече с отцом.

 

2.

Кестер.

Прибыв в замок Харшли, Кестер был поражен тем, с каким почтением –  преклоненьем даже – их с Гриффитом встретили. Вначале он подумал, что все это теплое внимание относится только к его новому другу, но, почувствовав устремленные на себя восхищенные и в то же время исполненные раболепства со всех сторон взгляды, ответствовал взглядом покровительственным и надменным.

В то время, как Гриффит  «подготавливал старика», дабы от неожиданной встречи у того не случилось разрыва сердца, Кестер отправился бродить по замку. И будто бы вновь знакомился с отчим домом. Но чем больше узнавал его, тем меньше понимал, за что любил когда-то. Начал Кестер с комнаты матери, где та в дни оны страшно и долго умирала, выдавливая из чрева его младшую сестру. Старый барон, обвиняя жену в измене и, не поверив ни в одну из данных в отчаянной надежде клятв, которые супруга повторила бессчетное количество раз, стараясь  хотя бы и на смертном одре оправдаться перед  любимым мужем, отправил ребенка с глаз долой в монастырь, не удосужившись даже назвать младенца.

Затем по крутой лестнице Кестер поднялся в башню, в которую, несмотря на снедающее его любопытство, в детстве никогда не забирался из-за боязни обитавших там бескровных, безмолвных – по старинному семейному преданию – отчаянных и свирепых предков Харшли, защищавших замок много столетий подряд.

Не обнаружив в башне ничего кроме толстого слоя пыли, весьма затейливых  узорных паутин да выпорхнувшей откуда-то из угла разбуженной летучей мыши, Кестер покинул обитель духов и спустился в подвал, из которого, однако, тут же поспешилудалиться, ведь помещение это своею мрачной, холодной, сырой атмосферой угнетало невероятно и неудержимо напоминало  узилище.

Завершил свое недолгое путешествие Кестер там, откуда начал – в огромной парадной зале, крикливо, богато украшенной, уставленной, увешанной, устланной многочисленными охотничьими трофеями, искусно расшитымиразноцветными гобеленами – сюжеты, изображенные на них, Кестер помнил с детства и не раз в бессонные ночи горести и боли воображал себе в мельчайших подробностях, а после– старательно пальцем  переводил на стену темницы.

Кестер подошел к камину, вытянул руки и держал так близко к огню, что пламя почти касалось ладоней. И это пламяогревало молодого барона гораздо сильнее, нежели воспоминания, связанные с отчим домом.

Внезапно услышав чудесную песню, доносившуюся откуда-то из необойденных им покоев, Кестер покинул залу. Он двинулся неспеша по длинной, утыканной факелами анфиладе. И в свете мечущихся резко и рвано огней черты красивого, худого, казавшегося мертвенно-бледным лица его заострялись еще сильнее, взгляд делался злобным, звериным.

Сладкоголосым песнопевцем оказалась юная рыжеволосая девушка, на вид – почти девочка, которая в одной из комнат замка сидела перед окном и, разложив на коленях широкое белое полотно, украшала его узором.

 – Славно же ты поешь, – улыбнулся Кестер,  приближаясь к девушке.

 И та поднялась и шагнула ему навстречу.

 – Как зовут тебя, милое создание?

 – Карен, – поклонилась она, смущенно потупив взор.

– Карен, – задумчиво, повторил Кестер, – это имя ни о чем не говорило ему.   Приподняв лицо девушки за подбородок, Кестер заглянул в широко распахнутые, немного удивленные, немного испуганные глаза, провел рукою по мягким  вьющимся  волосам, по горящей румянцем щеке, а затем, прижав ладони к туго затянутойв корсет груди, из которой, он чувствовал, вот-вот должно было выскочить сердце, Кестер решил исполнить то самое, так и не озвученное Гриффиту, третье свое желание, – он привлек девушку к себе и крепко обнял ее хрупкое, трепетное тело.

И Карен совсем не сопротивлялась Кестеру. И все то время, в течение которого он грубо совокуплялсяс нею на холодном каменном полу, она лишь изредка издавала тихие стоны, безотрывно, завороженно глядя на Кестера, время от времени даже пытаясь обнять  его.

Утолив свой голод жадно и быстро, как тогда – в домике Калисты, поглощаяжареное  баранье мясо, – Кестер поднялся, отерся куском расшитой белой ткани и, презрительно ухмыляясь, швырнул ее девушке, которая бережно прижала полотно к груди. После чего не торопясь поправил на себе одежду и вышел из комнаты. Карен же еще долго сидела на полу, разглядывая свою незавершенную работу,  на которой яркий, цветной, толстых нитей узор причудливо перемежался теперь с рисунком кровавым.

 

                                                  *****************

 

Как и замок, встреча с отцом не произвела на Кестера должного впечатления – старый барон же разрыдался при виде сына, а поскольку из-за тяжелых ранений не мог подняться с постели,  только вытянул вперед руки, призывая Кестера в объятия. Кестер повиновался и, глядя в затуманенные слезами глаза отца, склонился над ним. Ох, как же тяготили Кестера и этот печальный взгляд, и эти отчаянные объятия! И он уже хотел поскорее вырваться, освободиться – из этого нового – отеческого – капкана любви,  и в поисках такой возможности  призывно-вопросительно поглядывал  на стоявшего рядомГриффита, который будто бы специально, будто бы назло не замечал – все время глядел куда-то в другую сторону.

Посему избежать общества старого барона Кестеру не удалось. Более того, отец приказал всем обитателям замка явиться в покои, ибо желал  немедля озвучитьсвою волю, заключавшуюся в том, что Кестер – родной его сын и единственный наследник – становится полноправным хозяином всего состояния Харшли.

– Гриффит, мальчик мой, ты знаешь, где бумаги, которые мы с тобой составили, передай их Кестеру, помоги разобраться с делами, – запинаясь на каждом слове, с тяжелой, громкой отдышкой произнес барон. – А теперь оставьте нас с сыном наедине, – он сделал знак ослабевшей рукой, и все присутствующие медленно, с тихим шепотом удалились. Гриффит вышел последним и плотно прикрыл за собой дверь.

– Ты, наверное, хочешь знать…  – обратился барон к Кестеру и закашлялся, – наверное, хочешь знать, почему я бросил тебя, – и снова слезы выступили у него на глазах.

Но Кестер не хотел. Он много думал об этом на протяжении трех бесконечно тянувшихся  лет – той поистине вечности в наполненном невыносимыми страданиями и безысходностью омуте, в которомпостепенно все мысли его были вытеснены одной единственной  мечтой о быстрой смерти. И что бы сейчас ни рассказал старый барон,  это не имело для Кестера никакого значения. Уже никакого. Однако он вынужден был сидеть и слушать исповедь отца, который искренним признанием стремился облегчить  больсвою – муки совести, тяготившие  его гораздо сильнее недугов физических. Задыхаясь, барон продолжал:

– Однажды, возвращаясь с охоты, я решил передохнуть в старой хижине в лесу.  Я приказал этой ведьме, Калисте,  накормить меня и моих слуг. Накрывая на стол, она заметила, что рана на моей руке снова начала кровоточить. Бешеный кабан набросился на меня в тот день, вцепился, что было мочи и, несмотря на то, что я дважды всадил в него кинжал, держал так до тех пор, пока на помощь не подоспели мои люди и не зарубили его. Калиста попросила разрешения сменить наскоро сделанную повязку.  С неохотою, но я все-таки позволил,  – барон тяжело вздохнул.  –  И вот, когда она почти уже закончила,  то вдруг приблизила мою ладонь к своему лицу идолго, долго всматривалась в нее, и лоб ее хмурился и глаза стали темным, страшными… Я спросил, что это она так пристально разглядывает. «Твою судьбу, барон, твою смерть», – ответила старая ведьма  таким холодным, потусторонним голосом, что даже озноб пробежал по моей спине. «И что же ты видишь про мою смерть?», – спросил я вновь. Но она отвернулась, не желая отвечать. Тогда я схватил ведьму и тряхнул  как следует – да так, что голова ее чуть не отлетела от туловища, и повторил:  «Отвечай же, или я сожгу тебя!». И тогда – будь она проклята! – ведьма произнесла: «Тебя убьет твой старший сын».

Как гром среди ясного неба прозвучали эти слова. И я не мог опомниться, все повторял их про себя, возвращаясь домой. И потом день за днем порожденная страшным пророчеством тревога моя росла все сильнее. Я слышал – сражаясь рядом с нашим  доблестным герцогом, отважно защищая герб и корону истинного правителя нашейстраны, ты проявил себя настоящим героем. Как же я тогда гордился тобой и как старался побороть страх. Но –страх победилменя. Сковал мою душу,  сломил моюверу, уничтожил любовь к сыну. Я начал думать, как избавиться от тебя. Погубить тебя, Кестер. Что только не приходило мне в голову. Я даже хотел подослать убийц, которые ночью перерезали б тебе горло, но все никак не мог решиться. Да и не так-то просто было это сделать, ведь младшие братья были с тобою и днем, и ночью: верные, готовые отразить любой удар стражи; храбрые, чуткие, как лесные хищники. И вот, когда я уже совсем сломал голову, выбирая способ убийства, мне пришло известие – вы попали в засаду и потерпели поражение:  двое моих сыновей погибли, а тебя взяли в плен. Я ликовал тогда!  Да, да, несмотря на то, что потерял всех своих детей. Я чувствовал, что избавлен от беды, что накликала старая ведьма. И я предал тебя, отказался от тебя, бросил на верную гибель, – захлебываясь слезами, барон пытался покрепче сжать руку сына своими трясущимися руками. – Спустя какое-то время я тоже отправился на войну и за годы сражений позабыл об этой жертве, о страшном своем грехе. Я позабыл о тебе, Кестер. Но вернувшись из славных походов старым, разбитым… Ты видишь, какой я теперь… Ты видишь, Кестер, я уже одной ногой в могиле.  И теперь все то, что мучило меня когда-то, одолевает душу с новой силой:  и страх, и боль, и вместе с ними совесть, которая терзает страшнее всего. Как мог я думать о тебе такое, Кестер? Как мог предать тебя, сын мой? – причитал барон и продолжал. – Но я вижу… вижу, что господь все еще благоволит мне несчастному – и ты теперь передо мной, цел и невредим, слушаешь мою исповедь и прощаешь меня… Ты ведь прощаешь меня, Кестер? – барон попытался подняться, но со стоном повалился обратно на подушки.

Кестер слушал историю отца, и ничто в этой прерывающейся время от времени всхлипываниями и стонами речи не тронуло его. Он слушал ее так, как если бы перед ним исповедовался совершенно чужой человек. Кестер думал, что за жестокое предательство должен был бы возненавидеть отца, однако даже отдаленного подобия этого чувства не возникло в его сердце, как не возникло ни жалости, ни любви. Кестер смотрел на барона холодно и отстраненно, ибо не ощущал никакой связи между собой и этим старым, измученнымчеловеком, внешний вид которого отталкивал Кестера, напоминая о собственных ранах и страданиях, о тех унижениях, что пришлось ему вынести – о том, о чем он отчаяннопытался забыть. Посему, в этот момент, вместо того, чтобы слушать стенания отца, Кестер предпочел бы оказаться с Гриффитом и, возможно, поохотиться в том дивном чужом лесу или подраться с кем-нибудь жестко, в кровь, а потом за большим, ломящимся от яств столом, пьяным и радостным, слушать песни юной рыжеволосой девы. 

  – Ох, если б только я мог избавиться от боли! Ох, если б только все это побыстрее закончилось! – снова громко застонал барон. Тогда Кестер поднялся, медленно вытащил из-под головы отца подушку, положил ее ему на лицо и удерживал до тех пор, пока тот не перестал дергаться. И все так же ровно билось сердце в его груди, а взгляд оставался ледяным и спокойным.

Вернув подушку на прежнее место, Кестер опустил отцу веки, навсегда скрывая застывший в глазах покойника ужас.Он вышел в зал и объявил людям, что старый барон – его отец – умер, и что теперь он – их новый хозяин. И все поклонились ему. Кестер сделал знак рукой, приказывая слугам разойтись, и те неспешно, чуть слышно перешептываясь, покинули зал – вернулись к обычным своим занятиям.

 

                                                     ****************

 

– Вот уже несколько ночей я сплю без сновидений, – сказал Кестер. – Это странно и очень приятно.

Он стоял в больших, светлых покоях у выходившего во двор окна и внимательно наблюдал за тем, как устанавливают надгробие – тяжелую каменную плиту на могиле отца.

 – Не иначе задобрил всех своих демонов, – весело ответил стоявший рядом Гриффит. – Изнасиловал сестру, задушил отца…

Кестер удивленно взглянул на друга. Он не знал, что поражает его больше: неизвестные доселе сведения или проницательность Гриффита. 

– Ты не мог знать, – предваряя его вопрос, ответил Гриффит. – Старый барон никогда не считал Карен дочерью, однако, не так давно, ни с того, ни с сего вернул из монастыря, нарядил в шелка, поселил в лучших покоях. Сдается мне, от страха, – предчувствуя скорый конец. Проникся-таки отеческим чувством.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать. Можешь избавиться от нее, если хочешь, – хищно улыбнулся Гриффит.

Кестер задумался на мгновение, а затем вдруг губ его коснулась такая же хищная улыбка, и он засмеялся громко, зло и надменно, и тут же Гриффит начал смеяться вместе с ним. И эхо их хохота разнеслось по всему замку и, столкнувшись с насыщенной скорбью атмосферой, превратилось в нечто тяжелое, мрачное, ядовитое и понеслось в воздушных потоках, отравляя всех его обитателей…

 

                                                   *****************

 

Как и предсказала тогда в лесу Темная Личность, все, кто жил на земле Кестера, присягнули ему на верность, как и он когда-то своему герцогу. Возможно, жители Харшли любили молодого барона, возможно, боялись, а, может быть, эти чувства смешивались в их душах воедино – в любом случае они теперь были его вассалами, нет, его рабами по доброй воле. Одной из этих безропотно подчинившихся была и Карен. Каждую ночь она приходила к Кестеру и ублажала брата чем только тот ни прикажет: то красивою, нежной песней, а то и свежей, девичьей плотью.

 

3.

Карен.

Но прошло какое-то время – и Кестеру снова начали сниться кошмары:  снова ему в глотку заливали раскаленный свинец, снова медленно растягивали на дыбе. Он просыпался в слезах. И стонал, и кричал, и трясся, обхватив себя руками, до крови кусая губы, не в силах прогнать виденья, не в силах унять озноб, пробиравший  до костей, сводивший судорогами мышцы; не в силах избавиться от боли, которая быланастолько реальна, что Кестер принимался осматривать всего себя в поисках увечий. И не находя таковых, с горящими безумными глазами бежал из своих покоев и страшным голосом звал Гриффита, сестру, слуг, – чтобы готовили ему купальню с горячей водой и травами, в которую Кестер погружался с головой и не выныривал до тех пор, пока горло не сдавливало удушьем – только после этого он все же выбирался из адского плена. Только тогда, наконец, он освобождался от врезающихся, вгрызающихся в плоть тисков: кромсавших, пронзавших ее пил, топоров, ножей, прутов – всего этого острого, холодного,  бесконечно-изощренно, мучительно-смертельно терзавшего  ее металла…

С наступлением рассвета в нежных объятиях сестры Кестер дремал, отдыхал от ночных страданий до тех пор, пока утро плавно не начинало сдаваться дню.

На исходе одного такого утра, пасмурного, ветреного, морозного, Кестер вышел во двор. За ним следовала Карен, в руках она несла подбитый мехом гаун, и хотела было накинуть его на Кестера, но он грубо оттолкнул девушку и, глядя на нее усталыми, злыми глазами, прошипел:

 – Оставь меня. Уйди. Иди к себе, – и опустился на вязанку соломы, брошенную около стены замка.

Грустно посмотрев на брата, Карен пошла обратно, но, остановившись вдруг перед входом, скорчилась, согнулась пополам, извергая из себя все, что только что съела за завтраком, после чего, прикрывладонью рот, скрылась в дверях.

Поморщившись от этого зрелища, Кестер прижал голову к холодному камню и закрыл глаза.  Он почувствовал капли дождя – тяжелые, частые, они падали ему на лицо. И вот уже превращались в струи, а те – в потоки, и были они теплыми, даже горячими, что, однако, совершенно не удивляло Кестера – расслабленного мгновенно – без мысли, без воли, без сил – одним лишь приятным, согревающим  их действием. Чуть приоткрыв веки, барон увидел, что его тонкая  белая рубашка, штаны, сапоги – весь он залит кровью. Но это была не его кровь – ему не было больно, не было страшно, наоборот, он испытывал какое-то странное, неизвестное доселе, все возрастающее удовольствие. Облизав потрескавшиеся губы, Кестер почувствовал соленый, железный вкус, который очень ему понравился, и снова подставил лицо дождю.

Внезапно пред взором его возникли образы жестоких мучителей: графа, пленившего его, зверюги-конюха, грубой, грязной челяди – всей ненавистной компании, что населяла вражеское гнездо. Они представились Кестеру так отчетливо, так живо, что он вновь весь затрясся, сжимая кулаки и скрежеща зубами, но не объятый ужасом, а исполненный злобы – нет!, ненависти и возбужденья. И красивые зеленые глаза его загорелись хищным блеском. Теперь он знал. Он понял, что избавит его от кошмаров.  Кестер не заметил, как кончился дождь, и все сидел во дворе и снова, и снова представлял себе своих врагов, однако теперь уже совершенно в ином свете.

Таким вот задумчивым, мокрым, злым и дьявольски красивым нашел молодогобарона Гриффит.  

– Я видел знак,  –  тихопроизнес Кестер. – Я должен распять… их всех. 

– И это избавит тебя от кошмаров, друг мой?  –  снова читая его мысли и так же тихо спросил Гриффит.

– Ты будешь со мной?  –  откинув со лба прядь мокрых волос, Кестер поднялся и почти вплотную приблизился к Гриффиту. Тот, предупредив следующий шаг барона, заключил его в крепкие, братские объятья.

 – Теперь всегда, Кестер. Теперь всегда,– еще тише, чуть только различало ухо, отвечал друг и, глядя через плечо барона куда-то вдаль, улыбался… своею неизменной, своею опасной улыбкой.

 

                                                 ******************

 

Собрав небольшое войско, состоявшее из  сильных, смелых, однако напрочь лишенных совести и чести, словом, отъявленных бандитов, промышлявших в окрестных с владениями Харшли землях, хорошенько натаскав их, как натаскивают  волкодавов драть на части дикого зверя, Кестер отправился в поход. Дорога была долгой и утомительной – особенно для беременной уже четвертый месяц Карен. Девушка тяжело переносила свое положение, а также то, что Кестер потащил ее с собой, и не потому что скучал и хотел видеть рядом, а потому что она была частью его коварногоплана и должна была помочь проникнуть в замок врага, избежав штурма. Карен умоляла брата не вовлекать ее в это дело, которое, как она догадывалась, должно было закончиться чем-то невероятно чудовищным. НоКестер остался глух к ее мольбам, а то, что девушка носила под сердцем его ребенка, не только не побуждало барона к состраданию, а даже наоборот – теперьотталкивало, ведь с тех пор, как живот Карен стал заметным, Кестер  начал испытывать к сестре нестерпимое чувство брезгливости и отвращения.

Зима не сдавалась.  И в дороге путников застиг снежный буран: даже мужчинам трудно было не согнуться под резкими ударами ветра, а уж бедная Карен, та еле держалась в седле и уже теряла сознание. Пришлось Кестеру набросить на девушку еще один плащ, посадить перед собой и согревать теплом своего тела.

 – Только попробуй сдохнуть, тварь, – шептал он сестре на ухо, и Карен от этих жестоких слов мерзла еще больше и еще сильнее болела.

Наконец они достигли замка, который неприступною черной громадой возвышался на фоне такого же мрачного неба. Кестер с воинами остался у крепостных стен, и вьюга была им хорошим помощником, поскольку ни храпа лошадей, ни бряцанья мечей совершенно не было слышно – все поглощалось страшным воем и стенаниями.

 

                                                  ******************

 

 – Выкто? Вам что надо? – беззвучно, только лишь взглядом – подозрительным, хмурым, усталым – спросил охранник, отворив маленькое смотровое оконце, после того как Гриффит и кулаком, и сапогом несколько раз сильно постучал в ворота.

 – Графине нужна помощь. Мы думали успеть в город до темноты, но она не в силах продолжать путь…

Охранник внимательно оглядел покрытую с головы до ног снегом, дрожащую в седле Карен и двух таких же запорошенных, насупившихся молодцов, лошади которых, оббивая копытами твердую ледяную корку, тихо ржали и фыркали, потряхивали заиндевевшими мордами.

– Сколько вас? – терзался сомнением охранник.

 – А ты не видишь, остолоп? Я, моя госпожа и двое слуг. Ну же, открывай, или ты хочешь, чтобы сестра герцога замерзла у ворот?  –  и ловко протянув руку в оконце, Гриффит схватил охранника за ворот. – Эх, быть вам всем повешенными сегодняшним же утром, – осклабился он.

И та уверенность, с которой говорил Гриффит, и магической силы его улыбка возымели, наконец, действие.

– Я должен испросить разрешения, – буркнул охранник.

 – Ну, так чего же ты ждешь, ступай быстрее, – выпустив воротник из рук, совсем уже нежнопропел Гриффит.

Охранник слово в слово передал хозяину просьбу Гриффита, а также описал его благородную наружность и состояние девушки, которое даже издалека казалось плачевным. Внимательно выслушав запинающегося слугу, граф, всецело сознавая, что, оказывая в недавнем прошлом поддержку прежней, проигравшей в войне власти, он и все его люди находились в числе тех, кого спокойно могли подвергнуть суровому наказанию, решил-таки впустить незваных гостей, прикрывающихся именем нынешнего господина страны.

Ворота открыли, и Гриффит, поддерживая под руку Карен, которая готова была вот-вот лишиться чувств,проник, наконец, в замок, и двое его головорезов следовали за ним.

В большой нагретой камином зале их встретил граф: средних лет, невысокий, заметно – чревоугодник, с явственно теперь проступающим во взгляде и движениях напряженьем, тревогою даже. И жена его: стройная, юная, золотоволосая, чем-то похожая на Карен внешне, однако – радостная, здоровая, беззаботная – вся светящаяся изнутри.

 – Не могли бы вы уложить графиню, – сухо и строго не то попросил, не то приказал Гриффит, передавая измученную Карен в руки хозяйки и служанки, возникшей вдруг откуда-то из темного угла.

 – Обо мне не беспокойтесь, – продолжал он, – ничего не надо. Мы можем расположиться прямо здесь, – Гриффит обвел взглядом залу. – Надолго мы вас не стесним и с рассветом отправимся…

Хозяин замка застыл в недоумении, иль будто бы под гипнозом, каким-тозаклинаньем – он никак не мог решить, как относится к тому, что в доме его приказывает неизвестный: возмутиться ли, или все же предложить гостям поужинать. Но так ничего не решил – оставил Гриффита с его людьми и тихо удалился в свои покои.

А графиня тем временем самым заботливым образом устроила Карен в уютную, мягкую постель и принесла ей молока и сыра. Но Карен не могла ни пить, ни есть – комок подкатил к ее горлу и слезы наполнили глаза.

– Бедная вы, бедная. Ну, ничего, вот выспитесь хорошенько, отдохнете, а там, глядишь,  закончится эта ужасная вьюга, наступит утро – всяко будет повеселее, – успокаивала девушку графиня,  –  Сейчас я вас быстро отогрею, дорогая…  –  и ловко и нежно, и необыкновенно уютно подтыкала с обеих сторон одеяло.

Карен же внимала каждому слову этих сочувственных и в то же время ободряющих речей: она уже и забыла, когда слышала такие – быть может,  в утробе? – да, да, ведь только тогда;  смотрела в приветливые, наполненные добрым озорством глаза графини, ощущала тепло ее рук, тепло ее голоса… искренность ее, открытость – и будто бы наблюдала свое отраженье, узнавала довольную, радостную себя. В этих взглядах, прикосновеньях, мотиве – так и не рожденную себя – любимую, счастливую, живую.

Карен хотела кричать. Кричать о том, что утра не будет, о том, что никому уже незнать ни веселья, ни хорошей погоды, но вместо этого громко разрыдалась.

Тогда графиня обняла девушку и, укачивая, все так же нежно, с материнской заботой, тихо запела, и Карен не заметила даже, как заснула.

 

                                                  *****************

 

Проснулась Карен в середине ночи от того, что где-то совсем рядом громко верещал младенец. Карен поднялась на кровати и взглянула в окно:   вьюга прекратилась,  и с черного неба тускло и неприветливосветилаподернутая сизой мутью огромная, полная луна. Карен хотела обуться, но, не обнаружив своих сапог, босиком поспешила на раздирающие душу вопли. Комната, из которой доносился крик, находилась совсем рядом, и когда Карен вбежала в нее, из груди ее вырвался стон, а глаза расширились от ужаса. На полу с перерезанным горлом лежала графиня, а рядом в люльке надрывался ребенок, и Карен уже протянула к нему руки, но в ту же секунду эхом разнесшиеся по замку, еще более пронзительные и леденящие душу крики заставили девушку замереть на месте. Она чувствовала, как даже самые маленькие волоски зашевелились на ее коже, как тонкой ледяной струйкой пот побежал по остову.  Какое-то время она стояла без движенья, а затем вдруг с новою силой охваченная трепетом и неким странным еще, неудержимым, извращенным каким-то любопытством, решив, что обязательно вернется за малюткой, побежала по коридору к лестнице, по ней, с трудом удержав равновесие, чуть было не поскользнувшись в кровавой луже, вниз, через залу, к выходу, – туда, где творилось нечто, как она и предполагала, чудовищное… невообразимое. И тут, и там – повсюдудевушка замечала распростертые, время от времени подающие еще признаки жизни, будто бы зверьми растерзанные, изуродованные тела охранников и слуг.  Особенно много их было во дворе: месиво из мяса, костей и внутренностей, кровавая, склизкая хлябь. И когда, почти уже лишившись рассудка, бледная, бедная Карен остановилась перед входом в конюшню, силы покинули ее, и она без чувств рухнула на землю.

Поздно, поздно в ночи, в тревоге и сомнениях постоянные обитатели замка все жезаснули, и в это время ловкому Гриффиту и его помощникам не составило большого труда открыть ворота и впустить Кестера с вооруженным до зубов войском. Верхом они быстро расправились с охраной, а затем учинили жестокую бойню в покоях.

К тому времени, когда Карен, ступая босыми, по щиколотку в крови, ногами, зашла в конюшню, Кестер повесил графа и собственноручно пытал здоровенного детину, который с отрубленной по самое плечо рукой и вытаращенными, казалось, вываливающимися из орбит, глазами, орал истошно, катался по земле. Кестер ходил вокруг него, примеряясь к следующей конечности. Воображая убийство конюха, барон думал, что обязательно напомнит ему о себе – поговорит с ним немного по душам, однако слова как будто застряли у него в горле, не было и мыслей в голове, только охватившее тело возбуждение, нарастающее с такой же силой, с какой брызгала кровь из артерий мученика.

После того, как Кестер отрубил конюху одну и сразу же другую ногу, тот к его великому сожалению, издох. 

– Теперь всего – на мелкие куски и скормить свиньям! – приказал барон своему воину и, наблюдая за процессом членения ненавистного туловища, отошел и оперся плечом о стену. Он все же немного устал, за одну ночь перерезав столько народу! Но, глядя на то, как кромсают тело, вновь чувствовал накатывающуюсяволну удовольствия, и в какой-то момент, когда,  жадно захрюкав, отталкивая друг дружку грязными пятаками, свиньи набросились на деликатесный продукт, Кестер застонал, сильно сжав руку стоявшего рядом Грффита.

 – Тебе больно? – шепотом спросил тот.

Но Кестер лишь отрицательно мотнул головой. С трудом держась на ногах, он чувствовал, как сильными, мощными толчками из него извергается горячее семя.

 

                                                    ****************

 

– Зачем, зачем ты не оставил меня там? – отчаянно вопрошала Кестера сестра. Она смотрела на замок, стремительно пожираемый пламенем, и представляла себе младенца, задыхающегося в тяжелом дыму. Она хотела бы заплакать, но слезы иссякли и больше не капали из глаз, а сердце так медленно билось, что почти застыло в груди. От пережитого ужаса Карен превратилась в истукана, в мумию, холодный пустой сосуд и предпочла бы лежать в гробу, нежели продолжать изображать из себя живого человека.

 – Ты все-таки моя сестра. Но если хочешь – ступай. Бросайся в пекло. Я не стану мешать тебе, – ответил Кестер с жестокойусмешкой. Он развернул лошадь и знаком приказал  людям отправляться в дорогу.

 – Если задумала умереть, можешь сделать это в любой момент. Но давай сначала доберемся до дому. Он просто создан для этого. В нашем замке высокие башни и глубокие колодцы, – от всей души,  громко и злорадно рассмеялся Гриффит.

И воины двинулись в обратный путь, а вместе с ними и Карен, несчастная, слабаяневольница Кестера.

Проезжая мимо того места, где его до полусмерти искусали осы, и вспомнив о бесчеловечном поступке фермера, Кестер решил навестить и последнего, но воплотить в жизнь еще одну справедливую казнь барону не удалось. На месте процветающего некогда хозяйства, где жил и выращивал своих овец фермер, возвышался теперь один лишь обгорелый остов. Как и предполагал хозяин, отбиваясь на дороге от жалкого попрошайки,напасть, поразившая скот, сталаначалом гибели всей его семьи.

                                               

                                            конец первой части

 

 

 

Часть 2

Храбрая Анна.

 

                                                               «Your cruel device
                                                                          Your blood like ice
                                                                          One look could kill
                                                                          My pain, your thrill
                                                    I want to love you, but I better not touch    (Don't touch)
                                                      I want to hold you but my senses tell me to stop
                                                      I want to kiss you but I want it too much (Too much)
                                                      I want to taste you but your lips are venomous poison
                                                      You're poison runnin' thru my veins
                                                      You're poison, I don't want to break these chains…»

AliceCooper, «Poison»

 

Свершив свой страшный суд, Кестер мог, наконец, спать спокойно и так же спокойно жить, с радостью предаваясь обыкновенным человеческим забавам. Теперь они с Гриффитом частенько ездили в город и там, в вихре праздников и карнавалов проводили недели. Несмотря на ходившие по всей округе слухи о жестокости нового хозяина Харшли, городские жители при случайном с ним столкновении были почтительны и смиренны. Ведь так же,  как и людей, живущих на землях Харшли, Кестер покорял их своею необычайно прекрасной внешностью и повадками умного, хищного зверя, а также, конечно, деньгами, которыми  «затыкал» случавшиеся все же, время от времени,  недовольные рты, не хуже,  чем раскаленным свинцом, – и страх в людских душах уступал место любви и покорности.

Как-то раз Кестер со своим другом прогуливался по ярмарочной площади, наблюдая за представлением изящной молодой танцовщицы и жонглеров в кричащих лоскутных одеждах. Девушка двигалась сдержанно и плавно. Медленно покачивая бедрами, выразительно всплескивая тонкими, гибкими руками и изгибаясь всем своим грациозным телом, будто скользила по земле. Ее выступлению помогали двое музыкантов, которые, играя на своих инструментах, расхаживали по площади, приплясывая и подпевая в такт музыке.

Кинув танцовщице горсть монет и пробравшись сквозь плотную, разражающуюся восторженными возгласами толпу, друзья очутились в первых рядах зрителей перед поводырем с медведем. Огромный мохнатый зверь в наморднике по приказу дрессировщика поднимался на дыбы, смешно потряхивал задом и высоко подпрыгивал, а рядом кружилась и скакала маленькая обезьянка, вертлявая и юркая. Иногда хозяин сажал ее на спину к медведю, и там, продолжая свои фокусы, она щипала и кусала зверя за загривок.

 – Поймаем такого же? И устроим свое представление в замке, – спросил Гриффит, указывая на медведя.

 – Угу. В том дивном лесу, – согласился Кестер.

 – А обезьяну? – улыбаясь, продолжал Гриффит.

 – Обезьяна нам не понадобится. У нас есть собаки – злые, натасканные, – улыбнулся Кестер, предвкушая новое кровавое зрелище.

 

                                                        ****************

 

Не откладывая надолго, Кестер с Гриффитом отправились на охоту, которая, однако, не стала удачной. Словно почуяв жестокого врага, все зверье попряталось по норам и берлогам и сидело там притаившись, – не пискнув, не высунув носа. Посему охотникам пришлось прекратить утомительное и бесполезное выслеживание. Наступал вечер, и они снова нагрянули в дом Калисты.

Въехав во двор, Кестер обратил внимание на привязанную у ограды фыркающую лошадь, а также на сбрую ее – дорогую, добротную.

 – У тебя кто-то есть? Чья лошадь во дворе? – строго спросил он, войдя в хижину.

 – Одной даме понадобился целебный сбор, – тихо ответила Калиста, не глядя на Кестера. Она медленно помешивала зеленовато-бурую, словно водоросли, булькающую и выплескивающуюся за края огромного котла жидкость.

 – Заканчивай со своим варевом! – приказал следовавший за бароном Гриффит, морщась и зажимая нос. – И тащи все съестное на стол!

Калиста поспешила исполнять повеление, а гости, скинув гауны, расселись за столом.

 – Интересно посмотреть на эту даму, – Кестер разломил буханку хлеба.

 – Да верно такая же ведьма, – процедил  сквозь зубы Гриффит, с нетерпением  выдергивая из рук Калисты кувшин с вином.

 – Моя госпожа – баронесса Анна, – грустно добавила Калиста, понимая, что хозяйка вот-вот вернется и скрывать это уже ни к чему.

Кестер с Гриффиттом довольно переглянулись.

 – Давно пора познакомиться с нею, не находишь? – спросил Гриффит барона.

И тут громко, с тяжелым скрипом отворилась входная дверь, и в хижину вошла женщина в темном плаще. Голову ее украшал невысокий, скрученный из тонкой яркой ткани тюрбан, который полностью скрывал волосы, однако выгодно оттенял овал бледного, серьезного лица, усиливая выразительность красивых его черт. Она хотела было пройти к Калисте, но, увидав за столом незнакомцев, замерла в нерешительности. А гости в свою очередь обратили на вошедшую пристальные, исполненные бесстыдства взоры.

 – А-ааа, молодая вдова. Пришла, наконец, утолить наше любопытство, – промурлыкал Кестер, чувствуя, как раздражение его сменяется приятным возбужденьем.

Он встал из-за стола и медленно приблизился к Анне, обошел ее кругом, а затем, аккуратно расстегнув пряжку плаща, широко распахнул его, и тот, не удержавшись на плечах женщины, соскользнул на пол.

 – Хороша, – прошептал Кестер, оглядывая маленькую, стройную фигуру, соблазнительные изгибы которой подчеркивало облегающее, с квадратным, почти целиком обнажающим плечи вырезом бархатное платье. – И не страшно вам путешествовать без сопровождения, сударыня?  Уже скоро наступит ночь, – с притворной заботой спросил он и хотел взять женщину за руку, но та резко отстранилась и, сделав шаг назад, устремила на Кестера чуть прищуренные, внимательные, такого же глубокого синего цвета, как и ее платье, глаза.

 – Нет, не страшно. Я потеряла все, что мне было дорого, сударь.  К тому же уже многие годы бесчестные, жадные люди – благородные по виду господа, такие же дворяне, как и вы,присваивают наши земли. У нас больше нечего красть, – с горечью, сухо и строго ответила Анна. – Но хочу вам заметить, сударь, – продолжала она, – даже самые отъявленные воры и подлецы никогда не выказывалитакого неуважительного отношения, какое позволяете себе вы.

Несколько удивленный смелыми речами Анны и почему-то ими же очень взволнованный, Кестер переглянулся с другом, который тожерадовался, глядя на отважную баронессу:

– Так вы предпочитаете, чтобы вас грабили вежливо и нежно? – громко рассмеялся Гриффит и отхлебнул из кубка.

 – Вероятно,вы желаете, чтобы я представился? – с ехидной улыбкой продолжал Кестер.

– Да, именно с этого и следовало начать, – проклиная себя за то, что дала гостям прекрасный повод поиздеваться над собой, ответила Анна.

 – Кестер Харшли, ваш сосед, – с наигранной учтивостью поклонился барон. – Мы охотились в вашем прекрасном лесу, – нагло заявляя о своем незаконном вторжении, продолжал он. – Все твари куда-то попрятались, и вот, мы возвращаемся ни с чем, злые, голодные, – он сделал ударение на двух последних словах и снова почти вплотную приблизился к Анне, – и находимздесь прелестное создание. Правда, оно не прячется, но… уж больно ерошится, колется, вместо того, чтобы присесть спокойной за стол и разделить трапезу с усталыми охотниками, развлечь их беседой, приласкать немного…  Поверьте, миледи, я не хочу с вами ссориться, напротив – я даже считаю, что мы могли бы подружиться, если мы… вы… забудете, наконец, о том, что мой отец раскроил этому предателю, вашему муженьку, череп, а также имел полное право добить все ваше оставшееся хилое семейство, но…

 – Как вы смеете? Как смеете оскорблять меня на моей земле? – перебила его баронесса, задыхаясь от клокочущей  в груди ненависти, и на мгновение перевела взгляд на Калисту, которая застыла у очага с ножом в руке и еле, казалось, сдерживалась, чтобы не броситься с ним на барона.

 – Пока на вашей, – холодно отрезал Кестер и тут же весело добавил, – я хотел бы купить у вас лес, если, конечно, вы не пожелаете передать мне его в дар. Так что в ближайшее время я намерен посетить вас в вашем замке – познакомится с вами и вашим свекром поближе…

 – Не думаю, барон, что это уместно, – с трудом подавляя дрожь в голосе, парировала Анна.

– А вам и не надо думать, сударыня, – злобно прошипел Кестер и, схватив ее за плечи, сжал что есть силы.

Анна охнула, и смелое выражение ее лица мгновенно уступило место  мученическому. Те же перемены произошли и с Калистой:  она прижала нож к груди и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

 – Вы делаете мне больно, – простонала баронесса.

 – О-ооо, вероятно вы не знали боли, сударыня, – Кестер коснулся языком зуба, который ныл и зудел целый день, напоминая тем самым о разбитой некогда челюсти. – И быть может, никогда не узнаете, – его передернуло. – Если будете вести себя правильно.  В  противном случае – обещаю,  я устрою вам ад.

 – Милая Анна, советую прислушаться к просьбам барона, и тогда он отберет у вас совсем немного и проделает это учтиво  –  как вы любите, – хищно улыбаясь, добавил Гриффит.

Не в силах более выносить железной хватки, Анна несколько раз кивнула в знак согласия. Тогда Кестер привлек к себе женщину, медленно, одним движением облизал ее шею и затем, наконец, отпустил.

 – Хорошо… хорошо… Я готова буду принять вас, барон, и вас… – Анна вопросительно посмотрела на Гриффита, осторожно прижимая ладони то к одному, то к другому плечу с тем, чтобы унять пульсирующую в них боль.

 – Граф Дафф (3), – ответил ей тот.

 – Надеюсь, вы соизволите подождать несколько дней, пока в честь вашего приезда я украшу наше скромное жилище и приглашу музыкантов и танцоров, чтобы вечер стал по-настоящему праздничным…  – Анна больше не смотрела в глаза Кестеру – напротив, пыталась отвернуть лицо в сторону, и он с удовольствием заметил, как в глазах ее заблестели слезы.

– А сейчас, если мой ответ наконец-то удовлетворил вас, я хотела бы возвратиться домой.

 – Да, на сегодня я вполне удовлетворен, – безо всякого выражения ответил барон, снова ощупывая языком ноющий зуб. – Вы можете ехать, сударыня, ведь скоро и дороги-то видно не будет.

Не глядя более на Анну, он вернулся к столу и принял из рук Гриффита кубок. Анна же, подняв с пола плащ, накинула его на плечи, однако никак не могла застегнуть, поскольку пальцы не слушались ее. Но тут на помощь подоспела Калиста, которая прежде с неохотою вернула нож обратно на стол, забрала из темного закутка небольшой матерчатый сверток и, вложив его в дрожащие ледяные руки госпожи, помогла ей справиться с пряжкой, а затем, обняв,  вывела баронессу из хижины.

 

                                                       ****************

 

В ту ночь Кестер не спал,  но не кошмары мучили его, – ведь расправившись со своими врагами, барон смог, наконец, задобрить терзавших его злых демонов, – просто ему никак не удавалось забыть молодую вдову. Снова и снова Кестер представлял такой живой, чувственный ее образ: лицо, притягивающее не  открытым наивным взором, не невинным девичьим румянцем,  но благородною, зрелою красотой, и эти внимательные, чуть прищуренные глаза, с вызовом глядящие на него, тонкие, ухоженные руки и шею, приникнув к которой, Кестер ощутил удивительный аромат – источаемый кожей, собственный ее, – он смешивался с неизвестным доселе Кестеру – насыщенным, сладким, цветочным – и был поистине волшебным. А уж то, что угадывалось в неподобающе слабо затянутом декольте Анны, вызывало у барона приливы сильнейшего возбуждения, нетерпенья. И он уже жаждал обладать ею,  подобно животному – грубо, жестоко, грызть, кусать, рвать на части,  –  и побыстрее выпустить из мягкого, теплого, ухоженного тела баронессы всю ее голубую кровь…

Кестер призвал к себе Карен, но как она ни старалась, как долго он ее ни мучил, ему не удалось получить и толики того удовольствия, которого он ожидал –  напридумывал себе, навоображал, и все так же волнующий образ Анны стоял у него перед глазами. Тогда, прогнав свою несчастную сестру,  как собаку, выпинав ногами за двери, Кестер продолжил взад-вперед ходить по покоям, гневно сжимая кулаки, жалея о том, что дал баронессе слишком много времени.

Также не спала и как волчица в клетке металась в своих покоях  Анна. И ее в свою очередь преследовал образ Кестера. «Сначала  отец, потом – сын! Не будет покоя нашей семье» – с досадою думала, почти плакала Анна, отчаянно желая найти возможность избавиться от ненавистного соседа, ну или, по крайней мере, от его визита. Однако баронесса знала, что возможности такой никак не может быть, и никакая фантазия ей не поможет. Заступников у нее не было. А крометого, свекор Анны – также названный ее отец – находился в опале, и не ровен час вообще мог быть казнен, как казнены были двое средних его сыновей. Младшенький же – и телом своим слабый, вечно болезный, да и с головою не особенно дружный, – был отправлен в монастырь, где, отрекшись от мирской суеты, нашел, наконец, свое призвание, став фанатичным послушником.

Так – в тяжелых, нервных раздумьях – прошла у Анны не одна ночь, и вот уже ощущение бессилья и страх настолько угнетали баронессу, что ей начинало казаться,  нагрянь к ним с законом палачи, она бы  смиренно идаже с  радостьюприняла их, несущих смерть, – достойный способ избежать преследований молодого барона Харшли.

Когда же очень, очень скоро почти все отпущенное Анне время вышло, она все-такирешила поговорить с названным отцом, спросить у него совета. Но так и не осмелилась на это:  у нее не повернулся язык  рассказать о том, что скоро к ним в гости пожалует отпрыск убийцы его незабвенного, его любимого сына, тоска о котором не только не утихала, но с каждым новым днем по-новому жадно грызла,снедала сердце отца. Посему баронесса напоила старика теплым отваром из целебной травы, что собрала для нее Калиста, и, усадив перед камином, бережно закутала в толстые, теплые шкуры. Анна с болью смотрела на свекра, вспоминая о том, что всего несколько лет назад он был вполне еще сильным, здоровым мужчиной, но прямо на ее глазах за столь короткое время,  не подвергаясь болезням, не принимая участия в каких-либо тяжелых походах или сражениях,  только лишь  бесконечно скорбя о своих погибших детях,  превратился в немощное, скрюченное существо, в дряхлого старца, не способного самостоятельно передвигаться. Нет, Анна не могла, не умела признаться свекру в том, что, быть может,  в одночасье лишило бы его жизни:  в том, что на нее положил глаз надменный и властный барон Харшли, во всех отношениях достойный своих предков – без страха, без удержу, без какого бы то ни было сострадания воин, завоеватель.

Анна поцеловала свекра в лоб, прощаясь, с решением покинуть замок и где-нибудь спрятаться, – настолько невыносима была ей мысль  в тот же вечер, на  глазах названного отца стать невольницей молодого барона.

 

                                                  ****************

 

  – Умоляю, дорогая моя, Калиста, подскажи, что делать, куда бежать от этого чудовища?   –  растрепанная, металась Анна по хижине.

Калиста  стояла, опершись о край стола и чуть не рыдала, и сердце сжималось в ее груди от жалости к госпоже. Когда-то Анна, тяжело переживающая разлуку со своей семьей, грустная, однако очень любопытная девушка, знакомясь с ново-фамильным наследием,  в своих  длительных прогулках верхом забредала даже в самые отдаленные уголки тогда еще довольно обширных владений супруга. И однажды  наткнулась на затерянную в чудесном лесу хижину Калисты. Узнала, что та занимается целительством, – в народе даже прозвана ведьмой, хотя мало кто не обращался к ней время от времени за помощью. С первых же дней знакомствамежду женщинами сложились невероятно добрые, теплые отношения,   в большей степени из-за того, что Анне, сильно привязанной в детстве к матери, которая баловала дочь,  выполняя любой ее каприз, не хватало по первости –  вдали от дома – нежной, женской заботы. Мать супруга Анны умерла, как и матушка Кестера, в родах (ах, как же много общего было в судьбах этих совершенно чуждых друг другу семей!), с соседями баронесса еще не успела сдружиться, а огромное расстояние, разделявшее кровных родственников, не позволяло Анне надеяться на частые встречи с родительницей,  вот она и нашла  подобное, ценное семейное в общении с одинокой и молчаливой, но теплой и ласковой Калистой, затворницей, которая никогда не имела ни мужа, ни детей, но на склоне лет прониклась к своей госпоже чувством искренним, взаимным. И за это – такое необходимое ей – отношение, баронесса взяла Калисту под свое покровительство, стала ее единственной защитницей от жестких нападок местных церковных служак.

Со временем Анна полюбила мужа: доброго, веселого, умного; взрослого и довольно образованного, уважаемого в их стране человека. А супруг, в свою очередь, буквально носил Анну на руках: никогда ни в чем не отказывал, потакал всевозможным ее прихотям, холил и лелеял не хуже родной матери, несмотря на то, что баронесса не могла родить ему детей. Однако эта возникшая вдруг идиллия не послужила для Анны поводом забыть Калисту – просто отношения их несколько изменились, приняли иную, не менее удобную для обеих форму: женщины стали подругами, такими, что Анна знала, нет!, была уверена, что может доверить Калисте не только свои тайны, но и жизнь.

 –  Самое страшное… Ты просто не знаешь всего, душа моя, – заламываласебе руки Анна, – Ведь я уже видела барона раньше и сразу узнала его в тот вечер… Как-то, в городе, я проезжала в карете по площади и заметила двух господ – его и этого,  его друга. Я спросила тогда о них, и мне рассказали какие-то жуткие слухи. О том, что барон из мести изничтожил якобы некого графа, вырезал всю его семью, – Анна задыхалась,  –  а потом сжег его замок дотла.И еще… еще, что он… что он живет со своею сестрой, как с женой и… Боже! Ведь и не это, не это ужаснее всего, Калиста! – Анна бросилась подруге на грудь и продолжала прерывисто, глухим голосом. – Ты помнишь, как любила я своего дорогого супруга?  Как страдала от горя, когда потеряла его – мое солнце, моего господина, а потом и нашего долгожданного ребенка, которого я так и не смогла выносить, несмотря на все твои усилия, на все твои волшебные травки. Я думала, что никогда больше не смогу даже посмотреть на мужчину, ни на одного в целом мире, будь он хоть сказочный принц. Однако, в тот день… на ярмарочной площади, среди жонглеров и танцовщиц, всей этой разноперой веселой толпы я не могла оторвать глаз от молодого барона.  Я чувствовала, я знала, что хотела бы такого… его… и прямо там, в тот же час могла бы отдаться ему, несмотря на все те ужасы, что рассказывали про него люди, несмотря на все еще живущую в моем сердце любовь. Что же я? Кто я, Калиста? Дрянная, порочная женщина? Страшнее, чем самое темное зло? Что же мне делать? Куда бежать от этого кошмара? – стонала баронесса.

Калиста обнимала ее, поглаживая по голове, не зная, что и придумать, как помочь в таком горе.

 – Надо спрятаться! – резко отстранилась Анна и взглянула на Калисту безумными глазами. – Надо придумать, где спрятаться, где ему точно не придет в голову искать меня.

 – Может быть, старое кладбище…  – тихо, с надеждой предложила Калиста, – там есть несколько фамильных склепов…

 – Да! Правильно! Фамильный склеп! Я посижу там какое-то время, а ты потом вернешься за мной, верно? Он подумает, что я сбежала. Ты скажешь ему, что я сбежала! Сразу, как только вышла от тебя тогда, и что я далеко-далеко уже где-то… уже за много-много миль отсюда. И тогда ведь… ведь он же не будет, не будет? Ведь не погонится же он за мной?

 И Калиста, хоть и неуверенно, но кивала в ответ.

 – А даже если и погонится – это же прекрасно! Я же буду в безопасности! Я же буду в склепе! Боже мой, боже мой, Калиста!  И сколько я смогу там выдержать?! – не в силах уверовать в эту свою спасительную идею, продолжала Анна, и то хватала Калисту за руки, то себя за голову. – И ты ведь не выдашь меня, дорогая?! Милая моя, Калиста, никогда не предашь меня, правда?!

И уже предчувствуя свой скорый конец, новую кровавую развязку, обязанная и преданная госпоже Калиста в доказательство неизменной своей верности сильно сжимала ледяные руки баронессы.

Так они и решили, и баронесса спряталась на старом, почти заброшенномуже кладбище: в темном, покрытом плесенью и паутиною склепе, в надежде, что через день-другой за нею вернется Калиста и скажет, что никто за нею не гонится, что все это просто злая шутка и что молодому барону Харшли нет до нее никакого дела…

 

                                                   ****************

 

Нельзя сказать, что Кестер, примчавшись в замок Анны и увидев, что никто, как обещалось, не встречает его песнями радости и праздничным обедом, а сама хозяйка уже давно отсутствует, сильно расстроился, –  нет!, – потому как великое возмущение его, явившееся следствием указанного события и тут же сменившееся безудержной яростью, не имело границ.

Немногочисленная охрана обнищавшей вдовы, наслышанная о жестоких подвигах барона, без какого-либо сопротивления пустила его внутрь. И Кестер уже было хотел разнести жилище баронессы и все, что в нем находилось, не оставив камня на камне, а в жилах населявших его людей – ни капли крови, но, увидев бросившихся пред ним на колени, скулящих от страха слуг и невменяемого, полумертвого старика, скрючившегося у камина, решил - не из жалости, конечно,  – что  успеет расправиться с ничтожными созданьями в любой момент. 

Ни на секунду не поверив в то, что Анна могла находиться  где-то уж очень далеко, за последующие несколько дней Кестер прошерстил всю округу –  врывался в каждый дом, даже в самую жалкую лачугу. «С нее, хитрюги,   станется», – подстрекал сопровождавший барона Гриффит.

Не остановили Кестера и двери церкви, куда во время службы он бесцеремонно и шумно ввалился, бряцая оружием. Тогда, с наигранной смиренностью преклонив колено и грубо выхватив из рук священника «Христову Плоть», барон утащил служителя в исповедальню и там, угрожая кинжалом, выпытывал нужные сведения.

Обыскав близлежащие земли, Кестер намеревался проехаться в город. Однако, осознав вдруг, что в охотничьей горячке совсем позабыл о хижине Калисты, изменил свой план.

 – Старая ведьма наверняка что-нибудь знает. Ты видел, как они шушукались и обнимались тогда с твоей красавицей? – спросил Гриффит.

– Такие странные, теплые отношения, – задумчиво произнес Кестер, –  его острое чутье подсказывало: еще немного - и они поймают беглянку, и с новой силой вспыхивала в нем страсть.

 

                                                      ***************

 

Распахнув ногою дверь, Кестер  влетел в дом Калисты, которая уже давно ждала своего убийцу. Схватив несчастную за волосы, барон вытащил ее во двор и швырнул на землю.

 – Если скажешь мне правду, я убью тебя быстро, – свирепо глядел он на съежившуюся у ног его женщину.

 – Я уже так много сказала. Навлекла столько бед, что мне пора умереть, – ответила она тихим, спокойным голосом. – Нет, барон, больше ты ничего  от меня не услышишь.

 –  Сожгите ведьму, – задыхаясь от ярости, приказал слугам Кестер.

 

                                                       ***************

 

 – Жестокий, порочный мальчик, помни:  так же, как я, вскоре будет гореть твоя душа в аду! –  извиваясь в огне, вопила Калиста.

Но эти ее угрозы не могли проникнуть в искалеченное сознание Кестера и ничуть не пугали его, поскольку он твердо верил – был убежден – в том, что уже побывал в аду и если уж, пускай даже посредством нечистой силы, выбрался оттуда, то больше никогда не вернется обратно. Ко всему прочему, Кестер считал, что вершит справедливый суд и, быть может, именно для свершения этого суда он и вернулся из преисподней: ведь уничтожая врагов, он отстаивал не только свои достоинство и честь, но и корону, и герб государя. А женщина, что корчилась сейчас в огне… так ведь она – виновница всех бед, она – и есть главное зло. Сама «заварила всю эту кашу»,  своими страшными наговорами до полусмерти напугала старого барона Харшли.  Нееет, Кестер не боялся проклятий и, как обычно, упиваясь агонией жертвы, а после – тем, как объятая пламенем, она стремительно превращается в головешку, вновь отдавался ни с чемне сравнимому, дьявольскому удовольствию. И там, в нем, будучи полностью забранным, поглощенным – на пике блаженства– извергал с дрожью соль.

 

                                                     ****************

 

 – Ты поражаешь своей изобретательностью,  друг мой, – с восхищением глядел на Кестера Гриффит, когда по окончании казни тот собственноручно раскладывал по всему двору капканы.

– Будем проверять это место несколько раз в день, – тихо ответил барон. Он был уверен в том, что Анна обязательно вернется, забыв об осторожности,  оплакать останки подруги.      

 

                                                     *****************

 

И Кестер не ошибся.

Прошла неделя с того момента, как баронесса затаилась в сыром, холодном, гулком склепе. Несмотря на то, что лето еще не закончилось, погода стояла  прохладная, почти что осенняя, поэтому уже в первый день пребывания в жутком убежище Анной овладела лихорадка – мех не спасал, а огонь баронесса не разводила из боязни быть немедленно обнаруженной. Посему довольно скоро мрак усыпальницы, предчувствий, угрызений мрак совершенно одолел коченеющую заживо Анну, и она уже не могла, не выдерживала сидеть на одном месте и бездействовать. И в один из вечеров, когда до нее долетели пригнанные воздушным потоком отголоски плача и стенания и…  будто бы даже запах дыма от костра,  баронесса с великою мукой выждала еще одни сутки и выбралась из укрытия. Как и предполагал Кестер, без лишних раздумий, сомнений Анна направилась к дому Калисты, и то, что баронесса увидела, когда вошла на двор, повергло ее в трепет и отчаянье.

Проклиная жестокое сердце Кестера, Анна сняла плащ и похожее на монашеское покрывало со своей головы. Темные, почти черные волосы крупными кольцами упали ей на плечи. Опустившись на колени, Анна расстелила покровы на земле и бережно принялась собирать в них обугленные останки, которые затем аккуратно завернула, перевязала случайно найденной в траве толстой, грубой веревкой. После чего она склонилась над свертком и зарыдала горючими слезами. Сгущались сумерки, резко завывал ветер и жалобно блеяли в своем загоне голодные овцы. Внезапно Анне почудилось, что где-то совсем рядом  хрустнула ветка. Анна вздрогнула, вскочила, подняла оказавшийся довольно тяжелым сверток и, озираясь по сторонам, быстрым шагом пошла прочь со двора. Но в какой-то момент – ведь, естественно, баронесса совершенно не  глядела под ноги, – острые стальные челюсти с лязгом сомкнулись на ее лодыжке. Анна вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на землю – застыла на мгновение, а после, медленно покачиваясь, парализованная болью и страхом, не в силах даже посмотреть на свою насквозь пронзенную железными тисками ногу, – так и сидела  несколько часов, пока не услышала со стороны леса конский топот и окрики всадников. Когда баронесса подняла голову, то увидела освещенного ярким пламенем факелов, стремительно надвигающегося на нее Кестера. Он остановил коня, только когда тот уже наступал копытами на подол ее платья. Устремив на Анну свой прекрасный ледяной взгляд, барон сказал:

 – Надеюсь, сударыня, вы поняли, что бегать от меня бесполезно, а те, кто пытается, вообще теряют такую способность, – Кестер сделал знак слуге, и тот, подбежав к Анне, нагнулся, чтобы освободить ее из ловушки. Не выдержав мучительного процесса, баронесса потеряла сознание. Через какое-то время она очнулась, все еще на земле, но свободная от тисков. Слуга попытался поднять ее, но Анна оттолкнула его, вцепилась в лежащий рядом сверток и подтянула к себе. 

 – Оставьте эту нечисть, – приказал Кестер,  и слуга хотел было отобрать у Анны сверток, но та жалобно взмолилась:

 – Позвольте… позвольте, барон, я возьму это с собой. Я должна похоронить ее…

На что Кестер с презрительной усмешкой кивнул, и бедную, белую, как полотно, промерзшую до костей пленницу доставили в замок Харшли.

                                              

                                                     ***************

 

В замке Анну ждала просторная светлая комната с огромной, скрытой тяжелым балдахином кроватью, застеленной тонким, гладким, обошедшимся Кестеру в баснословную сумму денег бельем. Накуренное благовониями помещение согревал камин, в который слуга непрерывно, не жалея подбрасывал дрова. Здесь же находилась деревянная ванна, а рядом в большом количестве были расставлены, разложены свечи, цветы, сладкие сушеные травы, масла. Также к новой обитательнице замка был приглашен не самый лучший и известный,  но, вероятно, на редкость умный и талантливый, выкупленный некогда хитрым и ловким Гриффитом из лап инквизиции, приговоренный к смертной казни за предложенные, казавшиеся дикими нововведения, хирург. Да, Кестер позаботился и об этом, поскольку не хотел, чтобы женщина, которую он с такой страстью вожделел,  погибла как те – славные воины – истекшие кровью, его братья по оружию, раны которых были сплошь облеплены землей с полей сражений.

Устроить для своей пленницы такое роскошное гнездо Кестера сподвигло неизвестное доселе чувство. Посетив скромное, неотапливаемое, с ничтожным количеством слуг и запасов провизии жилище Анны и убедившись в том, что баронесса разорена совершенно и вряд ли может позволить себе не то что украшения и новые наряды, а даже лишнюю поленницу (не имела она ни крестьян, разводивших скот, ни земель, а лес берегла, как единственный источник пропитания не только для себя, но и для всей своей немногочисленной челяди), Кестер представил вдруг, насколько приятно, должно быть, будет для Анны,  умастив ароматным маслом тело, коснуться мягких, гладких, украшенных вышивкой простыней…

 

                                                         ****************

 

Однако Кестер не угадал:  приятно Анне не стало. Ведь к тому моменту, когда голова баронессы коснулась подушек, сильнейший жар охватил ее целиком, высвобождая из глубин сознанья странные, страшные видения. В промокшей насквозь рубахе Анна металась в постели и, будто отбиваясь от невидимого врага, выпрастывала вперед руки и то выкрикивала, то шептала что-то совершенно неразборчивое, похожее на злые ругательства и трогательные мольбы одновременно. С обеих сторон ее пытались удержать худощавый, смуглый, с седыми волосами и серым, бесстрастным лицом доктор и совсем уже округлившаяся, отяжелевшая Карен.

В такой болезни, в пограничье Анна казалась Кестеру еще более прекрасной… становилась для него еще более желанной. Он готов был броситься на нее и растерзать немедля, и, возможно бы, так и сделал, если бы не Гриффит,   который утащил его к знатным гостям, нагрянувшим в Харшли не то чтоб нежданно, но совершенно некстати, и томившимся и жаждавшим выразить барону  любовь свою и почтение. К счастью, этот визит, а затем еще один подобный, увенчавшись  шумным празднеством, растянувшимся на неделю застольем, время от времени прерывающимся охотою и непродолжительными дружественными турнирами, немного отвлекли Кестера  от мыслей о вдове.

 

                                                 ****************

 

В один из таких теплых праздничных вечеров, пробравшись сквозь толпу музыкантов с их бубнами и волынками к сидевшему среди изрядно набравшихся добрым вином гостей своих такому же пьяному Кестеру, седовласый, серолицый доктор глухо, мрачно произнес:

 – Я должен отрезать ей ногу.

– Делай, что хочешь, только чтобы осталась жива, – прошипел Кестер. В мгновение ока мысль о том, что он может потерять Анну, пробила брешь в плотном, окутавшем мозг тумане-дурмане, заставив барона содрогнуться. – Чтобы осталась жива, слышишь? – продолжал он, притянув доктора за воротник к самому своему лицу, – иначе… иначе ты пожалеешь о том, что не церковь стала твоим палачом. Иначе… иначе я сожру тебя живьем!

Этой же ночью по замку разносились такие душераздирающие крики, что если бы знатные господа не спали мертвецки пьяным сном, то сразу оголили бы мечи и бросились туда, где, вероятно, происходило смертоубийство. Ну а домашние слуги  тряслись в своих коморках, с ужасом и отвращеньем представляя, как мрачный доктор пилит хрупкие косточки баронессы. Это же представлял себе и Кестер, готовый ворваться в покои Анны и сдерживаемый лишь крепкими объятиями друга, который слышал, ощущал, как бешено колотится сердце барона – от страха… за нее – нет!, за себя, – охваченного новой, неизвестною тревогой,  внезапно рожденным вдруг чувством, парализующим некогда хладнокровную его натуру, и силу его, и волю, этот расчетливый, холодный разум…

– Она не умрет сейчас,  твоя баронесса, – тряхнув Кестера за плечи, строго и зло, проникая прямым своим, магнетическим взглядом в сознание Кестера, успокаивал Гриффитт. – Ее время еще не пришло, – и тут же ласково и озорно  продолжал, –  И что мы здесь делаем? Нужно уехать на некоторое время. А там, глядишь, когда вернемся, встретит нас твоя красавица – здоровая, веселая… Доктор отличный – приделает к ее обрубку крепкую деревяшку, и она еще сможет танцевать для тебя. Все, завтра же в путь!

Недовольно качая головой, Кестер пытался освободиться, но Гриффит то рывками, то пинками все же оттащил его от дверей покоев баронессы и увлек за собой в темноту анфилады. Он затолкал Кестера в его спальню и сам зашел, закрыв дверь на ключ.

 – Сегодня останусь с тобой. И прикую тебя цепями, если посмеешь выйти, – хищно улыбался Гриффит и буквально навалился на Кестера всем своим весом, укладывая его на постель. И тревога отступала, развеивались, растворялись напряжение и страх, и Кестер уже немного веселился и даже тихо и хрипло смеялся, и сцепленный в шуточной драке с другом, падал на толстые, теплые шкуры.

На следующий день вместе со своим гостями они покинули замок, даже не заглянув к пленнице.

 

                                                       ***************

 

Однако долго удерживать Кестера вдали от баронессы Гриффит не смог, и по прошествии трех недель они вернулись домой.

 – Уверяю тебя, с нею все в порядке, – хихикал Гриффит, преграждая Кестеру вход в покои Анны, – Тссс, слышишь? – поднес он палец к губам.

 – Да пусти же, наконец, – свирепел от нетерпения Кестер и, отпихнув таки Гриффита, уже собирался открыть дверь, но на мгновение замер, слушая доносящийся из комнаты радостный и нежный женский смех.

– Говорил же я,  веселая и здоровая…  – прошептал Гриффит и распахнул перед Кестером двери.

Смех резко прервался. Сидящие на краю кровати, державшие друг дружку за руки Анна и Карен так и застыли, устремив свои взоры на вошедших в комнату мужчин, и лица их, будучи еще секунду назад счастливыми и румяными, превратились в некое подобие масок:  искаженные ужасом и болью, вытянулись и посерели…

– Вижу, вы в добром здравии, сударыня, – довольный, улыбнулся Кестер и, протягивая руку, подошел к баронессе.

 – Еще очень слаба, – прошептала Карен.

 – Тебя никто не спрашивает, – грубо буркнул он и знаком приказал Карен удалиться.

Поддерживая рукою живот, Карен неуклюже поднялась и медленно направилась к выходу. Анна же, проигнорировав предложенную Кестером поддержку, нащупала набалдашник прислоненной к постели трости и встала, опершись на нее.

 – Могу я посмотреть, хорошо ли справился доктор? – спросил Кестер, опускаясь перед Анной на одно колено. Баронесса хотела было отстраниться, но мешала кровать, а Кестер уже медленно поднимал подол ее платья. И когда взору его представилась обрезанная  чуть ниже колена, аккуратно замотанная в некоторых местах пропитанной кровью тканью культя, он чуть не зарыдал, настолько прекрасным показалось ему это зрелище. Нежно обхватив искалеченную ногу двумя руками, он медленно погладил ее снизу вверх. Анна тихо застонала – ей в свою очередь хотелось кричать. Она смотрела на Кестера, как на сумасшедшего, и не удивилась бы, если бы он тут же впился зубами и отгрыз кусок от ее ноги.

 – Что же вы? Прекратите, сейчас же, – Анна попыталась оттолкнуть Кестера, но тот поймал ее руку и поднес к губам. Будто бы пронзенная током, Анна вздрогнула  и  резко отдернула руку, а после что было сил ударила барона по щеке и тут же, ожидая немедленного жестокого ответа, закрыла лицо ладонями. Однако ничего страшного не произошло, кроме того, что Кестер одернул подол ее платья, поднялся и быстро вышел из покоев.

 

                                                 ****************

 

 – Как же я хочу ее, Гриффит. Еле держусь, – хриплым голосом исповедовался Кестер другу, который встретил его в анфиладе.

 – Так что ж не взял?.. Сейчас?

 –  Я не могутак.

 – Это с каких же пор? Помню, я с трудом оторвал тебя от ее горячечного тела.

 – Наверное, не смог бы и тогда. Не знаю, не понимаю, что со мной… И она… она как будто изменилась, тебе не кажется, Гриффит? – затравленно посмотрел на друга Кестер, – Так похудела, но вместе с тем будто стала еще краше – сильнее, выше. И этот ее взгляд… Он прожигает меня насквозь. Нет, это невозможно, –  когда такие глаза…

 – Так не смотри на нее. Разверни, – засмеялся Гриффит.

 – Но я хочу смотреть! – с отчаяньем выкрикнул Кестер

 – Не понимаю… Ты говоришь, что не можешь выносить ее испепеляющего взгляда, и при этом все же хочешь смотреть на нее и… и чтобы она смотрела на тебя? – недовольно ухмыльнулся Гриффит.

 – Хочу, –  но чтобы это было… чтобы с другим лицом, другими глазами…

– Не проще ли тогда найти другую женщину? – с тем же недовольством продолжал Гриффит.

– Мне не нужна другая, – печально ответил Кестер.

 

                                                    ***************

 

Чтобы спокойно подумать о настигших его странных внутренних переменах, о той власти, которую вдруг возымела над ним молодая вдова, а также избежать бесконечных жестоких шуточек Гриффита, которые в свое время веселили  изрядно, настраивали на нужный хищный лад, но сейчас почему-то только усугубляли подавленное состояние, Кестер поднялся туда, куда мало кто забредал, –  в самую высокую башню замка, – и забился там в самый темный угол. За бароном, не имея ныне никакой возможности для общения, поскольку сам он более не звал ее к себе, напротив,завидев лишь,  гнал прочь,  тихонечко кралась Карен.

Она с трудом поднялась по крутой, плохо освещенной, скользкой лестнице и вошла в низкое, прорезанное бойницами помещение.

 – Чего тебе? – усталым голосом, не глядя на сестру, спросил Кестер.

 – Отпусти ее, – Карен жаль было Анну, но еще больше девушка переживала за себя. Покорно сносившая братские ласки – скорее пытки, нежели милость и благость, она не могла допустить мысли, что он больше никогдане обратит на нее внимания, никогда не посмотрит на нее своими прекрасными ледяными глазами.

 – Вы все сговорились, наверное? Изводить меня сегодня, – Кестер обратил на сестру такой желанный ею взор.

 – Она такая добрая и… слабая. Она не выдержит здесь, не вынесет этого зла, – Карен шагнула навстречу вынырнувшему из темноты брату. – Не мучай ее, Кестер, прошу тебя…

– Да ты что себе позволяешь, тварь? – он грозно двинулся на Карен, вытесняя ее к выходу. – О каком таком зле ты бормочешь, несчастная?! Ты, наверное, совсем потеряла рассудок?

Рассудок Карен и вправду был поврежден еще со времени той страшной казни, которую ей пришлось наблюдать. С трепетом, с отчаянием девушка продолжала:

 – Ты приказал мне прислуживать Анне. Но скоро… скоро я не смогу делать этого. Лекарь сказал, вот-вот начнутся роды, на свет, наконец, появится наш ребенок…

 – Наш ребенок?! – прорычал Кестер, готовый взорваться от бешенства. Он хотел немедленно задушить сестру, однако не мог заставить себя прикоснуться к ней из-за владевшего им отвращения. – Да если я услышу хоть один только его писк,  то утоплю выродка в помоях! И тебя вместе с ним! Убирайся!.. Убирайся и не попадайся мне больше на глаза!

Несколько шагов назад от грозного Кестера – и вот уже Карен ступала по лестнице: плотной пеленой застилали глаза слезы, отекшие, дрожащие ноги не чувствовали опоры; из-за тусклого освещения девушка не могла различить крутого пути и в какой-то момент оступилась и, не удержав равновесия, не успев даже крикнуть, упала, кубарем покатилась вниз. И так жутко колотились о каменные ступени голова ее, руки и ноги, которыми в начале пути она пыталась за что-нибудь ухватиться.

Некоторое время спустя Кестер, наткнувшись на толстое, бесчувственное тело сестры и глянув в ее широко открытые, с чуть тлеющими еще остатками жизни глаза, в брезгливой гримасе скривил лицо, перешагнул  и покинул мрачные стены башни.

Он вышел на освещенный ярким солнцем двор и плотно прикрыл за собою тяжелую, скрипучую дверь. Кестер решил последовать совету Гриффита и не смотреть на Анну, по крайней мере, спереди. «Она подчинится, – думал Кестер, – Я заставлю ее», – и не верил сам себе.  

 

                                                       ****************

 

Анна почти не выходила из своих покоев, и даже когда врач сделал ей протез и посоветовал больше двигаться, тренироваться в ходьбе, не стремилась покидать обжитой своей роскошной клетки. Да у нее, на самом деле, и не было в том особенной необходимости.

Самая свежая и вкусная еда, любые лакомства, которые только можно было достать, в изобилии присутствовали на столе баронессы. Каждый день заменялись и пополнялись огромные блюда с тающей во рту, нежнейшей вырезкой, щекочущими нос сырами, сочными хрустящими фруктами, всевозможными сладостями и, конечно же, кувшины, до краев наполненные выдержанным положенные сроки в подвалах замка вином.

Однако затворница не могла в полной мере оценить вкуса предлагаемых ей деликатесов, поскольку почти не притрагивалась к еде. Отщипывая и отламывая лишь небольшие кусочки, она думала, что и этим уже совершает грех:   представляла себя какой-то жалкой тварью, животным, лижущим руки хозяина-монстра.

Портниха уже нашила для Анны целый ворох изумительных новых нарядов из самых дорогих, заграничных тканей, на которые, однако, баронесса старалась не смотреть, дабы избежать соблазна примерить все эти великолепные платья, коими доверху были набиты огромные сундуки, посему же приказала слугам задвинуть вместилища роскошных одежд в самые дальние углы покоев.

Впрочем, была все-таки одна радость, в которой Анна никак не могла себе отказать. Так часто, как она желала, большая деревянная ванна, уставленная по краям множеством толстых свечей, наполнялась водой. И всякий раз, в ужасе отводя глаза от своей почти вдвое усеченной конечности, баронесса надолго погружала в воду белое, ставшее почти прозрачным тело и предавалась унылым думам.  Анна чувствовала, понимала, что кошмар, в который она попала, еще не закончился и что самые страшные ее страдания еще впереди. А могло ли быть иначе? Могла ли она избежать пленения? – часто задавала себе вопрос баронесса. Быть может, после той злополучной встречи с Кестером ей следовало бы немедля вскочить на лошадь и мчаться во весь опор к границам страны, вместо того, чтобы дрожать в старом склепе, ожидая такой предсказуемой, такой ясной развязки?.. А хотела ли она бежать, на самом деле? А сейчас,  случись у нее возможность выбраться из логова барона, поспешила бы она сделать это? – Вот в чем заключалась главная мука Анны. Она чувствовала, что не способна противостоять своему врагу, и не потому, что боялась за свою жизнь, нет. Уж теперь-то Анна с радостью распрощалась бы с нею,  только вот не своими руками, этого баронесса никак не смогла бы сделать сама,  у нее просто не хватило бы сил, как не хватало на то, чтобы бороться с одной своей страшной внутренней слабостью. Каждый раз, слыша шаги за дверью, сердце ее начинало бешено колотиться в ожидании появления Кестера.  И каждый раз она облегченно вздыхала, когда на пороге появлялся слуга с очередным дымящимся блюдом или портниха, желающая снять новые мерки. Тогда Анна благодарила Господа за то, что тот в очередной раз избавляет ее от этой изощренной, жестокой пытки – видеть, чувствовать своего убийцу (Анна была уверена в том, что Кестер прикончит ее рано или поздно, но прежде вырвет из груди ее еще живое,  доброе сердце и высосет по капельке душу, тонкую и чистую), который заставляет  испытывать не только страх и боль, но вместе с тем новое, неудержимое и неподвластное жуткое чувство. Анна хотела было поговорить об этом с Карен, но та уже очень давно куда-то запропастилась, как сквозь землю провалилась, – никто не мог найти ее, и тревожно-тоскливое состояние баронессы от этого только усиливалось, страшные и далеко не беспочвенные подозрения терзали ее непрерывно.

                                  

                                                    ***************

 

Как-то, как это часто теперь случалось, ночью  Анна проснулась в холодном поту. Ей снился сон, в котором красивый, ощетинившийся волк рвал на части ее ногу, а она лишь слабо отмахивалась, не имея возможности отогнать хищника. Очнувшись и схватившись за ногу, чтобы унять боль, баронесса сжала руками пустоту и в тот же миг громко и протяжно завыла, как тот зверь из ее кошмара, и тяжело опустилась на подушки. Так,  издавая то вой, то стоны,  то похожее на детское хныканье, она пролежала почти полночи, а затем, поняв, что не заснет,  прицепила кое-как протез и, опираясь на одну здоровую, родную конечность и две свои крепкие деревяшки, Анна подошла к уставленному яствами столу: резким движением наполнила вином украшенный драгоценными камнями стеклянный кубок и залпом осушила его, а после второй и третий сосуд; подцепив ножом внушительный кусок утиной грудки, отправила его в рот и, не прожевав  полностью, принялась за гроздья винограда и яблоки. С каждым съеденным куском баронесса ощущала, что голод ее только нарастает, и утолила его лишь тогда, когда попробовала, понадкусывала от всего, что было на столе. После этого маленького стихийного пиршества она, уже порядком захмелевшая, проковыляла к раскрытому настежь сундуку, из которого призывно вываливались новые наряды. Выбрав из вкусной груды расшитое золотом темно-красное, бархатное платье, Анна, не желая звать на помощь служанку, довольно долго пыталась в него облачиться. В конце концов, затянув кое-как шнуровку, порядком уставшая и отвыкшая от подобных действий, прямо как была, заползла обратно на кровать и практически сразу заснула.

 

                                                   ****************

 

На следующее утро Анна пребывала в еще большей тоске-печали, которую усиливала никак не проходящая головная боль, как будто большая птица мощным, тупым клювом долбила в затылок, а также душераздирающее зрелище, которое баронесса наблюдала из выходившего во внутренний двор замка окна в своих покоях. Свора хрипящих, захлебывающихся слюной волкодавов со всех сторон яростно набрасывалась на старого бурого медведя, прикованного цепями к каменной стене. Несмотря на внушительные размеры и грозный рык, несчастному животному не удавалось отогнать от себя рычащую стаю, и время от времени какая-нибудь из собак отхватывала от мишки кусок мохнатой шкуры.

Поглощенная своими переживаниями и страданиями медведя, Анна не сразу расслышала стук в дверь.

 – Войдите, – громко сказала баронесса, не отрывая глаз от происходящего во дворе жестокого действа, и тут же пожалела о том, что дала такое разрешение, ибо почувствовала, что к ней приближается тот, кого онатак давно и с ужасом ждала. 

 – Я вижу, вы все-таки начали есть, – довольный, улыбался Кестер, подходя к Анне. – Очень хорошо, ведь иначе вы скоро совсем растаете, а мне бы этого совсем не хотелось, – ласково мурлыкал он.

«Подлый… подлый, умелый притворщик», – думала про себя Анна.

– Освободите медведя, барон, – тихо произнесла она.

– Как скажете, сударыня, – Кестер стоял почти вплотную к Анне.  Не раздумывая долго, он быстрым движением расшнуровался, задрал подол ее платья и, удерживая за шею,  не сильно, не грубо, только лишь для того, чтобы максимально обездвижить,  вошел в нее. Стараясь не издать ни звука, Анна судорожно вцепилась в руку Кестера, которой тот обхватил ее за талию, однако время от времени с губ ее все же слетали тихие стоны. Когда же он кончил, прижался горячей щекой к плечу баронессы, головная боль ее прошла, все тело дрожало, а лицо было мокрым от слез. И плакала Анна  не от того, что Кестер в очередной раз унизил ее, а от того, что осознавала:  никогда раньше со своим любимым мужем, что бы тот ни вытворял с нею в порыве страсти, она не испытывала подобного  нынешней сладкой, блаженной истоме.. Анна  плакала от того, что чувствовала:  если бы Кестер не прижал ее к себе, она сама прильнула бы к нему всем своим существом, признала бы пред ним свое поражение.

И в этот момент Анна ненавидела себя еще больше, чем своего мучителя.  Ах, если бы она могла, если бы только могла, выбросившись немедля из окна, убить себя,  но прежде – барона!, воткнув в его красивые зеленые глаза серебряную вилку с двумя острыми зубьями, с помощью которой сегодня ночью она так жадно поглощала мясо.

Слушая удаляющиеся шаги, Анна снова застыла у окна. Спустя какое-то время она заметила во дворе Кестера. Неся в руках копье, он приближался к теряющему последние силы, шатающемуся, изодранному в кровь зверю, который отчаянно и неуклюже пытался все же вскинуться на дыбы. Одним, метким ударом в голову Кестер прикончил раненое животное и, бросив на землю орудие, кинул довольный взгляд на окна баронессы.

 – Вот так бы и со мной… Лучше бы ты поступил так и со мной, – шептала Анна и вновь заливалась горючими слезами.

 

                                                    ***************

 

– Почему, Гриффит? Почему я позволяю ей делать все это? Почему не могу быть с нею жестким? – задумчиво произнес Кестер, стоя неподалеку от того места, где Анна решила похоронить Карен и Калисту, и наблюдая за тем, как баронесса командует двум слугам, заканчивающим установку тяжелых каменных надгробий. По выражению лица Анны  Кестер понимал, насколько сильна боль, что она терпит, когда переносит тяжесть своего пускай даже такого легкого маленького тела на протез. Но Анна боролась со своею болью, вынужденная, но стойко держалась.  И эта стойкость нравилась Кестеру, как нравились каждое ее, порою неуклюжее, движение, ее тихая, грустная речь и такой же грустный хриплый, грудной ее смех…

 – Наверное, хочешь понравиться ей, – весело отвечал Гриффит. – Хотя с таким лицом… Хорошенько же она тебя отделала. Видать, ты даже и не пытался сопротивляться.

–  Я не смог поднять на нее руку.

 – Зато она смогла… поднять на тебя свой костыль. И рассадила все лицо. Такое нельзя позволять, братец, – Гриффит строго покачал головой, глядя на разукрашенную синяками скулу и шею Кестера.

– Не могу больше мучить ее, Гриффит. Не могу причинять ей боль, – печально  продолжал Кестер, и снова и снова вспоминал недавнюю встречу с Анной, которая, таки набравшись смелости, покинула свои покои с целью осмотреть замок и выбрать место для погребения останков Калисты. И как будто сами ее ноги, а вернее, то, что от них осталось, принесли баронессу к дверям высокой башни, и она,  любопытная бестия, призвав на помощь двух праздно шатающихся по двору охранников, проникла за тяжелую, скрипучую дверь. И тут же страшно пожалела об этом, обнаружив за ними смердящее, разлагающееся тело Карен, вокруг которого кружилось облако жужжащих, жадных, жирных мух. Настолько быстро, насколько позволяла ей ее изувеченная конечность, Анна, с трудом подавляя приступы тошноты, поспешила вернуться к себе, ибо наполнившие с новою силой все ее существо  чудовищное отвращение и ненависть  неудержимо рвались наружу и, казалось, влекли за собою все ее внутренности.

Баронесса хотела побыстрее спрятаться,  как делал когда-то Кестер, нырнуть  в теплые, ароматные воды и не высовывать оттуда носа, покуда не станет невозможным сделать вдох.

Она встретила барона в одной из анфилад и, не думая ни секунды, отважно и быстро, со всей силы, на какую только была способна, размахнулась и заехала тростью по его лицу. Кестер отпрянул. Тогда Анна нанесла ему еще и еще один удар, а следующий –  куда-то в шею или в плечо.  Но в тот же миг, не в состоянии удержать равновесие, почувствовала, что падает. Однако барон, щека которого была разбита в кровь, немедля бросился поддержать ее.

 – Не трогай меня! Убери свои руки, проклятый убийца! – злобно шипела, отталкивала барона Анна.

 – Но вы же упадете, – придерживая ее за локоть, тихо отвечал Кестер, потупив взор.

 – Я упаду. Но я скорее поднимусь, если ты не будешь касаться меня! – гневно сверкнув глазами, Анна вытянула вперед руку, приказывая Кестеру подать ей с пола трость.

 

                                                   ***************

 

– Знаешь, я заказал еще ткани для новых платьев и украшения. Сам ездил в город… выбирал. Они думали, барон Харшли приехал кого-нибудь зарезать или повесить, а я всего лишь купил парчи.

 – Ты уже потратил целое состояние, пытаясь ублажить баронессу. Хм, до недавнего времени мне казалось, это женщины созданы для того, чтобы доставлять удовольствие, – ответил Гриффит и рассмеялся, и Кестер рассмеялся вместе с ним.

– Как бы я хотел знать, что сделать, чтобы она улыбнулась мне так же, как улыбается тем мертвецам.

– Может быть, женишься на ней? – лукаво посмотрел на Кестера Гриффит.

– Женюсь. И как можно быстрее, – с радостью подхватил идею барон. – Надо привезти ее свекра и украсить церковь. Возможно, это хоть немного отвлечет миледи от грустных дум.

 – Ты сошел с ума, друг мой, – снова захохотал  Гриффит.  

Его смех донесся до ушей баронессы, сидящей на земле и с остервенением выкапывающей лунки для цветов, которые она собиралась посадить вокруг могил.

– Чудовища, порочные чудовища… – клеймила хозяев Харшли  Анна.

 

                                                  **************

 

 

 

 

 

 

 

 

 

I can't find your face in a thousand masqueraders
You're hidden in the colors of a million other lost charaders
In life's big parade
I'm the loneliest spectator
Cuz you're gone without a trace in a sea of faceless imitators

I can't take another night
Burning inside this

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Try to walk away
When I see the time I've wasted
Starving at a feast
And all this wine I've never tasted
On my lips your memory has been stained
Is it all in vain
Tell me who's to blame

I can't take another night
Burning inside this

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Nights get longer and colder
I'm down and begging to hold ya
On my own and I feel like hell
Is living without you

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Nights get longer and colder
I'm down and begging to hold ya
On my own and I feel like hell
Is living without you

 

Alice Cooper, «Hell Is Living Without You».

 

Как хотел и сказал Кестер,  свадьба была организована всего за несколько  недель. И обещала стать событием громким, выдающимся. Поздравить барона прибыли-поспешили многие знатные знакомые, а уж влекомые  любопытством и жаждой праздника крестьяне с его собственных и окрестных земель, а вместе с ними и нарядные городские жители безо всякого приглашения, сами стекались к воротам поражающей великолепием убранства церкви, «себя показать, да на других посмотреть».

Стоя у алтаря, жених и невеста изо всех сил старались не встречаться друг с другом взглядом. И у каждого на то была своя причина: Кестер, бледный, голодный… одержимый идеей угодить, измучился сомнением и нетерпеньем (неужели и после свадьбы на ее лице не отразится хотя бы подобие обращенной к нему улыбки?); Анна заливалась  жгучим румянцем – от стыда. Где-то там, за  ее спиной, в толпе разодетых в шелка и бархат господ, на длинной деревянной скамье сидел ее названный отец, – что сейчас творилось в его душе? Быть может, надеялась баронесса, рассудок его настолько слаб, что он не соображает, где находится и что за действие свершается пред ним.

Однако несмотря на кажущееся совершенное уже помешательство, несчастный свекор Анны все понимал, все видел, слышал все и в самый ответственный момент обручения с громким стоном схватился за сердце и замертво повалился на пол.

Присутствующие зашептали, заохали, после чего вскоре в церкви воцарилась гробовая тишина.

– Прекратите это, прекратите, умоляю, – вынимая дрожащие пальцы из руки Кестера, прошептала Анна и бросилась к скрюченному судорогой покойнику.

Кестер продолжал стоять в замешательстве  – так много чувств бушевало в нем в те минуты. Его гордая, жестокая натура страшным голосом настаивала, приказывала: несмотря на охи, вздохи и слезы, он должен продолжать –в родном,  беспощадном своем духе – довести церемонию до конца.  Однако еще одним и, приходилось признать барону, довольно пронзительным, сильным, взывала не так давно поселившаяся в нем сострадающая Анне сущность. И Кестер, хотевший было возмутиться, взъяриться, громко и злобно рявкнуть на собравшихся, установив тем самым порядок и спокойствие,  вместо этого с застывшими на губах проклятьями, под пристальными, ошеломленными взглядами толпы быстрым шагом покинул церковь.

 

                                                    ***************

 

В те же злополучные сутки, ближе к ночи Кестер все же решил проведать своюневесту. И когда он робко вошел к ней в покои, баронесса встретила его звонкой пощечиной.

 – Вы не оставили на мне живого места, сударыня, – виновато улыбаясь, тихо сказал Кестер.

 – А вы – на мне, – в горькой усмешке искривились губы Анны. А через мгновение она засмеялась, но не тем смехом, которого так ждал от нее Кестер, а своим таким теперь обыкновенным:  тихим, печальным, каким-то похоронным, постепенно переходящим в рыдания.

 – Что же ты наделал? Что ты наделал? – вопрошала, утопала в слезах Анна, ударяя кулаками Кестера в грудь. Ее истеричное состояние все усиливалось, и она продолжала колотить барона, непрерывно выкрикивая одни и те же вопросы. Но в какой-то момент, обессилевшая, сползла к его ногам и так и лежала, сотрясаясь всем телом, омывая солеными потоками его высокие кожаные сапоги.

Душераздирающее зрелище, кое представляли собой страдания доведенной до крайности пленницы – его жертвы – его теперь невесты, все же вынудилобарона уступить. Так бережно, как только мог, Кестер поднял Анну на руки и отнес на кровать. После чего лег рядом с баронессой, обнял ее и укачивал, как младенца, пока та не заснула. Он и сам задремал, без конца прокручивая в голове цепь странных событий, связанных с молодою вдовой, в поисках ответа на вопрос,  каким образом и в какой момент из хозяина, господина превратился вдруг в жалкого раба этой женщины.

В середине ночи Кестер проснулся взволнованный – проникнутый новым, сердечным влеченьем, распаленный новой нежной страстью. Он некоторое время глядел на лежащую рядом, тихо посапывающую Анну, а затем с великойосторожностью стянув с нее платье, принялся гладить, целовать. Медленно… вдыхать, вбирать.  Желанную свою женщину.

Которая… которая, наконец, отвечала ему взаимностью – хотя бы и во сне принимала его в свои объятья. Прижималась к нему всем телом и с той же нежною, жаркою страстью целовала в губы. 

Однако блаженствовал Кестер недолго и в тот самый момент,  когда  почувствовал волшебный вкус ее рта, он также увидел расширенные от ужаса глаза баронессы.

 –Нет, нет! Это невозможно! Этого никак не может быть! – грубо отталкивая Кестера,  мгновением позже громко шептала Анна.

Она сползла с кровати. Похожая на привидение, в длинной тонкой белой рубахе, с растрепанными, разметавшимися по плечам волосами, возведя глаза к небу, выкрикивала в отчаянии:

 – Я сдаюсь! Господи, я сдаюсь!

Кестер тоже поднялся и, с болью глядя на Анну, теребил в руках длинный золотой шнурок.

 – Если ты так ненавидишь меня… если я настолько тебе противен, я… я не могу, не буду больше удерживать тебя… не буду мучить, – запинаясь, тихо заговорил барон,и на глазах его выступили слезы.

 – Что? – повернулась к нему Анна.

 – Ты свободна. Можешь отправляться хоть сейчас… Бери людей и деньги… Я дам, сколько пожелаешь…  – глухо продолжал Кестер.

  – Но зачем? Почему? – будто немного даже возмущенно спросила  Анна.  Все похолодело у нее внутри, когда она представила свой старый, рассыпающийся замок и себя в нем – одинокую, безногую калеку.

 – И хотя жизни не будет для меня, если ты уйдешь, быть может, этот мой поступок… быть может, когда-нибудь ты хотя бы поздороваешься со мной, если встретишь на ярмарочной площади, может, коротко улыбнешься и… позволишь навестить тебя, – продолжал Кестер и чувствовал, как торопится,  вгрызается в  его сердце убийца-тоска.

 – Зачем это? Зачем  тебе это нужно, Кестер? – и Анна сделала шаг ему навстречу.

Кестер смотрел на нее растерянно и удивленно.

 – Я люблю тебя, – признался барон и снова опустил глаза, скрывая слезы.

Пораженная до глубины души таким признанием, а более всего таким искренним, смиренным голосом Кестера, Анна закрыла лицо руками. Она не знала, то ли броситься к барону, то ли вон из покоев. В нерешительности, в каком-то неловком замешательстве Анна сделала несколько шагов назад к выходу, остановилась и вдруг, громко вскрикнув, сжалась, согнулась, пронзенная насквозь длинным  острым кинжалом. В дверном проеме прямо за ее спиной возвышалась окутанная с ног до головы плащом  фигура. Темная Личность пришла, наконец, проведать Кестера, в тот самый момент, когда он меньше всего этого ожидал.

С громким стоном Кестер бросился к рухнувшей на пол Анне.

 – Нет, нет, нет, – рыдал барон, прижимая к себе окровавленное тело баронессы. Еще несколько минут назад он готов был отказаться обладать ею, отпустить ее. Ее, но не свою надежду.

 – Однако у тебя был выбор, друг мой. Никто не заставлял тебя ползать перед ней на коленях, – ласково пропел такой знакомый Кестеру голос.

Барон поднял мокрое от слез лицо и увидел, что Темная Личность сбросила капюшон. И будто пропасть разъяли внутри него, будто бросили в горячую лаву, обжигающую, словно лед. Только что, испытав боль утраты, он думал, что ничто уже не сможет сравниться с этим его горем, с такою его бедой, однако глядя в лицо убийце, он терял сознание, не в силах выдержать нового жестокого удара.

 – Ты? Это всегда былты? – Кестер чувствовал, что задыхается.

 – Конечно, ведь должен же был кто-то поддерживать тебя, направлять,– ухмылялся Гриффит своею хищной, опасной улыбкой.

 – Убей же и меня, – горько усмехнулся Кестер, все так же сжимая в объятиях тело Анны.

 – Нет. Чтоб я так быстро отправил тебя в преисподнюю? Ты слишком нравишься мне, Кестер, – Гриффитт склонился над Кестером, рукою в перчатке сжал его плечо.

 – Твой ад не страшит меня, – насколько теперь мог, зло и надменно ответил барон, уклоняясь, отстраняясь, и чувствовал, что холодеет, стынет от ужаса.

 – Это пока. Пока ты не попал туда, – строгим голосом сказал Гриффит, выпрямляясь в полный рост, – Вспомни, когда ты стоял перед молодой вдовой в той старой хижине, желая немедля растерзать ее, ты ведь не боялся, правда? Но только лишь ступив на неизведанную территорию, поддавшись всем этим слабостям-миндальностям, таким недостойным мужчины, воина чувствам, – с презрением продолжал друг, – теперь побежден,  разбитый, жалкий, сидишь  в крови и дрожишь… Снова в крови, снова дрожишь, Кестер, –  изощренно казнил барона Гриффит, – А ведьздесь  я мог избавить тебя от страданий, если бы ты хранил холодную голову и жесткое сердце.Там – нет условий, и я не властен делать ничего другого, как только страшно и бесконечно пытать тебя. Подумай, Кестер, весь этот маленький ад, через который ты прошел сегодня, – стоит ли он того, чтобы тратить на него остатки своей жизни?  – чуть заметно сочувствуя, совсем-совсем себене свойственно обратился к Кестеру Гриффит.

Но тот уже не слышал друга – погибал.

–  Как же ловко ты провел меня. Как обманул, – еле слышно прошептал барон.

 – Нет. Это ты обманул меня, Кестер, когда дал понять, доказал, что все эти глупые, пресные любовные страсти   не влекут тебя, не забирают, –  чуть заметно  с обидою продолжал Гриффит. – Знаешь, я уж было подумал, что нашел себе достойную компанию… Странствовать по вашему скучному миру – не великая для меня радость, напротив – смертная тоска, – чуть заметно тосковал Гриффит.  – А с тобою… с тобою мне было весело, и, знаешь,  друг мой, я будто бы возвращался домой, – чуть заметно сожалея, заключил он, а после совсем уже по-своему – с улыбкою, тихо, смертельно ядовито – завершил, наконец, свою казнь:

 – Прощай же, Кестер, справляйся, как сможешь… если сможешь… еслизахочешь...

И Гриффит исчез. Так же, как тогда – давным-давно в прошлой жизни. Растворился в воздухе, будто его и не было вовсе.

 

                                                       **************

 

Этой же ночью в отчаянии и боли, в одиночестве и крови Кестер снова барахтался в своей ванне. Ему больше некого было звать, и он согласился бы даже, если б кто-нибудь из слуг постоял и подержал рядом с ним свечу, но те все не шли. Как будто пропали. Поглотились ставшей мрачнее самого мрака атмосферой замка, да верно, попрятались просто: трусливые, подлые, затаились в своих коморках в ожидании финала.

И вновь и вновь Кестер пытался заглянуть в ее глаза. В глаза сидящей напротив и склонившей на грудь себе голову Анны, а после, по старой привычке, погружался под  воду, захлебывался отданным телом ее – вкусным, пряно-соленым красным. Выныривая же, запивал тот сок таким же красным – сладким, крепленым. И тут же с прежнею нежною страстью бросался целовать свою любимую, свою невесту, и тут же вновь старался посмотреть в ее не ее, пустые, мертвые глаза.

 

Тем утром Кестер так и не вышел из своих покоев. Так и не появился взъерошенным, раздраженным, с покрасневшими от бессонницы, обведенными  темными кругами, но прекрасными ледяными глазами во дворе своего замка. Слуга обнаружил барона – все так же в ванной – околевшим… утопленником. Быть может, как предположили, вино (несколько довольно вместительных, пузатых и совершенно пустых кувшинов нашли рядом с купальней), в конце концов, усыпило сознание Кестера: он погрузился в воду и, пьяный, не смог уже выбраться – захлебнулся в своем кошмаре. Ну а потом, вероятно, друг Гриффит принял его  в своих владениях.

Как бы там ни было, для Кестера такая развязка не стала бы худшей, ведь спустя всего несколько месяцев назревавший уже долгое время против нынешней власти бунт, наконец, свершился, и тех, кто так недолго, но жестко правил, свергли не менее грубой, беспощадной силой. А после, лишив их воли, титулов, богатства, предали лютым казням. Всехих и всех их преданных вассалов, таких же преданных, как  молодой барон Харшли. Прекрасный и страстный убийца Кестер.

 

                                                       Конец

 

 

Примечания:

 

1. Гаун – (англ.) – в 15-16 вв. мужская и женская выходная одежда в Англии.
2. Дуплет  – (англ.) – в 15-16 вв. мужская одежда в Англии.
3. Граф  Дафф – Duff  (англ.)  – фальсифицировать, обманывать.

 

 

 

 

 

     

 

 

 

 

 

 

                                               В АДУ

Остросюжетная, драматическая, псевдоисторическая фантазия

1.

Гриффит. 

Кестер проснулся от того, что в лицо ему дышала и фыркала лошадь. Она  нежно перебирала губами по его щеке, он слышал ее храп, чувствовал щекочущее прикосновение ворсинок мокрой морды и теплое дыхание. Кестер открыл глаза и увидел перед собою двух всадников. Один, по виду дворянин, примерно такого же, как он, Кестер, возраста, с надменным выражением лица,с черными, ниспадающими на плечи волосами, в отороченном мехом, сшитом из дорогой ткани гауне (1), казался знакомым. Второй, по всей вероятности, слуга, ничем особенным, как и полагается оному, не выделялся. Их лошади обступили Кестера с двух сторон, и то ли от того, что Кестер насквозь продрог, то ли от того, что всадники имели вид довольно  неприветливый, он всем телом вжался в большой покрытый мхом валун, у которого… у которого не помнил, как оказался. Исподлобья, пытаясь унять дрожь, сотрясающую все тело, он вглядывался в лицо черноволосого господина и никак не мог вспомнить, где раньше встречался с ним.

– Кто такой? – спросил тот.

 – Я Кестер, сын барона Харшли, – с трудом выговаривал слова Кестер.

 – И откуда же ты взялся?

 – Сбежал... сбежал из заключения...

Господин ухмыльнулся, помедлил мгновение, затем спрыгнул с лошади и подошел к Кестеру – чуть склонился и устремил взгляд прямо в его глаза. Не выдержав этого проникающего в само сознание взгляда, Кестер отвернулся, продолжая стучать зубами. 

 – Я бы попросил у тебя доказательств, но, верно, ты очень похож на барона, – заключил господин. – Думаю, теперь и мне необходимо представиться. Гриффит Да… – сказал он, протягивая руку в черной перчатке. Окончание фамилии Кестер не расслышал из-за налетевшего внезапно сильного порыва ветра, но переспрашивать не стал и, крепко сжав руку нового знакомого, неловко встал на ноги. Гриффит кивнул слуге, и тот, спешившись, подал Кестеру поводья. С некоторой неуверенностью Кестер взобрался на лошадь, но как только оказался в седле, спина его выпрямилась, зубы перестали стучать, он ощутил прилив бодрости и легкий восторг.

 – Я сам теперь гость твоего отца и был бы рад проводить тебя к нему, – улыбнулся Гриффит странной,  немного пугающей хищной улыбкой.

 – Нет, подожди… – прежде чем отправиться в отчий дом, Кестер хотел  окончательно прийти в себя после долгой, тревожной ночи, проведенной в лесу. – Не знаешь ли ты, где здесь можно поесть и переночевать? Я бы хотел переодеться и… – Кестер осекся, ибо у него вдруг возникло еще одно желание, которое, однако, он, спустя мгновение, без  особого труда подавил и посему не стал озвучивать Гриффиту.

 – Есть неподалеку одно место, – ответил тот, и улыбка не сходила с его лица.  Оно не в ваших владениях, зато близко,  и там, вероятно, нас уже ждет ужин…

Будучи еще несколько минут назад густым и плотным, туман совершенно рассеялся, и Кестер увидел дорогу, уходившую вглубь  темного, дремучего леса, из которого он, измученный, выполз, упал затем и уснул, и когда Гриффит галопом направил коня в чащу, Кестер последовал за ним.

 

                                                   ****************

 

По дороге Гриффит поведал Кестеру о том, что старый барон Харшли, вернувшись в его – Гриффита – сопровождении с войны, страдает от серьезных ранений и вряд ли протянет до зимы. И о том, что за многочисленные заслуги перед герцогом отец Кестера пожалован новыми землями, что, впрочем, уже мало его заботит по причине плачевного состояния здоровья.

Несмотря на долгую разлуку с отцом, Кестер слушал Гриффита с интересом, относящимся более не к истории, а к самому рассказчику. Лицо Гриффита с этой неизменной хищною улыбкой, его бездонные, холодные голубыеглаза, тихая, сдержанная, лишенная всякого оттенка речьнастораживали Кестера, но в то же время притягивали какой-то магической силой. С нескрываемым восхищением наблюдал он спокойствие, достоинство и силу в каждом жесте Гриффита. Он также ощущал присутствие чего-то родного и близкого в этом красивом, молодом человеке. Ему казалось, что он давно, давно знает Гриффита, и чувство глубокой симпатии, так внезапно возникшее, так стремительно укоренявшееся в нем, гнало прочь тревогу, и Кестер думал, что хотел бы такого друга, хотел бы такого брата…

Кестер думал еще и о том, что Гриффиту, вероятно, интересно будет узнать что-то и о нем самом, но вот с чего начать повествование, никак не мог решить. То ли с того момента, как он был отправлен на обучение к  родственнику, – довольно приближенной Его Высочеству особе, – в самых лучших словах о самых лучших годах жизни, что проходили в постижении искусства воинского дела, на турнирах, соколиных охотах; о посвящении в рыцари, о первом поэтическом посвящении прекрасной даме. О первом своем сражении. То ли с того, как, будучи уже опытным, храбрым воином, он вместе с младшими братьями, которых на его глазах одного за другим пронзали стрелы неприятеля, пытался выбраться из окружения, но без сознания – тяжело раненным в неравном бою – был пленен вражеским войском. В какой-то момент Кестер услышал собственный охрипший голос и понял, что уже рассказывает Гриффиту свою печальную историю. 

 – И очнулся я уже в их логове. Поначалу ко мне хорошо относились –  вылечили рану на плече… –  Кестер дотронулся до места ранения, – хорошо кормили, я мог выходить… Они относились ко мне с подобающим моему происхождению уважением, пока… пока ждали выкупа. Но потом… – Кестер вдруг замолчал и задумался.  Он вспоминал период заключения, и снова дрожь охватывала его целиком. Выкупа так и не последовало, как объяснили тогда Кестеру, из-за того, что  отец отрекся от него.  «Кестер никогда не сдался бы в плен, он погиб, как герой и похоронен вместе со своими братьями, со всеми причитающимися ему почестями. И я не собираюсь платить за самозванца, порочащего память моего любимого сына», – звучало в послании барона Харшли. После этой новости Кестер почувствовал себя так, словно в нем разверзлась пропасть и душа вот-вот покинет его – на мгновение он потерял способность слышать, видеть и говорить, и с трудом держался на ногах, но тут же, собрав остатки воли своей и уповая на волю божию, выпрямился и вскинул поникшую было голову,  готовый немедленно принять смерть. Однако у графа, пленившего Кестера, были другие планы в отношении узника. И его – дворянина, гордого рыцаря – превратили в раба, дабы перед смертью он смог отработать оказанное его ложной персонечрезмерное внимание и хлеб,которым его потчевали в ожидании выкупа. Кестера отправили на самые тяжелые и грязные работы, где постоянно унижали и где даже за самую малую провинность подвергали суровымнаказаниям. Ах, если бы он мог тогда драться, если бы мог отстаивать свою честь благородно, как делал это в бою с равными себе! Но не было у него ни сил, ни оружия, ни власти!  Кестер вспоминал, как,  не в состоянии более терпеть унижения, решил  покончить с собой – другого способа прекратить мучительное существование у него не было. Однако это его решение положило начало новым, еще худшим испытаниям. Кестер почти уже осуществил задуманное, как вдруг в то самое стойло, где он затягивал на шее веревку, ворвался разъяренный конюх – огромных размеров,  неимоверно грубый и жестокий человек. Он выбил из-под ног Кестера деревянную скамью, и тот какое-то время, хрипя и извиваясь, болтался в петле. Затем конюх освободил несчастного, но только лишь для того, чтобы избить до полусмерти – так, что Кестер  несколько дней не имел возможности пошевелить ни рукой, ни ногой от дикой боли, которая распространилась по всему телу и пульсировала теперь в каждой косточке, в каждой мышце, в каждом нерве. Он лежал на холодном земляном полу, выплевывая сгустки крови и обломки зубов, ощущая, как под ним растекается теплая зловонная жижа. Нет, никогда в жизни Кестер не смог бы поделиться этим с Гриффитом, да и с кем-либо в целом мире.

После того, как Кестер все-таки встал на ноги, он был уже не тем Кестером, а был он жалким, волочащим ноги калекой. И то время виделось ему словно сквозь мутную пленку из бычьего пузыря, коей в деревенских домах затягивали окна. Он и сам тогда стал практически невидимым, и не только для других, но в первую очередь для себя самого.  Боль его и стыд были настолько невыносимы, что едва-едва не уничтожили его рассудок – Кестер совсем перестал ощущать себя в реальном мире, и тот в свою очередь ответил ему взаимностью. Да, бедняга все так же чистил стойла, все так же смазывал маслом копыта лошадей, но никто уже не приставал к нему, не мучил его, поскольку он и так был доведен до состояния крайнего, пограничного,  и нужно было просто подождать немного, пока бы он сам не отбросил концы.

Таким образом следить за нимперестали и уже больше не сажали на цепь, как раньше. И в один холодный, пасмурный день, когда в замке намечались празднования по случаю свадьбы хозяина, и челядь носилась взад и вперед, выполняя различные егопоручения, Кестер покинул замок никем не замеченный. Он сделал это ненамеренно, по наитию, повинуясь странному чувству, как будто голосу или флейте, что поет волшебную песню. Кестер не помнил, как вышел за ворота замка и медленно двинулся туда, куда глядели его исполненные тоски и страдания глаза…

Проведя в пути много дней, спотыкаясь от усталости и голода, Кестер добрел до крестьянского дома, расположенного недалеко от глухого, дремучего леса. У ворот он заметил фермера и решил попросить кусок хлеба, ибо живот его будто пронзали кинжалом. Фермер, в сущности, не был человеком, лишенным сострадания, но, к несчастью для Кестера, в тот день у него случилась беда:  от какой-то неизвестной напасти полегли все его овцы, посему им незамедлительно овладели и страх и трепет,  ведь теперь он не знал, чем будет кормить свою семью и платить налоги. А тут еще этот жалкий оборванец требует от него помощи и смотрит, смотрит на него с такой мольбой. Фермер брезгливо отпихнул Кестера и отвернулся. Кестер не сдавался – и когда фермер увидел, что запястье его сжимают  тощие, костлявые пальцы,  пред мысленным взором его возникли такие жуткие картины,  что он чуть было не закричал. И тогда он схватил Кестера за локоть и потащил в сторону леса. Там фермер что было мочи толкнулбеднягу в густые заросли, и Кестер упал и даже не пытался встать, и только неотрывно, с безысходным отчаянием глядел на удаляющуюся фигуру. Внезапно Кестер почувствовал, как раскаленная игла вонзилась ему в бедро, а затем последовал еще один болезненный укол, и еще, и еще, казалось, сотня таких же…

Целый осиный рой мстил Кестеру за свое раздавленное гнездо, и Кестер не помнил, как выбрался из этого жужжащего адского облака, не помнил, как оказался у ручья и, жадно глотая ртом воздух, пытался зачерпнуть воды в ладонь, чтобы хоть немного охладить тот жар и зуд, коими объят был весь его организм. Жар сменялся ознобом, судорогами сводило конечности, а к горлу подкатывала тошнота. В какой-то момент Кестер подумал, что умирает. «Господи, – онемевшими губами прошептал он, – за что? За что же ты так мучаешь меня? И сколько еще будет продолжаться эта мука? Умоляю, избавь… убей меня, ибо я не могу больше так страдать,» –  и в ту же секунду потерял сознание…

 

 

                                                      ******************

 

 

Очнулся несчастный вечером, в сгущающихся сумерках, по-прежнему охваченный болью и дрожью. Внезапно он услышал шорох и легкий треск веток и подумал, что, должно быть,какое-то хищное животное подбирается к нему, ведомое охотничьим инстинктом. Кестер повернул голову и устремил свой взгляд в том направлении, откуда нечто неосязаемое вот-вот должно было облечьсяв медведя или волка, но вместо этогоиз темноты появился человек или кто-то похожий на оного. Как ни пытался, Кестер не мог разглядеть его лица. Он видел лишь высокий силуэт, фигуру, полностью скрытую плащом. Остановившись в нескольких метрах от Кестера, Темная Личность заговорила глухим мужским голосом.

 – Зачем ты звал меня? – спросил она…

 – Я не звал тебя, – прошептал Кестер, памятуя о том, что не обращался к кому-нибудь кроме Господа, на которого, по его представлениям, странная фигура совершенно не походила. И тут же подумал:  «Быть может, в бреду?»

 – Да, да, именно в бредуты и звал меня, Кестер, – читая его мысли, ответствовала Темная Личность.

– Может быть, если ты поможешь мне избавиться от боли, если поможешь умереть  быстро, кем бы ты ни был, я буду, я буду очень… и я…

 – Да, это в моей власти, – перебила егоТемная Личность. – Но, Кестер, – и сделала паузу, – подумай, действительно ли так страшна твоя боль? Настолько ли велико отчаяние? Уверяю тебя, случаются испытания и похуже. Быть может, ты хочешь оставить все как есть? Терпеть и ждать?

Кестер замотал головой.

 – Нет, нет, я не вынесу, не вынесу… – прошептал он.

 – Тогда могу ли я предложить тебе кое-что другое, кое-что вместо смерти?  Новую жизнь, например? Еще одну, в которой ты снова обретешь здоровье, силу, красоту и имя. Ты снова станешь тем, кем был, когда взял в руки тяжелый меч и отправился на войну. Ты сможешь вернуться в свои владения, а также, если захочешь, получить новые. У тебя будет достаточно власти, чтобы, не оглядываясь на закон, творить то, что тебе заблагорассудится,  и отомстить всем своим врагам. И не каждый человек, даже очень смелый, рискнет противостоять тебе. Твои подданные будут преданы и покорны, а женщины… женщины падут пред тобою влюбленные, и вряд ли встретится среди них хоть одна, что не станет твоею рабыней.

Кестер слушал эту речь и не мог поверить в то, что нарисованная Темной Личностью картина когда-либо сможет воплотиться в жизнь. Он думал, что это какая-то новая, изощренная пытка – пытка фантазией, пытка надеждой – или странная, с неизвестными ему правилами и, возможно, очень опасная игра, которая, однако, была интересна Кестеру и нравилась уже толькотем, что отвлекала  от страшной действительности.

– Чего же ты ждешь взамен? – прекрасно понимая, что за все нужно платить,  спросил Кестер.

– Хм, – усмехнулась Темная Личность и на секунду задумалась, – я возьму ту, которой ты признаешься в любви, – неожиданно ласково ответила она.

 «Снова о женщинах! Вот уж о ком сейчас я волнуюсь меньше всего», – с некоторым негодованием подумал Кестер, а вслух произнес:

 – Полагаю, мне хватит тех, которые будут любить меня.

И тут Темная Личность разразилась громким хохотом.

 – Ах, как же ты нравишься мне, Кестер! – воскликнула сквозь смех и тут же исчезла во мраке ночи, как будто ее и не было вовсе.

«Так я и знал – игра, бред», – с грустью подумал Кестер, и еще он подумал о том, что, несмотря на все выпавшие на его долю страдания, он совершенно не чувствует злости и вовсе не жаждет мести. Он не хочет подчинять кого бы то ни было, не хочет завоевывать и порабощать, он просто хочет покоя – крепкого и здорового сна. И только-только стоило ему об этом подумать,  в ту же самую минуту медленно тяжелые веки его опустились и он погрузился в царство грез…

Однако сны Кестера были так же беспощадны к нему, как и реальная жизнь. Это были кошмары, в которых Кестера всевозможно истязали: вот его жгут каленым железом и он извивается и дергается, словно раздавленный червяк, а вот его дрожащее тело, распятое между двумя огромными, мощными кобылами, трещит и рвется на части, когда, подстегиваемые ударами хлыста, лошади тянут в разные стороны. И в этих ужасных видениях Кестер метался всю ночь. Но когда, наконец, забрезжил рассвет и первые лучи солнца коснулись его лица, как будто чья-то невидимая заботливая рука одним движением убрала всю боль и страшные воспоминания, Кестер узрел другие образы, и были они сказочно прекрасны – так знакомы ему, так ему близки. Он узнавал себя в маленьком мальчике, катающемся по траве и хохочущем от восторга, в красавце-рыцаре, гордо восседающем в седле в то самое мгновение, когда, опуская забрало блестящего на солнце стального шлема,  готов был немедленно ринуться в бой.  Он видел землю, на которой родился: в щедром, ярком солнечном свете – золотые колосящиеся поля, распростершиеся до горизонта;  он слышал звонкое щебетанье  птиц, журчание реки, тихий шелест листьев; он чувствовал дуновение теплого ветра, несущего ароматы пряных трав и звуки чудесной музыки – нежной девичьей песни, что дарила Кестеру ощущение безмятежного, довольного состоянья, такого, о котором он бесконечно долго мечтал, такого, каким представлял себе свой покой. «Да, я, наверное, еще пожил бы на свете… еще пожил бы, если бы так…» – и убаюканный, умиротворенный, забыв все страхи, горечь, боль, медленно плыл он в ласковом, сладком сне…

 Кестер почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

– Эй, эй, ты что,  потерял дар речи? – улыбался Гриффит, а Кестер смотрел на него и грустно, и растерянно – нет, конечно же, он не мог, не умел рассказать всего этого своему новому приятелю.

 – Они вылечили твои раны, а дальше что?

Но Кестер отрицательно мотнул головой и опустил глаза.

 – Ладно, что бы там ни произошло с тобою – забудь! Пускай это будет ночным кошмаром, – ободрил его Гриффит. – Мы, кстати, почти приехали, – и указал на старую хижину на опушке леса.

Они въехали на двор, спешились и направились к хижине, дверь в которую отворилась при их приближении, и Кестер увидел высокую, седую  женщину. Она пристально посмотрела на него и как будто узнала, и как будто испугалась чего-то в его лице. Потом опустила голову и, бормоча себе что-то под нос, быстрым, коротким шагом направилась в расположенную рядом пристройку, откуда доносилось овечье блеяние.

 –  Калиста... прислуживает  усталым охотникам… таким, как мы с тобой,  – сказал Гриффитт, придерживая для Кестера дверь.

Как только вслед за Гриффитом Кестер оказался внутри, его сразу же оглушили восхитительные ароматы еды – простой, но сытной и в большом количестве разложенной на столе. От аппетитного, призывного вида снеди рот Кестера  тут же наполнился слюной, и он уж было двинулся к столу, но взгляд его привлекло маленькое, в оправе из слоновой кости зеркальце, лежащее при входе у окна. Осторожно взяв зеркальце в руки, Кестер поднес его к лицу. Последний раз Кестер видел свое отражение, когда жадно, но тщетно пытался напиться из ручья – тогда оно напоминало отвратительную, уродливую маску – распухшее, багровое, с заплывшими глазами-щелками чудовище. Однакосейчас на Кестера серьезными, немного усталыми глазами смотрел молодой, красивый мужчина, и на лице его за исключением двух небольших, полученных некогда в бою и давно затянувшихся,  над бровью и подбородке шрамов, не было более никаких изъянов. Кестер дотронулся до губ и носа, как бы желая убедиться в том, что ему не мерещится этот прекрасный образ. Затем провел рукой по светлым, довольно длинным, прикрывающим шею волосам и даже подергал ровные, крепкие зубы, ранее почти все выбитые садистом-конюхом. Некоторое волнение охватило Кестера, когда на мгновение ему показалось, что пред ним снова возник силуэт странной Темной Личности, ведь он решил уже, что лесное происшествие было всего навсего сном.  Кестер отложил зеркало и внимательно оглядел себя всего. Вместо истощенного, израненного скелета, коим помнил себя Кестер, грязные обноски скрывали теперь, правда,  довольно худое, но сильное и здоровоетело.  И это было его тело. Его высокая, стройная фигура. Кестеру захотелось сорвать с себя старые лохмотья, и он уж было, начав с рукава, попытался сделать это, но тут Гриффит окликнул его с легким нетерпением:

 –  Ну, что ты там застрял? Не можешь налюбоваться собою? Правда, Кестер? – засмеялся он, наполняя кубок вином.

Немного смутившись, Кестер подошел к столу, опустился на грубую деревянную скамью и, придвинув к себе блюдо, на котором дымилась, истекая соком, баранья плоть, набросился на жаркое. Жадно разрывая мясо руками, Кестер быстро отправлял в рот огромные куски и, не пережевывая, глотал их, тут же запивая вином. И жир тек по его подбородку, а вино капало на шею и грудь. Кестер давно забыл про этикет, с тех самых пор, как вынужден был жить со скотом и питаться, как животное – это совершенно не заботило его сейчас, стремящегося немедля насытиться, даже когда он смотрел на Гриффита, который ел, не торопясь, двумя ножами, промакивая губы платком, и время от времениподшучивал над звериными повадками  Кестера.

– Чей это лес? – спросил Кестер с набитым ртом, – Тот, что мы проезжали сегодня.

 – Твоего соседа.  Да только этот лес и немного земли вокруг – все, что у него осталось. Его старший сын воевал на стороне наших врагов и был убит. В последнем сражении твой доблестный отец раскроил ему череп.  Еще двое его отпрысков – повешены. И сейчас барон – беспомощный старик – все еще оплакивает своих сыновей. За ним ухаживает невестка, он зовет ее дочерью, наследницей, и вместе они влачат довольно жалкое существование и не могут защитить даже эти небольшие владения. Думаю, постепенно их разорят окончательно. Все,  кому не лень, пытаются оттяпать кусочек, – засмеялся Грффит и подмигнул Кестеру.

 –Дааа, хороший лес, – задумчиво произнес Кестер.

Он чувствовал, как тепло и хмель разливаются по венам, и, подперев голову руками, сквозь отяжелевшие,  полуприкрытые веки наблюдал за тем, как, освещая и согревая так рано наступивший поздней осени вечер, весело скачет пламя свечей, которые одну за другой зажигал Гриффит. Кестеру не хватило бы сил, чтобы встать и дойти до постели, настолько он был сытым и пьяным, и если бы не Гриффит, он, наверное, заснул бы лицом в тарелке или, свалившись со скамьи, прямо на полу. Но тот помог Кестеру добраться до приготовленного для него бесшумной и незаметной Калистой ложа и по-отечески нежно накрыл пушистыми, толстыми шкурами. В тот же миг Кестер заснул.

Однако удовольствие его длилось недолго – уже посреди ночи Кестер проснулся в холодном поту. Все тот же страшный сон, все те же видения, в которых огромные  ломовые кони рвали его на части и смуглый, мрачный человек пронзал его тело железными прутьями. Кестер дрожал и, кутаясь в шкуры, пытался укрыться от страха и холода, которые вновь сковали все его существо. Он пытался звать Гриффита хриплым тихим голосом, почти шепотом – громче у него не получалось, но никто не отзывался. И комната плыла пред ним в зловещем сером сумраке, и там, и тут раздавались шорохи и скрипы, и, казалось, все населявшие дом предметы и кухонная утварь ожили вдруг и грозно надвигались на Кестера, а за окнами громко и протяжно выла старая дворовая собака… Только под утро Кестеру удалось, наконец, задремать, и когда закричали петухи, он встал с постели –   взъерошенный и злой.

Кестер поднял небрежно лежащий на скамье дорогой гаун Гриффита, накинул на плечи и вышел на двор. Густой туман застилал все вокруг. Тихо блеяли овцы, а где-то вдалеке слышался стук копыт – это возвращался Гриффит,  и скоро несущая его лошадь выплыла из тумана, гарцуя и фыркая.

 – Где ты был? – недовольно спросил Кестер, хватая лошадь под уздцы.

 – Знаешь, живет тут неподалеку одна милая  маленькая крестьянская девочка,  – довольно ухмыляясь, отвечал Гриффит

Кестер брезгливо поморщился – кто-кто, а крестьянки, пускай даже девочки, совершенно не казались ему милыми. Он считал их грязными, грубыми созданиями. Он хорошо помнил таких, как они, в свое время не упускавшихвозможности плюнуть в него поганою шелухой. И потом, как-то уж совсем не вязался образ простолюдинки с утонченным, воспитанным новым другом Кестера.

 – Я шучу, Кестер, – улыбался Гриффит, слезая с лошади – одна монахиня… и прехорошенькая. Мы почти уже договорились. Жду не дождусь, когда, наконец, сорвус нее этот уродливый серый наряд, мммммм, – простонал он в предвкушении. –  Ты, кажется, просил одежду? Вижу, моя тебе в пору, так что,думаю, и это подойдет, – и Гриффит протянул Кестеру плотно набитый мешок.

Вернувшись в дом и ополоснувшись водою из стоявшего на столе большого медного таза, Кестер не спеша переоделся. Серый шерстяной дуплет (2), подбитый рысьим мехом гаун сидели так, будто специально были пошитына него, как и высокие кожаные сапоги и невероятно приятный на ощупь, инкрустированный драгоценными камнями металлический пояс, который Кестер застегнул, приспустив на бедрах. Одежда совершенно и необратимо завершила его преображение, и, вновь оглядев  себя в зеркало, Кестер довольно улыбнулся, полностью готовый теперь ко встрече с отцом.

 

2.

Кестер.

Прибыв в замок Харшли, Кестер был поражен тем, с каким почтением –  преклоненьем даже – их с Гриффитом встретили. Вначале он подумал, что все это теплое внимание относится только к его новому другу, но, почувствовав устремленные на себя восхищенные и в то же время исполненные раболепства со всех сторон взгляды, ответствовал взглядом покровительственным и надменным.

В то время, как Гриффит  «подготавливал старика», дабы от неожиданной встречи у того не случилось разрыва сердца, Кестер отправился бродить по замку. И будто бы вновь знакомился с отчим домом. Но чем больше узнавал его, тем меньше понимал, за что любил когда-то. Начал Кестер с комнаты матери, где та в дни оны страшно и долго умирала, выдавливая из чрева его младшую сестру. Старый барон, обвиняя жену в измене и, не поверив ни в одну из данных в отчаянной надежде клятв, которые супруга повторила бессчетное количество раз, стараясь  хотя бы и на смертном одре оправдаться перед  любимым мужем, отправил ребенка с глаз долой в монастырь, не удосужившись даже назвать младенца.

Затем по крутой лестнице Кестер поднялся в башню, в которую, несмотря на снедающее его любопытство, в детстве никогда не забирался из-за боязни обитавших там бескровных, безмолвных – по старинному семейному преданию – отчаянных и свирепых предков Харшли, защищавших замок много столетий подряд.

Не обнаружив в башне ничего кроме толстого слоя пыли, весьма затейливых  узорных паутин да выпорхнувшей откуда-то из угла разбуженной летучей мыши, Кестер покинул обитель духов и спустился в подвал, из которого, однако, тут же поспешилудалиться, ведь помещение это своею мрачной, холодной, сырой атмосферой угнетало невероятно и неудержимо напоминало  узилище.

Завершил свое недолгое путешествие Кестер там, откуда начал – в огромной парадной зале, крикливо, богато украшенной, уставленной, увешанной, устланной многочисленными охотничьими трофеями, искусно расшитымиразноцветными гобеленами – сюжеты, изображенные на них, Кестер помнил с детства и не раз в бессонные ночи горести и боли воображал себе в мельчайших подробностях, а после– старательно пальцем  переводил на стену темницы.

Кестер подошел к камину, вытянул руки и держал так близко к огню, что пламя почти касалось ладоней. И это пламяогревало молодого барона гораздо сильнее, нежели воспоминания, связанные с отчим домом.

Внезапно услышав чудесную песню, доносившуюся откуда-то из необойденных им покоев, Кестер покинул залу. Он двинулся неспеша по длинной, утыканной факелами анфиладе. И в свете мечущихся резко и рвано огней черты красивого, худого, казавшегося мертвенно-бледным лица его заострялись еще сильнее, взгляд делался злобным, звериным.

Сладкоголосым песнопевцем оказалась юная рыжеволосая девушка, на вид – почти девочка, которая в одной из комнат замка сидела перед окном и, разложив на коленях широкое белое полотно, украшала его узором.

 – Славно же ты поешь, – улыбнулся Кестер,  приближаясь к девушке.

 И та поднялась и шагнула ему навстречу.

 – Как зовут тебя, милое создание?

 – Карен, – поклонилась она, смущенно потупив взор.

– Карен, – задумчиво, повторил Кестер, – это имя ни о чем не говорило ему.   Приподняв лицо девушки за подбородок, Кестер заглянул в широко распахнутые, немного удивленные, немного испуганные глаза, провел рукою по мягким  вьющимся  волосам, по горящей румянцем щеке, а затем, прижав ладони к туго затянутойв корсет груди, из которой, он чувствовал, вот-вот должно было выскочить сердце, Кестер решил исполнить то самое, так и не озвученное Гриффиту, третье свое желание, – он привлек девушку к себе и крепко обнял ее хрупкое, трепетное тело.

И Карен совсем не сопротивлялась Кестеру. И все то время, в течение которого он грубо совокуплялсяс нею на холодном каменном полу, она лишь изредка издавала тихие стоны, безотрывно, завороженно глядя на Кестера, время от времени даже пытаясь обнять  его.

Утолив свой голод жадно и быстро, как тогда – в домике Калисты, поглощаяжареное  баранье мясо, – Кестер поднялся, отерся куском расшитой белой ткани и, презрительно ухмыляясь, швырнул ее девушке, которая бережно прижала полотно к груди. После чего не торопясь поправил на себе одежду и вышел из комнаты. Карен же еще долго сидела на полу, разглядывая свою незавершенную работу,  на которой яркий, цветной, толстых нитей узор причудливо перемежался теперь с рисунком кровавым.

 

                                                  *****************

 

Как и замок, встреча с отцом не произвела на Кестера должного впечатления – старый барон же разрыдался при виде сына, а поскольку из-за тяжелых ранений не мог подняться с постели,  только вытянул вперед руки, призывая Кестера в объятия. Кестер повиновался и, глядя в затуманенные слезами глаза отца, склонился над ним. Ох, как же тяготили Кестера и этот печальный взгляд, и эти отчаянные объятия! И он уже хотел поскорее вырваться, освободиться – из этого нового – отеческого – капкана любви,  и в поисках такой возможности  призывно-вопросительно поглядывал  на стоявшего рядомГриффита, который будто бы специально, будто бы назло не замечал – все время глядел куда-то в другую сторону.

Посему избежать общества старого барона Кестеру не удалось. Более того, отец приказал всем обитателям замка явиться в покои, ибо желал  немедля озвучитьсвою волю, заключавшуюся в том, что Кестер – родной его сын и единственный наследник – становится полноправным хозяином всего состояния Харшли.

– Гриффит, мальчик мой, ты знаешь, где бумаги, которые мы с тобой составили, передай их Кестеру, помоги разобраться с делами, – запинаясь на каждом слове, с тяжелой, громкой отдышкой произнес барон. – А теперь оставьте нас с сыном наедине, – он сделал знак ослабевшей рукой, и все присутствующие медленно, с тихим шепотом удалились. Гриффит вышел последним и плотно прикрыл за собой дверь.

– Ты, наверное, хочешь знать…  – обратился барон к Кестеру и закашлялся, – наверное, хочешь знать, почему я бросил тебя, – и снова слезы выступили у него на глазах.

Но Кестер не хотел. Он много думал об этом на протяжении трех бесконечно тянувшихся  лет – той поистине вечности в наполненном невыносимыми страданиями и безысходностью омуте, в которомпостепенно все мысли его были вытеснены одной единственной  мечтой о быстрой смерти. И что бы сейчас ни рассказал старый барон,  это не имело для Кестера никакого значения. Уже никакого. Однако он вынужден был сидеть и слушать исповедь отца, который искренним признанием стремился облегчить  больсвою – муки совести, тяготившие  его гораздо сильнее недугов физических. Задыхаясь, барон продолжал:

– Однажды, возвращаясь с охоты, я решил передохнуть в старой хижине в лесу.  Я приказал этой ведьме, Калисте,  накормить меня и моих слуг. Накрывая на стол, она заметила, что рана на моей руке снова начала кровоточить. Бешеный кабан набросился на меня в тот день, вцепился, что было мочи и, несмотря на то, что я дважды всадил в него кинжал, держал так до тех пор, пока на помощь не подоспели мои люди и не зарубили его. Калиста попросила разрешения сменить наскоро сделанную повязку.  С неохотою, но я все-таки позволил,  – барон тяжело вздохнул.  –  И вот, когда она почти уже закончила,  то вдруг приблизила мою ладонь к своему лицу идолго, долго всматривалась в нее, и лоб ее хмурился и глаза стали темным, страшными… Я спросил, что это она так пристально разглядывает. «Твою судьбу, барон, твою смерть», – ответила старая ведьма  таким холодным, потусторонним голосом, что даже озноб пробежал по моей спине. «И что же ты видишь про мою смерть?», – спросил я вновь. Но она отвернулась, не желая отвечать. Тогда я схватил ведьму и тряхнул  как следует – да так, что голова ее чуть не отлетела от туловища, и повторил:  «Отвечай же, или я сожгу тебя!». И тогда – будь она проклята! – ведьма произнесла: «Тебя убьет твой старший сын».

Как гром среди ясного неба прозвучали эти слова. И я не мог опомниться, все повторял их про себя, возвращаясь домой. И потом день за днем порожденная страшным пророчеством тревога моя росла все сильнее. Я слышал – сражаясь рядом с нашим  доблестным герцогом, отважно защищая герб и корону истинного правителя нашейстраны, ты проявил себя настоящим героем. Как же я тогда гордился тобой и как старался побороть страх. Но –страх победилменя. Сковал мою душу,  сломил моюверу, уничтожил любовь к сыну. Я начал думать, как избавиться от тебя. Погубить тебя, Кестер. Что только не приходило мне в голову. Я даже хотел подослать убийц, которые ночью перерезали б тебе горло, но все никак не мог решиться. Да и не так-то просто было это сделать, ведь младшие братья были с тобою и днем, и ночью: верные, готовые отразить любой удар стражи; храбрые, чуткие, как лесные хищники. И вот, когда я уже совсем сломал голову, выбирая способ убийства, мне пришло известие – вы попали в засаду и потерпели поражение:  двое моих сыновей погибли, а тебя взяли в плен. Я ликовал тогда!  Да, да, несмотря на то, что потерял всех своих детей. Я чувствовал, что избавлен от беды, что накликала старая ведьма. И я предал тебя, отказался от тебя, бросил на верную гибель, – захлебываясь слезами, барон пытался покрепче сжать руку сына своими трясущимися руками. – Спустя какое-то время я тоже отправился на войну и за годы сражений позабыл об этой жертве, о страшном своем грехе. Я позабыл о тебе, Кестер. Но вернувшись из славных походов старым, разбитым… Ты видишь, какой я теперь… Ты видишь, Кестер, я уже одной ногой в могиле.  И теперь все то, что мучило меня когда-то, одолевает душу с новой силой:  и страх, и боль, и вместе с ними совесть, которая терзает страшнее всего. Как мог я думать о тебе такое, Кестер? Как мог предать тебя, сын мой? – причитал барон и продолжал. – Но я вижу… вижу, что господь все еще благоволит мне несчастному – и ты теперь передо мной, цел и невредим, слушаешь мою исповедь и прощаешь меня… Ты ведь прощаешь меня, Кестер? – барон попытался подняться, но со стоном повалился обратно на подушки.

Кестер слушал историю отца, и ничто в этой прерывающейся время от времени всхлипываниями и стонами речи не тронуло его. Он слушал ее так, как если бы перед ним исповедовался совершенно чужой человек. Кестер думал, что за жестокое предательство должен был бы возненавидеть отца, однако даже отдаленного подобия этого чувства не возникло в его сердце, как не возникло ни жалости, ни любви. Кестер смотрел на барона холодно и отстраненно, ибо не ощущал никакой связи между собой и этим старым, измученнымчеловеком, внешний вид которого отталкивал Кестера, напоминая о собственных ранах и страданиях, о тех унижениях, что пришлось ему вынести – о том, о чем он отчаяннопытался забыть. Посему, в этот момент, вместо того, чтобы слушать стенания отца, Кестер предпочел бы оказаться с Гриффитом и, возможно, поохотиться в том дивном чужом лесу или подраться с кем-нибудь жестко, в кровь, а потом за большим, ломящимся от яств столом, пьяным и радостным, слушать песни юной рыжеволосой девы. 

  – Ох, если б только я мог избавиться от боли! Ох, если б только все это побыстрее закончилось! – снова громко застонал барон. Тогда Кестер поднялся, медленно вытащил из-под головы отца подушку, положил ее ему на лицо и удерживал до тех пор, пока тот не перестал дергаться. И все так же ровно билось сердце в его груди, а взгляд оставался ледяным и спокойным.

Вернув подушку на прежнее место, Кестер опустил отцу веки, навсегда скрывая застывший в глазах покойника ужас.Он вышел в зал и объявил людям, что старый барон – его отец – умер, и что теперь он – их новый хозяин. И все поклонились ему. Кестер сделал знак рукой, приказывая слугам разойтись, и те неспешно, чуть слышно перешептываясь, покинули зал – вернулись к обычным своим занятиям.

 

                                                     ****************

 

– Вот уже несколько ночей я сплю без сновидений, – сказал Кестер. – Это странно и очень приятно.

Он стоял в больших, светлых покоях у выходившего во двор окна и внимательно наблюдал за тем, как устанавливают надгробие – тяжелую каменную плиту на могиле отца.

 – Не иначе задобрил всех своих демонов, – весело ответил стоявший рядом Гриффит. – Изнасиловал сестру, задушил отца…

Кестер удивленно взглянул на друга. Он не знал, что поражает его больше: неизвестные доселе сведения или проницательность Гриффита. 

– Ты не мог знать, – предваряя его вопрос, ответил Гриффит. – Старый барон никогда не считал Карен дочерью, однако, не так давно, ни с того, ни с сего вернул из монастыря, нарядил в шелка, поселил в лучших покоях. Сдается мне, от страха, – предчувствуя скорый конец. Проникся-таки отеческим чувством.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать. Можешь избавиться от нее, если хочешь, – хищно улыбнулся Гриффит.

Кестер задумался на мгновение, а затем вдруг губ его коснулась такая же хищная улыбка, и он засмеялся громко, зло и надменно, и тут же Гриффит начал смеяться вместе с ним. И эхо их хохота разнеслось по всему замку и, столкнувшись с насыщенной скорбью атмосферой, превратилось в нечто тяжелое, мрачное, ядовитое и понеслось в воздушных потоках, отравляя всех его обитателей…

 

                                                   *****************

 

Как и предсказала тогда в лесу Темная Личность, все, кто жил на земле Кестера, присягнули ему на верность, как и он когда-то своему герцогу. Возможно, жители Харшли любили молодого барона, возможно, боялись, а, может быть, эти чувства смешивались в их душах воедино – в любом случае они теперь были его вассалами, нет, его рабами по доброй воле. Одной из этих безропотно подчинившихся была и Карен. Каждую ночь она приходила к Кестеру и ублажала брата чем только тот ни прикажет: то красивою, нежной песней, а то и свежей, девичьей плотью.

 

3.

Карен.

Но прошло какое-то время – и Кестеру снова начали сниться кошмары:  снова ему в глотку заливали раскаленный свинец, снова медленно растягивали на дыбе. Он просыпался в слезах. И стонал, и кричал, и трясся, обхватив себя руками, до крови кусая губы, не в силах прогнать виденья, не в силах унять озноб, пробиравший  до костей, сводивший судорогами мышцы; не в силах избавиться от боли, которая быланастолько реальна, что Кестер принимался осматривать всего себя в поисках увечий. И не находя таковых, с горящими безумными глазами бежал из своих покоев и страшным голосом звал Гриффита, сестру, слуг, – чтобы готовили ему купальню с горячей водой и травами, в которую Кестер погружался с головой и не выныривал до тех пор, пока горло не сдавливало удушьем – только после этого он все же выбирался из адского плена. Только тогда, наконец, он освобождался от врезающихся, вгрызающихся в плоть тисков: кромсавших, пронзавших ее пил, топоров, ножей, прутов – всего этого острого, холодного,  бесконечно-изощренно, мучительно-смертельно терзавшего  ее металла…

С наступлением рассвета в нежных объятиях сестры Кестер дремал, отдыхал от ночных страданий до тех пор, пока утро плавно не начинало сдаваться дню.

На исходе одного такого утра, пасмурного, ветреного, морозного, Кестер вышел во двор. За ним следовала Карен, в руках она несла подбитый мехом гаун, и хотела было накинуть его на Кестера, но он грубо оттолкнул девушку и, глядя на нее усталыми, злыми глазами, прошипел:

 – Оставь меня. Уйди. Иди к себе, – и опустился на вязанку соломы, брошенную около стены замка.

Грустно посмотрев на брата, Карен пошла обратно, но, остановившись вдруг перед входом, скорчилась, согнулась пополам, извергая из себя все, что только что съела за завтраком, после чего, прикрывладонью рот, скрылась в дверях.

Поморщившись от этого зрелища, Кестер прижал голову к холодному камню и закрыл глаза.  Он почувствовал капли дождя – тяжелые, частые, они падали ему на лицо. И вот уже превращались в струи, а те – в потоки, и были они теплыми, даже горячими, что, однако, совершенно не удивляло Кестера – расслабленного мгновенно – без мысли, без воли, без сил – одним лишь приятным, согревающим  их действием.Чуть приоткрыв веки, барон увидел, что его тонкая  белая рубашка, штаны, сапоги – весь он залит кровью. Но это была не его кровь – ему не было больно, не было страшно, наоборот, он испытывал какое-то странное, неизвестное доселе, все возрастающее удовольствие. Облизав потрескавшиеся губы, Кестер почувствовал соленый, железный вкус, который очень ему понравился, и снова подставил лицо дождю.

Внезапно пред взором его возникли образы жестоких мучителей: графа, пленившего его, зверюги-конюха, грубой, грязной челяди – всей ненавистной компании, что населяла вражеское гнездо. Они представились Кестеру так отчетливо, так живо, что он вновь весь затрясся, сжимая кулаки и скрежеща зубами, но не объятый ужасом, а исполненный злобы – нет!, ненависти и возбужденья. И красивые зеленые глаза его загорелись хищным блеском. Теперь он знал. Он понял, что избавит его от кошмаров.  Кестер не заметил, как кончился дождь, и все сидел во дворе и снова, и снова представлял себе своих врагов, однако теперь уже совершенно в ином свете.

Таким вот задумчивым, мокрым, злым и дьявольски красивым нашел молодогобарона Гриффит.  

– Я видел знак,  –  тихопроизнес Кестер. – Я должен распять… их всех. 

– И это избавит тебя от кошмаров, друг мой?  –  снова читая его мысли и так же тихо спросил Гриффит.

– Ты будешь со мной?  –  откинув со лба прядь мокрых волос, Кестер поднялся и почти вплотную приблизился к Гриффиту. Тот, предупредив следующий шаг барона, заключил его в крепкие, братские объятья.

 – Теперь всегда, Кестер. Теперь всегда,– еще тише, чуть только различало ухо, отвечал друг и, глядя через плечо барона куда-то вдаль, улыбался… своею неизменной, своею опасной улыбкой.

 

                                                 ******************

 

Собрав небольшое войско, состоявшее из  сильных, смелых, однако напрочь лишенных совести и чести, словом, отъявленных бандитов, промышлявших в окрестных с владениями Харшли землях, хорошенько натаскав их, как натаскивают  волкодавов драть на части дикого зверя, Кестер отправился в поход. Дорога была долгой и утомительной – особенно для беременной уже четвертый месяц Карен. Девушка тяжело переносила свое положение, а также то, что Кестер потащил ее с собой, и не потому что скучал и хотел видеть рядом, а потому что она была частью его коварногоплана и должна была помочь проникнуть в замок врага, избежав штурма. Карен умоляла брата не вовлекать ее в это дело, которое, как она догадывалась, должно было закончиться чем-то невероятно чудовищным. НоКестер остался глух к ее мольбам, а то, что девушка носила под сердцем его ребенка, не только не побуждало барона к состраданию, а даже наоборот – теперьотталкивало, ведь с тех пор, как живот Карен стал заметным, Кестер  начал испытывать к сестре нестерпимое чувство брезгливости и отвращения.

Зима не сдавалась.  И в дороге путников застиг снежный буран: даже мужчинам трудно было не согнуться под резкими ударами ветра, а уж бедная Карен, та еле держалась в седле и уже теряла сознание. Пришлось Кестеру набросить на девушку еще один плащ, посадить перед собой и согревать теплом своего тела.

 – Только попробуй сдохнуть, тварь, – шептал он сестре на ухо, и Карен от этих жестоких слов мерзла еще больше и еще сильнее болела.

Наконец они достигли замка, который неприступною черной громадой возвышался на фоне такого же мрачного неба. Кестер с воинами остался у крепостных стен, и вьюга была им хорошим помощником, поскольку ни храпа лошадей, ни бряцанья мечей совершенно не было слышно – все поглощалось страшным воем и стенаниями.

 

                                                  ******************

 

 – Выкто? Вам что надо? – беззвучно, только лишь взглядом – подозрительным, хмурым, усталым – спросил охранник, отворив маленькое смотровое оконце, после того как Гриффит и кулаком, и сапогом несколько раз сильно постучал в ворота.

 – Графине нужна помощь. Мы думали успеть в город до темноты, но она не в силах продолжать путь…

Охранник внимательно оглядел покрытую с головы до ног снегом, дрожащую в седле Карен и двух таких же запорошенных, насупившихся молодцов, лошади которых, оббивая копытами твердую ледяную корку, тихо ржали и фыркали, потряхивали заиндевевшими мордами.

– Сколько вас? – терзался сомнением охранник.

 – А ты не видишь, остолоп? Я, моя госпожа и двое слуг. Ну же, открывай, или ты хочешь, чтобы сестра герцога замерзла у ворот?  –  и ловко протянув руку в оконце, Гриффит схватил охранника за ворот. – Эх, быть вам всем повешенными сегодняшним же утром, – осклабился он.

И та уверенность, с которой говорил Гриффит, и магической силы его улыбка возымели, наконец, действие.

– Я должен испросить разрешения, – буркнул охранник.

 – Ну, так чего же ты ждешь, ступай быстрее, – выпустив воротник из рук, совсем уже нежнопропел Гриффит.

Охранник слово в слово передал хозяину просьбу Гриффита, а также описал его благородную наружность и состояние девушки, которое даже издалека казалось плачевным. Внимательно выслушав запинающегося слугу, граф, всецело сознавая, что, оказывая в недавнем прошлом поддержку прежней, проигравшей в войне власти, он и все его люди находились в числе тех, кого спокойно могли подвергнуть суровому наказанию, решил-таки впустить незваных гостей, прикрывающихся именем нынешнего господина страны.

Ворота открыли, и Гриффит, поддерживая под руку Карен, которая готова была вот-вот лишиться чувств,проник, наконец, в замок, и двое его головорезов следовали за ним.

В большой нагретой камином зале их встретил граф: средних лет, невысокий, заметно – чревоугодник, с явственно теперь проступающим во взгляде и движениях напряженьем, тревогою даже. И жена его: стройная, юная, золотоволосая, чем-то похожая на Карен внешне, однако – радостная, здоровая, беззаботная – вся светящаяся изнутри.

 – Не могли бы вы уложить графиню, – сухо и строго не то попросил, не то приказал Гриффит, передавая измученную Карен в руки хозяйки и служанки, возникшей вдруг откуда-то из темного угла.

 – Обо мне не беспокойтесь, – продолжал он, – ничего не надо. Мы можем расположиться прямо здесь, – Гриффит обвел взглядом залу. – Надолго мы вас не стесним и с рассветом отправимся…

Хозяин замка застыл в недоумении, иль будто бы под гипнозом, каким-тозаклинаньем – он никак не мог решить, как относится к тому, что в доме его приказывает неизвестный: возмутиться ли, или все же предложить гостям поужинать. Но так ничего не решил – оставил Гриффита с его людьми и тихо удалился в свои покои.

А графиня тем временем самым заботливым образом устроила Карен в уютную, мягкую постель и принесла ей молока и сыра. Но Карен не могла ни пить, ни есть – комок подкатил к ее горлу и слезы наполнили глаза.

– Бедная вы, бедная. Ну, ничего, вот выспитесь хорошенько, отдохнете, а там, глядишь,  закончится эта ужасная вьюга, наступит утро – всяко будет повеселее, – успокаивала девушку графиня,  –  Сейчас я вас быстро отогрею, дорогая…  –  и ловко и нежно, и необыкновенно уютно подтыкала с обеих сторон одеяло.

Карен же внимала каждому слову этих сочувственных и в то же время ободряющих речей: она уже и забыла, когда слышала такие – быть может,  в утробе? – да, да, ведь только тогда;  смотрела в приветливые, наполненные добрым озорством глаза графини, ощущала тепло ее рук, тепло ее голоса… искренность ее, открытость – и будто бы наблюдала свое отраженье, узнавала довольную, радостную себя. В этих взглядах, прикосновеньях, мотиве – так и не рожденную себя – любимую, счастливую, живую.

Карен хотела кричать. Кричать о том, что утра не будет, о том, что никому уже незнать ни веселья, ни хорошей погоды, но вместо этого громко разрыдалась.

Тогда графиня обняла девушку и, укачивая, все так же нежно, с материнской заботой, тихо запела, и Карен не заметила даже, как заснула.

 

                                                  *****************

 

Проснулась Карен в середине ночи от того, что где-то совсем рядом громко верещал младенец. Карен поднялась на кровати и взглянула в окно:   вьюга прекратилась,  и с черного неба тускло и неприветливосветилаподернутая сизой мутью огромная, полная луна. Карен хотела обуться, но, не обнаружив своих сапог, босиком поспешила на раздирающие душу вопли. Комната, из которой доносился крик, находилась совсем рядом, и когда Карен вбежала в нее, из груди ее вырвался стон, а глаза расширились от ужаса. На полу с перерезанным горлом лежала графиня, а рядом в люльке надрывался ребенок, и Карен уже протянула к нему руки, но в ту же секунду эхом разнесшиеся по замку, еще более пронзительные и леденящие душу крики заставили девушку замереть на месте. Она чувствовала, как даже самые маленькие волоски зашевелились на ее коже, как тонкой ледяной струйкой пот побежал по остову.  Какое-то время она стояла без движенья, а затем вдруг с новою силой охваченная трепетом и неким странным еще, неудержимым, извращенным каким-то любопытством, решив, что обязательно вернется за малюткой, побежала по коридору к лестнице, по ней, с трудом удержав равновесие, чуть было не поскользнувшись в кровавой луже, вниз, через залу, к выходу, – туда, где творилось нечто, как она и предполагала, чудовищное… невообразимое. И тут, и там – повсюдудевушка замечала распростертые, время от времени подающие еще признаки жизни, будто бы зверьми растерзанные, изуродованные тела охранников и слуг.  Особенно много их было во дворе: месиво из мяса, костей и внутренностей, кровавая, склизкая хлябь. И когда, почти уже лишившись рассудка, бледная, бедная Карен остановилась перед входом в конюшню, силы покинули ее, и она без чувств рухнула на землю.

Поздно, поздно в ночи, в тревоге и сомнениях постоянные обитатели замка все жезаснули, и в это время ловкому Гриффиту и его помощникам не составило большого труда открыть ворота и впустить Кестера с вооруженным до зубов войском. Верхом они быстро расправились с охраной, а затем учинили жестокую бойню в покоях.

К тому времени, когда Карен, ступая босыми, по щиколотку в крови, ногами, зашла в конюшню, Кестер повесил графа и собственноручно пытал здоровенного детину, который с отрубленной по самое плечо рукой и вытаращенными, казалось, вываливающимися из орбит, глазами, орал истошно, катался по земле. Кестер ходил вокруг него, примеряясь к следующей конечности. Воображая убийство конюха, барон думал, что обязательно напомнит ему о себе – поговорит с ним немного по душам, однако слова как будто застряли у него в горле, не было и мыслей в голове, только охватившее тело возбуждение, нарастающее с такой же силой, с какой брызгала кровь из артерий мученика.

После того, как Кестер отрубил конюху одну и сразу же другую ногу, тот к его великому сожалению, издох. 

– Теперь всего – на мелкие куски и скормить свиньям! – приказал барон своему воину и, наблюдая за процессом членения ненавистного туловища, отошел и оперся плечом о стену. Он все же немного устал, за одну ночь перерезав столько народу! Но, глядя на то, как кромсают тело, вновь чувствовал накатывающуюсяволну удовольствия, и в какой-то момент, когда,  жадно захрюкав, отталкивая друг дружку грязными пятаками, свиньи набросились на деликатесный продукт, Кестер застонал, сильно сжав руку стоявшего рядом Грффита.

 – Тебе больно? – шепотом спросил тот.

Но Кестер лишь отрицательно мотнул головой. С трудом держась на ногах, он чувствовал, как сильными, мощными толчками из него извергается горячее семя.

 

                                                    ****************

 

– Зачем, зачем ты не оставил меня там? – отчаянно вопрошала Кестера сестра. Она смотрела на замок, стремительно пожираемый пламенем, и представляла себе младенца, задыхающегося в тяжелом дыму. Она хотела бы заплакать, но слезы иссякли и больше не капали из глаз, а сердце так медленно билось, что почти застыло в груди. От пережитого ужаса Карен превратилась в истукана, в мумию, холодный пустой сосуд и предпочла бы лежать в гробу, нежели продолжать изображать из себя живого человека.

 – Ты все-таки моя сестра. Но если хочешь – ступай. Бросайся в пекло. Я не стану мешать тебе, – ответил Кестер с жестокойусмешкой. Он развернул лошадь и знаком приказал  людям отправляться в дорогу.

 – Если задумала умереть, можешь сделать это в любой момент. Но давай сначала доберемся до дому. Он просто создан для этого. В нашем замке высокие башни и глубокие колодцы, – от всей души,  громко и злорадно рассмеялся Гриффит.

И воины двинулись в обратный путь, а вместе с ними и Карен, несчастная, слабаяневольница Кестера.

Проезжая мимо того места, где его до полусмерти искусали осы, и вспомнив о бесчеловечном поступке фермера, Кестер решил навестить и последнего, но воплотить в жизнь еще одну справедливую казнь барону не удалось. На месте процветающего некогда хозяйства, где жил и выращивал своих овец фермер, возвышался теперь один лишь обгорелый остов. Как и предполагал хозяин, отбиваясь на дороге от жалкого попрошайки,напасть, поразившая скот, сталаначалом гибели всей его семьи.

                                               

                                            конец первой части

 

 

 

Часть 2

Храбрая Анна.

 

                                                               «Your cruel device
                                                                          Your blood like ice
                                                                          One look could kill
                                                                          My pain, your thrill
                                                    I want to love you, but I better not touch    (Don't touch)
                                                      I want to hold you but my senses tell me to stop
                                                      I want to kiss you but I want it too much (Too much)
                                                      I want to taste you but your lips are venomous poison
                                                      You're poison runnin' thru my veins
                                                      You're poison, I don't want to break these chains…»

AliceCooper, «Poison»

 

Свершив свой страшный суд, Кестер мог, наконец, спать спокойно и так же спокойно жить, с радостью предаваясь обыкновенным человеческим забавам. Теперь они с Гриффитом частенько ездили в город и там, в вихре праздников и карнавалов проводили недели. Несмотря на ходившие по всей округе слухи о жестокости нового хозяина Харшли, городские жители при случайном с ним столкновении были почтительны и смиренны. Ведь так же,  как и людей, живущих на землях Харшли, Кестер покорял их своею необычайно прекрасной внешностью и повадками умного, хищного зверя, а также, конечно, деньгами, которыми  «затыкал» случавшиеся все же, время от времени,  недовольные рты, не хуже,  чем раскаленным свинцом, – и страх в людских душах уступал место любви и покорности.

Как-то раз Кестер со своим другом прогуливался по ярмарочной площади, наблюдая за представлением изящной молодой танцовщицы и жонглеров в кричащих лоскутных одеждах. Девушка двигалась сдержанно и плавно. Медленно покачивая бедрами, выразительно всплескивая тонкими, гибкими руками и изгибаясь всем своим грациозным телом, будто скользила по земле. Ее выступлению помогали двое музыкантов, которые, играя на своих инструментах, расхаживали по площади, приплясывая и подпевая в такт музыке.

Кинув танцовщице горсть монет и пробравшись сквозь плотную, разражающуюся восторженными возгласами толпу, друзья очутились в первых рядах зрителей перед поводырем с медведем. Огромный мохнатый зверь в наморднике по приказу дрессировщика поднимался на дыбы, смешно потряхивал задом и высоко подпрыгивал, а рядом кружилась и скакала маленькая обезьянка, вертлявая и юркая. Иногда хозяин сажал ее на спину к медведю, и там, продолжая свои фокусы, она щипала и кусала зверя за загривок.

 – Поймаем такого же? И устроим свое представление в замке, – спросил Гриффит, указывая на медведя.

 – Угу. В том дивном лесу, – согласился Кестер.

 – А обезьяну? – улыбаясь, продолжал Гриффит.

 – Обезьяна нам не понадобится. У нас есть собаки – злые, натасканные, – улыбнулся Кестер, предвкушая новое кровавое зрелище.

 

                                                        ****************

 

Не откладывая надолго, Кестер с Гриффитом отправились на охоту, которая, однако, не стала удачной. Словно почуяв жестокого врага, все зверье попряталось по норам и берлогам и сидело там притаившись, – не пискнув, не высунув носа. Посему охотникам пришлось прекратить утомительное и бесполезное выслеживание. Наступал вечер, и они снова нагрянули в дом Калисты.

Въехав во двор, Кестер обратил внимание на привязанную у ограды фыркающую лошадь, а также на сбрую ее – дорогую, добротную.

 – У тебя кто-то есть? Чья лошадь во дворе? – строго спросил он, войдя в хижину.

 – Одной даме понадобился целебный сбор, – тихо ответила Калиста, не глядя на Кестера. Она медленно помешивала зеленовато-бурую, словно водоросли, булькающую и выплескивающуюся за края огромного котла жидкость.

 – Заканчивай со своим варевом! – приказал следовавший за бароном Гриффит, морщась и зажимая нос. – И тащи все съестное на стол!

Калиста поспешила исполнять повеление, а гости, скинув гауны, расселись за столом.

 – Интересно посмотреть на эту даму, – Кестер разломил буханку хлеба.

 – Да верно такая же ведьма, – процедил  сквозь зубы Гриффит, с нетерпением  выдергивая из рук Калисты кувшин с вином.

 – Моя госпожа – баронесса Анна, – грустно добавила Калиста, понимая, что хозяйка вот-вот вернется и скрывать это уже ни к чему.

Кестер с Гриффиттом довольно переглянулись.

 – Давно пора познакомиться с нею, не находишь? – спросил Гриффит барона.

И тут громко, с тяжелым скрипом отворилась входная дверь, и в хижину вошла женщина в темном плаще. Голову ее украшал невысокий, скрученный из тонкой яркой ткани тюрбан, который полностью скрывал волосы, однако выгодно оттенял овал бледного, серьезного лица, усиливая выразительность красивых его черт. Она хотела было пройти к Калисте, но, увидав за столом незнакомцев, замерла в нерешительности. А гости в свою очередь обратили на вошедшую пристальные, исполненные бесстыдства взоры.

 – А-ааа, молодая вдова. Пришла, наконец, утолить наше любопытство, – промурлыкал Кестер, чувствуя, как раздражение его сменяется приятным возбужденьем.

Он встал из-за стола и медленно приблизился к Анне, обошел ее кругом, а затем, аккуратно расстегнув пряжку плаща, широко распахнул его, и тот, не удержавшись на плечах женщины, соскользнул на пол.

 – Хороша, – прошептал Кестер, оглядывая маленькую, стройную фигуру, соблазнительные изгибы которой подчеркивало облегающее, с квадратным, почти целиком обнажающим плечи вырезом бархатное платье. – И не страшно вам путешествовать без сопровождения, сударыня?  Уже скоро наступит ночь, – с притворной заботой спросил он и хотел взять женщину за руку, но та резко отстранилась и, сделав шаг назад, устремила на Кестера чуть прищуренные, внимательные, такого же глубокого синего цвета, как и ее платье, глаза.

 – Нет, не страшно. Я потеряла все, что мне было дорого, сударь.  К тому же уже многие годы бесчестные, жадные люди – благородные по виду господа, такие же дворяне, как и вы,присваивают наши земли. У нас больше нечего красть, – с горечью, сухо и строго ответила Анна. – Но хочу вам заметить, сударь, – продолжала она, – даже самые отъявленные воры и подлецы никогда не выказывалитакого неуважительного отношения, какое позволяете себе вы.

Несколько удивленный смелыми речами Анны и почему-то ими же очень взволнованный, Кестер переглянулся с другом, который тожерадовался, глядя на отважную баронессу:

– Так вы предпочитаете, чтобы вас грабили вежливо и нежно? – громко рассмеялся Гриффит и отхлебнул из кубка.

 – Вероятно,вы желаете, чтобы я представился? – с ехидной улыбкой продолжал Кестер.

– Да, именно с этого и следовало начать, – проклиная себя за то, что дала гостям прекрасный повод поиздеваться над собой, ответила Анна.

 – Кестер Харшли, ваш сосед, – с наигранной учтивостью поклонился барон. – Мы охотились в вашем прекрасном лесу, – нагло заявляя о своем незаконном вторжении, продолжал он. – Все твари куда-то попрятались, и вот, мы возвращаемся ни с чем, злые, голодные, – он сделал ударение на двух последних словах и снова почти вплотную приблизился к Анне, – и находимздесь прелестное создание. Правда, оно не прячется, но… уж больно ерошится, колется, вместо того, чтобы присесть спокойной за стол и разделить трапезу с усталыми охотниками, развлечь их беседой, приласкать немного…  Поверьте, миледи, я не хочу с вами ссориться, напротив – я даже считаю, что мы могли бы подружиться, если мы… вы… забудете, наконец, о том, что мой отец раскроил этому предателю, вашему муженьку, череп, а также имел полное право добить все ваше оставшееся хилое семейство, но…

 – Как вы смеете? Как смеете оскорблять меня на моей земле? – перебила его баронесса, задыхаясь от клокочущей  в груди ненависти, и на мгновение перевела взгляд на Калисту, которая застыла у очага с ножом в руке и еле, казалось, сдерживалась, чтобы не броситься с ним на барона.

 – Пока на вашей, – холодно отрезал Кестер и тут же весело добавил, – я хотел бы купить у вас лес, если, конечно, вы не пожелаете передать мне его в дар. Так что в ближайшее время я намерен посетить вас в вашем замке – познакомится с вами и вашим свекром поближе…

 – Не думаю, барон, что это уместно, – с трудом подавляя дрожь в голосе, парировала Анна.

– А вам и не надо думать, сударыня, – злобно прошипел Кестер и, схватив ее за плечи, сжал что есть силы.

Анна охнула, и смелое выражение ее лица мгновенно уступило место  мученическому. Те же перемены произошли и с Калистой:  она прижала нож к груди и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

 – Вы делаете мне больно, – простонала баронесса.

 – О-ооо, вероятно вы не знали боли, сударыня, – Кестер коснулся языком зуба, который ныл и зудел целый день, напоминая тем самым о разбитой некогда челюсти. – И быть может, никогда не узнаете, – его передернуло. – Если будете вести себя правильно.  В  противном случае – обещаю,  я устрою вам ад.

 – Милая Анна, советую прислушаться к просьбам барона, и тогда он отберет у вас совсем немного и проделает это учтиво  –  как вы любите, – хищно улыбаясь, добавил Гриффит.

Не в силах более выносить железной хватки, Анна несколько раз кивнула в знак согласия. Тогда Кестер привлек к себе женщину, медленно, одним движением облизал ее шею и затем, наконец, отпустил.

 – Хорошо… хорошо… Я готова буду принять вас, барон, и вас… – Анна вопросительно посмотрела на Гриффита, осторожно прижимая ладони то к одному, то к другому плечу с тем, чтобы унять пульсирующую в них боль.

 – Граф Дафф (3), – ответил ей тот.

 – Надеюсь, вы соизволите подождать несколько дней, пока в честь вашего приезда я украшу наше скромное жилище и приглашу музыкантов и танцоров, чтобы вечер стал по-настоящему праздничным…  – Анна больше не смотрела в глаза Кестеру – напротив, пыталась отвернуть лицо в сторону, и он с удовольствием заметил, как в глазах ее заблестели слезы.

– А сейчас, если мой ответ наконец-то удовлетворил вас, я хотела бы возвратиться домой.

 – Да, на сегодня я вполне удовлетворен, – безо всякого выражения ответил барон, снова ощупывая языком ноющий зуб. – Вы можете ехать, сударыня, ведь скоро и дороги-то видно не будет.

Не глядя более на Анну, он вернулся к столу и принял из рук Гриффита кубок. Анна же, подняв с пола плащ, накинула его на плечи, однако никак не могла застегнуть, поскольку пальцы не слушались ее. Но тут на помощь подоспела Калиста, которая прежде с неохотою вернула нож обратно на стол, забрала из темного закутка небольшой матерчатый сверток и, вложив его в дрожащие ледяные руки госпожи, помогла ей справиться с пряжкой, а затем, обняв,  вывела баронессу из хижины.

 

                                                       ****************

 

В ту ночь Кестер не спал,  но не кошмары мучили его, – ведь расправившись со своими врагами, барон смог, наконец, задобрить терзавших его злых демонов, – просто ему никак не удавалось забыть молодую вдову. Снова и снова Кестер представлял такой живой, чувственный ее образ: лицо, притягивающее не  открытым наивным взором, не невинным девичьим румянцем,  но благородною, зрелою красотой, и эти внимательные, чуть прищуренные глаза, с вызовом глядящие на него, тонкие, ухоженные руки и шею, приникнув к которой, Кестер ощутил удивительный аромат – источаемый кожей, собственный ее, – он смешивался с неизвестным доселе Кестеру – насыщенным, сладким, цветочным – и был поистине волшебным. А уж то, что угадывалось в неподобающе слабо затянутом декольте Анны, вызывало у барона приливы сильнейшего возбуждения, нетерпенья. И он уже жаждал обладать ею,  подобно животному – грубо, жестоко, грызть, кусать, рвать на части,  –  и побыстрее выпустить из мягкого, теплого, ухоженного тела баронессы всю ее голубую кровь…

Кестер призвал к себе Карен, но как она ни старалась, как долго он ее ни мучил, ему не удалось получить и толики того удовольствия, которого он ожидал –  напридумывал себе, навоображал, и все так же волнующий образ Анны стоял у него перед глазами. Тогда, прогнав свою несчастную сестру,  как собаку, выпинав ногами за двери, Кестер продолжил взад-вперед ходить по покоям, гневно сжимая кулаки, жалея о том, что дал баронессе слишком много времени.

Также не спала и как волчица в клетке металась в своих покоях  Анна. И ее в свою очередь преследовал образ Кестера. «Сначала  отец, потом – сын! Не будет покоя нашей семье» – с досадою думала, почти плакала Анна, отчаянно желая найти возможность избавиться от ненавистного соседа, ну или, по крайней мере, от его визита. Однако баронесса знала, что возможности такой никак не может быть, и никакая фантазия ей не поможет. Заступников у нее не было. А крометого, свекор Анны – также названный ее отец – находился в опале, и не ровен час вообще мог быть казнен, как казнены были двое средних его сыновей. Младшенький же – и телом своим слабый, вечно болезный, да и с головою не особенно дружный, – был отправлен в монастырь, где, отрекшись от мирской суеты, нашел, наконец, свое призвание, став фанатичным послушником.

Так – в тяжелых, нервных раздумьях – прошла у Анны не одна ночь, и вот уже ощущение бессилья и страх настолько угнетали баронессу, что ей начинало казаться,  нагрянь к ним с законом палачи, она бы  смиренно идаже с  радостьюприняла их, несущих смерть, – достойный способ избежать преследований молодого барона Харшли.

Когда же очень, очень скоро почти все отпущенное Анне время вышло, она все-такирешила поговорить с названным отцом, спросить у него совета. Но так и не осмелилась на это:  у нее не повернулся язык  рассказать о том, что скоро к ним в гости пожалует отпрыск убийцы его незабвенного, его любимого сына, тоска о котором не только не утихала, но с каждым новым днем по-новому жадно грызла,снедала сердце отца. Посему баронесса напоила старика теплым отваром из целебной травы, что собрала для нее Калиста, и, усадив перед камином, бережно закутала в толстые, теплые шкуры. Анна с болью смотрела на свекра, вспоминая о том, что всего несколько лет назад он был вполне еще сильным, здоровым мужчиной, но прямо на ее глазах за столь короткое время,  не подвергаясь болезням, не принимая участия в каких-либо тяжелых походах или сражениях,  только лишь  бесконечно скорбя о своих погибших детях,  превратился в немощное, скрюченное существо, в дряхлого старца, не способного самостоятельно передвигаться. Нет, Анна не могла, не умела признаться свекру в том, что, быть может,  в одночасье лишило бы его жизни:  в том, что на нее положил глаз надменный и властный барон Харшли, во всех отношениях достойный своих предков – без страха, без удержу, без какого бы то ни было сострадания воин, завоеватель.

Анна поцеловала свекра в лоб, прощаясь, с решением покинуть замок и где-нибудь спрятаться, – настолько невыносима была ей мысль  в тот же вечер, на  глазах названного отца стать невольницей молодого барона.

 

                                                  ****************

 

  – Умоляю, дорогая моя, Калиста, подскажи, что делать, куда бежать от этого чудовища?   –  растрепанная, металась Анна по хижине.

Калиста  стояла, опершись о край стола и чуть не рыдала, и сердце сжималось в ее груди от жалости к госпоже. Когда-то Анна, тяжело переживающая разлуку со своей семьей, грустная, однако очень любопытная девушка, знакомясь с ново-фамильным наследием,  в своих  длительных прогулках верхом забредала даже в самые отдаленные уголки тогда еще довольно обширных владений супруга. И однажды  наткнулась на затерянную в чудесном лесу хижину Калисты. Узнала, что та занимается целительством, – в народе даже прозвана ведьмой, хотя мало кто не обращался к ней время от времени за помощью. С первых же дней знакомствамежду женщинами сложились невероятно добрые, теплые отношения,   в большей степени из-за того, что Анне, сильно привязанной в детстве к матери, которая баловала дочь,  выполняя любой ее каприз, не хватало по первости –  вдали от дома – нежной, женской заботы. Мать супруга Анны умерла, как и матушка Кестера, в родах (ах, как же много общего было в судьбах этих совершенно чуждых друг другу семей!), с соседями баронесса еще не успела сдружиться, а огромное расстояние, разделявшее кровных родственников, не позволяло Анне надеяться на частые встречи с родительницей,  вот она и нашла  подобное, ценное семейное в общении с одинокой и молчаливой, но теплой и ласковой Калистой, затворницей, которая никогда не имела ни мужа, ни детей, но на склоне лет прониклась к своей госпоже чувством искренним, взаимным. И за это – такое необходимое ей – отношение, баронесса взяла Калисту под свое покровительство, стала ее единственной защитницей от жестких нападок местных церковных служак.

Со временем Анна полюбила мужа: доброго, веселого, умного; взрослого и довольно образованного, уважаемого в их стране человека. А супруг, в свою очередь, буквально носил Анну на руках: никогда ни в чем не отказывал, потакал всевозможным ее прихотям, холил и лелеял не хуже родной матери, несмотря на то, что баронесса не могла родить ему детей. Однако эта возникшая вдруг идиллия не послужила для Анны поводом забыть Калисту – просто отношения их несколько изменились, приняли иную, не менее удобную для обеих форму: женщины стали подругами, такими, что Анна знала, нет!, была уверена, что может доверить Калисте не только свои тайны, но и жизнь.

 –  Самое страшное… Ты просто не знаешь всего, душа моя, – заламываласебе руки Анна, – Ведь я уже видела барона раньше и сразу узнала его в тот вечер… Как-то, в городе, я проезжала в карете по площади и заметила двух господ – его и этого,  его друга. Я спросила тогда о них, и мне рассказали какие-то жуткие слухи. О том, что барон из мести изничтожил якобы некого графа, вырезал всю его семью, – Анна задыхалась,  –  а потом сжег его замок дотла.И еще… еще, что он… что он живет со своею сестрой, как с женой и… Боже! Ведь и не это, не это ужаснее всего, Калиста! – Анна бросилась подруге на грудь и продолжала прерывисто, глухим голосом. – Ты помнишь, как любила я своего дорогого супруга?  Как страдала от горя, когда потеряла его – мое солнце, моего господина, а потом и нашего долгожданного ребенка, которого я так и не смогла выносить, несмотря на все твои усилия, на все твои волшебные травки. Я думала, что никогда больше не смогу даже посмотреть на мужчину, ни на одного в целом мире, будь он хоть сказочный принц. Однако, в тот день… на ярмарочной площади, среди жонглеров и танцовщиц, всей этой разноперой веселой толпы я не могла оторвать глаз от молодого барона.  Я чувствовала, я знала, что хотела бы такого… его… и прямо там, в тот же час могла бы отдаться ему, несмотря на все те ужасы, что рассказывали про него люди, несмотря на все еще живущую в моем сердце любовь. Что же я? Кто я, Калиста? Дрянная, порочная женщина? Страшнее, чем самое темное зло? Что же мне делать? Куда бежать от этого кошмара? – стонала баронесса.

Калиста обнимала ее, поглаживая по голове, не зная, что и придумать, как помочь в таком горе.

 – Надо спрятаться! – резко отстранилась Анна и взглянула на Калисту безумными глазами. – Надо придумать, где спрятаться, где ему точно не придет в голову искать меня.

 – Может быть, старое кладбище…  – тихо, с надеждой предложила Калиста, – там есть несколько фамильных склепов…

 – Да! Правильно! Фамильный склеп! Я посижу там какое-то время, а ты потом вернешься за мной, верно? Он подумает, что я сбежала. Ты скажешь ему, что я сбежала! Сразу, как только вышла от тебя тогда, и что я далеко-далеко уже где-то… уже за много-много миль отсюда. И тогда ведь… ведь он же не будет, не будет? Ведь не погонится же он за мной?

 И Калиста, хоть и неуверенно, но кивала в ответ.

 – А даже если и погонится – это же прекрасно! Я же буду в безопасности! Я же буду в склепе! Боже мой, боже мой, Калиста!  И сколько я смогу там выдержать?! – не в силах уверовать в эту свою спасительную идею, продолжала Анна, и то хватала Калисту за руки, то себя за голову. – И ты ведь не выдашь меня, дорогая?! Милая моя, Калиста, никогда не предашь меня, правда?!

И уже предчувствуя свой скорый конец, новую кровавую развязку, обязанная и преданная госпоже Калиста в доказательство неизменной своей верности сильно сжимала ледяные руки баронессы.

Так они и решили, и баронесса спряталась на старом, почти заброшенномуже кладбище: в темном, покрытом плесенью и паутиною склепе, в надежде, что через день-другой за нею вернется Калиста и скажет, что никто за нею не гонится, что все это просто злая шутка и что молодому барону Харшли нет до нее никакого дела…

 

                                                   ****************

 

Нельзя сказать, что Кестер, примчавшись в замок Анны и увидев, что никто, как обещалось, не встречает его песнями радости и праздничным обедом, а сама хозяйка уже давно отсутствует, сильно расстроился, –  нет!, – потому как великое возмущение его, явившееся следствием указанного события и тут же сменившееся безудержной яростью, не имело границ.

Немногочисленная охрана обнищавшей вдовы, наслышанная о жестоких подвигах барона, без какого-либо сопротивления пустила его внутрь. И Кестер уже было хотел разнести жилище баронессы и все, что в нем находилось, не оставив камня на камне, а в жилах населявших его людей – ни капли крови, но, увидев бросившихся пред ним на колени, скулящих от страха слуг и невменяемого, полумертвого старика, скрючившегося у камина, решил - не из жалости, конечно,  – что  успеет расправиться с ничтожными созданьями в любой момент. 

Ни на секунду не поверив в то, что Анна могла находиться  где-то уж очень далеко, за последующие несколько дней Кестер прошерстил всю округу –  врывался в каждый дом, даже в самую жалкую лачугу. «С нее, хитрюги,   станется», – подстрекал сопровождавший барона Гриффит.

Не остановили Кестера и двери церкви, куда во время службы он бесцеремонно и шумно ввалился, бряцая оружием. Тогда, с наигранной смиренностью преклонив колено и грубо выхватив из рук священника «Христову Плоть», барон утащил служителя в исповедальню и там, угрожая кинжалом, выпытывал нужные сведения.

Обыскав близлежащие земли, Кестер намеревался проехаться в город. Однако, осознав вдруг, что в охотничьей горячке совсем позабыл о хижине Калисты, изменил свой план.

 – Старая ведьма наверняка что-нибудь знает. Ты видел, как они шушукались и обнимались тогда с твоей красавицей? – спросил Гриффит.

– Такие странные, теплые отношения, – задумчиво произнес Кестер, –  его острое чутье подсказывало: еще немного - и они поймают беглянку, и с новой силой вспыхивала в нем страсть.

 

                                                      ***************

 

Распахнув ногою дверь, Кестер  влетел в дом Калисты, которая уже давно ждала своего убийцу. Схватив несчастную за волосы, барон вытащил ее во двор и швырнул на землю.

 – Если скажешь мне правду, я убью тебя быстро, – свирепо глядел он на съежившуюся у ног его женщину.

 – Я уже так много сказала. Навлекла столько бед, что мне пора умереть, – ответила она тихим, спокойным голосом. – Нет, барон, больше ты ничего  от меня не услышишь.

 –  Сожгите ведьму, – задыхаясь от ярости, приказал слугам Кестер.

 

                                                       ***************

 

 – Жестокий, порочный мальчик, помни:  так же, как я, вскоре будет гореть твоя душа в аду! –  извиваясь в огне, вопила Калиста.

Но эти ее угрозы не могли проникнуть в искалеченное сознание Кестера и ничуть не пугали его, поскольку он твердо верил – был убежден – в том, что уже побывал в аду и если уж, пускай даже посредством нечистой силы, выбрался оттуда, то больше никогда не вернется обратно. Ко всему прочему, Кестер считал, что вершит справедливый суд и, быть может, именно для свершения этого суда он и вернулся из преисподней: ведь уничтожая врагов, он отстаивал не только свои достоинство и честь, но и корону, и герб государя. А женщина, что корчилась сейчас в огне… так ведь она – виновница всех бед, она – и есть главное зло. Сама «заварила всю эту кашу»,  своими страшными наговорами до полусмерти напугала старого барона Харшли.  Нееет, Кестер не боялся проклятий и, как обычно, упиваясь агонией жертвы, а после – тем, как объятая пламенем, она стремительно превращается в головешку, вновь отдавался ни с чемне сравнимому, дьявольскому удовольствию. И там, в нем, будучи полностью забранным, поглощенным – на пике блаженства– извергал с дрожью соль.

 

                                                     ****************

 

 – Ты поражаешь своей изобретательностью,  друг мой, – с восхищением глядел на Кестера Гриффит, когда по окончании казни тот собственноручно раскладывал по всему двору капканы.

– Будем проверять это место несколько раз в день, – тихо ответил барон. Он был уверен в том, что Анна обязательно вернется, забыв об осторожности,  оплакать останки подруги.      

 

                                                     *****************

 

И Кестер не ошибся.

Прошла неделя с того момента, как баронесса затаилась в сыром, холодном, гулком склепе. Несмотря на то, что лето еще не закончилось, погода стояла  прохладная, почти что осенняя, поэтому уже в первый день пребывания в жутком убежище Анной овладела лихорадка – мех не спасал, а огонь баронесса не разводила из боязни быть немедленно обнаруженной. Посему довольно скоро мрак усыпальницы, предчувствий, угрызений мрак совершенно одолел коченеющую заживо Анну, и она уже не могла, не выдерживала сидеть на одном месте и бездействовать. И в один из вечеров, когда до нее долетели пригнанные воздушным потоком отголоски плача и стенания и…  будто бы даже запах дыма от костра,  баронесса с великою мукой выждала еще одни сутки и выбралась из укрытия. Как и предполагал Кестер, без лишних раздумий, сомнений Анна направилась к дому Калисты, и то, что баронесса увидела, когда вошла на двор, повергло ее в трепет и отчаянье.

Проклиная жестокое сердце Кестера, Анна сняла плащ и похожее на монашеское покрывало со своей головы. Темные, почти черные волосы крупными кольцами упали ей на плечи. Опустившись на колени, Анна расстелила покровы на земле и бережно принялась собирать в них обугленные останки, которые затем аккуратно завернула, перевязала случайно найденной в траве толстой, грубой веревкой. После чего она склонилась над свертком и зарыдала горючими слезами. Сгущались сумерки, резко завывал ветер и жалобно блеяли в своем загоне голодные овцы. Внезапно Анне почудилось, что где-то совсем рядом  хрустнула ветка. Анна вздрогнула, вскочила, подняла оказавшийся довольно тяжелым сверток и, озираясь по сторонам, быстрым шагом пошла прочь со двора. Но в какой-то момент – ведь, естественно, баронесса совершенно не  глядела под ноги, – острые стальные челюсти с лязгом сомкнулись на ее лодыжке. Анна вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на землю – застыла на мгновение, а после, медленно покачиваясь, парализованная болью и страхом, не в силах даже посмотреть на свою насквозь пронзенную железными тисками ногу, – так и сидела  несколько часов, пока не услышала со стороны леса конский топот и окрики всадников. Когда баронесса подняла голову, то увидела освещенного ярким пламенем факелов, стремительно надвигающегося на нее Кестера. Он остановил коня, только когда тот уже наступал копытами на подол ее платья. Устремив на Анну свой прекрасный ледяной взгляд, барон сказал:

 – Надеюсь, сударыня, вы поняли, что бегать от меня бесполезно, а те, кто пытается, вообще теряют такую способность, – Кестер сделал знак слуге, и тот, подбежав к Анне, нагнулся, чтобы освободить ее из ловушки. Не выдержав мучительного процесса, баронесса потеряла сознание. Через какое-то время она очнулась, все еще на земле, но свободная от тисков. Слуга попытался поднять ее, но Анна оттолкнула его, вцепилась в лежащий рядом сверток и подтянула к себе. 

 – Оставьте эту нечисть, – приказал Кестер,  и слуга хотел было отобрать у Анны сверток, но та жалобно взмолилась:

 – Позвольте… позвольте, барон, я возьму это с собой. Я должна похоронить ее…

На что Кестер с презрительной усмешкой кивнул, и бедную, белую, как полотно, промерзшую до костей пленницу доставили в замок Харшли.

                                              

                                                     ***************

 

В замке Анну ждала просторная светлая комната с огромной, скрытой тяжелым балдахином кроватью, застеленной тонким, гладким, обошедшимся Кестеру в баснословную сумму денег бельем. Накуренное благовониями помещение согревал камин, в который слуга непрерывно, не жалея подбрасывал дрова. Здесь же находилась деревянная ванна, а рядом в большом количестве были расставлены, разложены свечи, цветы, сладкие сушеные травы, масла. Также к новой обитательнице замка был приглашен не самый лучший и известный,  но, вероятно, на редкость умный и талантливый, выкупленный некогда хитрым и ловким Гриффитом из лап инквизиции, приговоренный к смертной казни за предложенные, казавшиеся дикими нововведения, хирург. Да, Кестер позаботился и об этом, поскольку не хотел, чтобы женщина, которую он с такой страстью вожделел,  погибла как те – славные воины – истекшие кровью, его братья по оружию, раны которых были сплошь облеплены землей с полей сражений.

Устроить для своей пленницы такое роскошное гнездо Кестера сподвигло неизвестное доселе чувство. Посетив скромное, неотапливаемое, с ничтожным количеством слуг и запасов провизии жилище Анны и убедившись в том, что баронесса разорена совершенно и вряд ли может позволить себе не то что украшения и новые наряды, а даже лишнюю поленницу (не имела она ни крестьян, разводивших скот, ни земель, а лес берегла, как единственный источник пропитания не только для себя, но и для всей своей немногочисленной челяди), Кестер представил вдруг, насколько приятно, должно быть, будет для Анны,  умастив ароматным маслом тело, коснуться мягких, гладких, украшенных вышивкой простыней…

 

                                                         ****************

 

Однако Кестер не угадал:  приятно Анне не стало. Ведь к тому моменту, когда голова баронессы коснулась подушек, сильнейший жар охватил ее целиком, высвобождая из глубин сознанья странные, страшные видения. В промокшей насквозь рубахе Анна металась в постели и, будто отбиваясь от невидимого врага, выпрастывала вперед руки и то выкрикивала, то шептала что-то совершенно неразборчивое, похожее на злые ругательства и трогательные мольбы одновременно. С обеих сторон ее пытались удержать худощавый, смуглый, с седыми волосами и серым, бесстрастным лицом доктор и совсем уже округлившаяся, отяжелевшая Карен.

В такой болезни, в пограничье Анна казалась Кестеру еще более прекрасной… становилась для него еще более желанной. Он готов был броситься на нее и растерзать немедля, и, возможно бы, так и сделал, если бы не Гриффит,   который утащил его к знатным гостям, нагрянувшим в Харшли не то чтоб нежданно, но совершенно некстати, и томившимся и жаждавшим выразить барону  любовь свою и почтение. К счастью, этот визит, а затем еще один подобный, увенчавшись  шумным празднеством, растянувшимся на неделю застольем, время от времени прерывающимся охотою и непродолжительными дружественными турнирами, немного отвлекли Кестера  от мыслей о вдове.

 

                                                 ****************

 

В один из таких теплых праздничных вечеров, пробравшись сквозь толпу музыкантов с их бубнами и волынками к сидевшему среди изрядно набравшихся добрым вином гостей своих такому же пьяному Кестеру, седовласый, серолицый доктор глухо, мрачно произнес:

 – Я должен отрезать ей ногу.

– Делай, что хочешь, только чтобы осталась жива, – прошипел Кестер. В мгновение ока мысль о том, что он может потерять Анну, пробила брешь в плотном, окутавшем мозг тумане-дурмане, заставив барона содрогнуться. – Чтобы осталась жива, слышишь? – продолжал он, притянув доктора за воротник к самому своему лицу, – иначе… иначе ты пожалеешь о том, что не церковь стала твоим палачом. Иначе… иначе я сожру тебя живьем!

Этой же ночью по замку разносились такие душераздирающие крики, что если бы знатные господа не спали мертвецки пьяным сном, то сразу оголили бы мечи и бросились туда, где, вероятно, происходило смертоубийство. Ну а домашние слуги  тряслись в своих коморках, с ужасом и отвращеньем представляя, как мрачный доктор пилит хрупкие косточки баронессы. Это же представлял себе и Кестер, готовый ворваться в покои Анны и сдерживаемый лишь крепкими объятиями друга, который слышал, ощущал, как бешено колотится сердце барона – от страха… за нее – нет!, за себя, – охваченного новой, неизвестною тревогой,  внезапно рожденным вдруг чувством, парализующим некогда хладнокровную его натуру, и силу его, и волю, этот расчетливый, холодный разум…

– Она не умрет сейчас,  твоя баронесса, – тряхнув Кестера за плечи, строго и зло, проникая прямым своим, магнетическим взглядом в сознание Кестера, успокаивал Гриффитт. – Ее время еще не пришло, – и тут же ласково и озорно  продолжал, –  И что мы здесь делаем? Нужно уехать на некоторое время. А там, глядишь, когда вернемся, встретит нас твоя красавица – здоровая, веселая… Доктор отличный – приделает к ее обрубку крепкую деревяшку, и она еще сможет танцевать для тебя. Все, завтра же в путь!

Недовольно качая головой, Кестер пытался освободиться, но Гриффит то рывками, то пинками все же оттащил его от дверей покоев баронессы и увлек за собой в темноту анфилады. Он затолкал Кестера в его спальню и сам зашел, закрыв дверь на ключ.

 – Сегодня останусь с тобой. И прикую тебя цепями, если посмеешь выйти, – хищно улыбался Гриффит и буквально навалился на Кестера всем своим весом, укладывая его на постель. И тревога отступала, развеивались, растворялись напряжение и страх, и Кестер уже немного веселился и даже тихо и хрипло смеялся, и сцепленный в шуточной драке с другом, падал на толстые, теплые шкуры.

На следующий день вместе со своим гостями они покинули замок, даже не заглянув к пленнице.

 

                                                       ***************

 

Однако долго удерживать Кестера вдали от баронессы Гриффит не смог, и по прошествии трех недель они вернулись домой.

 – Уверяю тебя, с нею все в порядке, – хихикал Гриффит, преграждая Кестеру вход в покои Анны, – Тссс, слышишь? – поднес он палец к губам.

 – Да пусти же, наконец, – свирепел от нетерпения Кестер и, отпихнув таки Гриффита, уже собирался открыть дверь, но на мгновение замер, слушая доносящийся из комнаты радостный и нежный женский смех.

– Говорил же я,  веселая и здоровая…  – прошептал Гриффит и распахнул перед Кестером двери.

Смех резко прервался. Сидящие на краю кровати, державшие друг дружку за руки Анна и Карен так и застыли, устремив свои взоры на вошедших в комнату мужчин, и лица их, будучи еще секунду назад счастливыми и румяными, превратились в некое подобие масок:  искаженные ужасом и болью, вытянулись и посерели…

– Вижу, вы в добром здравии, сударыня, – довольный, улыбнулся Кестер и, протягивая руку, подошел к баронессе.

 – Еще очень слаба, – прошептала Карен.

 – Тебя никто не спрашивает, – грубо буркнул он и знаком приказал Карен удалиться.

Поддерживая рукою живот, Карен неуклюже поднялась и медленно направилась к выходу. Анна же, проигнорировав предложенную Кестером поддержку, нащупала набалдашник прислоненной к постели трости и встала, опершись на нее.

 – Могу я посмотреть, хорошо ли справился доктор? – спросил Кестер, опускаясь перед Анной на одно колено. Баронесса хотела было отстраниться, но мешала кровать, а Кестер уже медленно поднимал подол ее платья. И когда взору его представилась обрезанная  чуть ниже колена, аккуратно замотанная в некоторых местах пропитанной кровью тканью культя, он чуть не зарыдал, настолько прекрасным показалось ему это зрелище. Нежно обхватив искалеченную ногу двумя руками, он медленно погладил ее снизу вверх. Анна тихо застонала – ей в свою очередь хотелось кричать. Она смотрела на Кестера, как на сумасшедшего, и не удивилась бы, если бы он тут же впился зубами и отгрыз кусок от ее ноги.

 – Что же вы? Прекратите, сейчас же, – Анна попыталась оттолкнуть Кестера, но тот поймал ее руку и поднес к губам. Будто бы пронзенная током, Анна вздрогнула  и  резко отдернула руку, а после что было сил ударила барона по щеке и тут же, ожидая немедленного жестокого ответа, закрыла лицо ладонями. Однако ничего страшного не произошло, кроме того, что Кестер одернул подол ее платья, поднялся и быстро вышел из покоев.

 

                                                 ****************

 

 – Как же я хочу ее, Гриффит. Еле держусь, – хриплым голосом исповедовался Кестер другу, который встретил его в анфиладе.

 – Так что ж не взял?.. Сейчас?

 –  Я не могутак.

 – Это с каких же пор? Помню, я с трудом оторвал тебя от ее горячечного тела.

 – Наверное, не смог бы и тогда. Не знаю, не понимаю, что со мной… И она… она как будто изменилась, тебе не кажется, Гриффит? – затравленно посмотрел на друга Кестер, – Так похудела, но вместе с тем будто стала еще краше – сильнее, выше. И этот ее взгляд… Он прожигает меня насквозь. Нет, это невозможно, –  когда такие глаза…

 – Так не смотри на нее. Разверни, – засмеялся Гриффит.

 – Но я хочу смотреть! – с отчаяньем выкрикнул Кестер

 – Не понимаю… Ты говоришь, что не можешь выносить ее испепеляющего взгляда, и при этом все же хочешь смотреть на нее и… и чтобы она смотрела на тебя? – недовольно ухмыльнулся Гриффит.

 – Хочу, –  но чтобы это было… чтобы с другим лицом, другими глазами…

– Не проще ли тогда найти другую женщину? – с тем же недовольством продолжал Гриффит.

– Мне не нужна другая, – печально ответил Кестер.

 

                                                    ***************

 

Чтобы спокойно подумать о настигших его странных внутренних переменах, о той власти, которую вдруг возымела над ним молодая вдова, а также избежать бесконечных жестоких шуточек Гриффита, которые в свое время веселили  изрядно, настраивали на нужный хищный лад, но сейчас почему-то только усугубляли подавленное состояние, Кестер поднялся туда, куда мало кто забредал, –  в самую высокую башню замка, – и забился там в самый темный угол. За бароном, не имея ныне никакой возможности для общения, поскольку сам он более не звал ее к себе, напротив,завидев лишь,  гнал прочь,  тихонечко кралась Карен.

Она с трудом поднялась по крутой, плохо освещенной, скользкой лестнице и вошла в низкое, прорезанное бойницами помещение.

 – Чего тебе? – усталым голосом, не глядя на сестру, спросил Кестер.

 – Отпусти ее, – Карен жаль было Анну, но еще больше девушка переживала за себя. Покорно сносившая братские ласки – скорее пытки, нежели милость и благость, она не могла допустить мысли, что он больше никогдане обратит на нее внимания, никогда не посмотрит на нее своими прекрасными ледяными глазами.

 – Вы все сговорились, наверное? Изводить меня сегодня, – Кестер обратил на сестру такой желанный ею взор.

 – Она такая добрая и… слабая. Она не выдержит здесь, не вынесет этого зла, – Карен шагнула навстречу вынырнувшему из темноты брату. – Не мучай ее, Кестер, прошу тебя…

– Да ты что себе позволяешь, тварь? – он грозно двинулся на Карен, вытесняя ее к выходу. – О каком таком зле ты бормочешь, несчастная?! Ты, наверное, совсем потеряла рассудок?

Рассудок Карен и вправду был поврежден еще со времени той страшной казни, которую ей пришлось наблюдать. С трепетом, с отчаянием девушка продолжала:

 – Ты приказал мне прислуживать Анне. Но скоро… скоро я не смогу делать этого. Лекарь сказал, вот-вот начнутся роды, на свет, наконец, появится наш ребенок…

 – Наш ребенок?! – прорычал Кестер, готовый взорваться от бешенства. Он хотел немедленно задушить сестру, однако не мог заставить себя прикоснуться к ней из-за владевшего им отвращения. – Да если я услышу хоть один только его писк,  то утоплю выродка в помоях! И тебя вместе с ним! Убирайся!.. Убирайся и не попадайся мне больше на глаза!

Несколько шагов назад от грозного Кестера – и вот уже Карен ступала по лестнице: плотной пеленой застилали глаза слезы, отекшие, дрожащие ноги не чувствовали опоры; из-за тусклого освещения девушка не могла различить крутого пути и в какой-то момент оступилась и, не удержав равновесия, не успев даже крикнуть, упала, кубарем покатилась вниз. И так жутко колотились о каменные ступени голова ее, руки и ноги, которыми в начале пути она пыталась за что-нибудь ухватиться.

Некоторое время спустя Кестер, наткнувшись на толстое, бесчувственное тело сестры и глянув в ее широко открытые, с чуть тлеющими еще остатками жизни глаза, в брезгливой гримасе скривил лицо, перешагнул  и покинул мрачные стены башни.

Он вышел на освещенный ярким солнцем двор и плотно прикрыл за собою тяжелую, скрипучую дверь. Кестер решил последовать совету Гриффита и не смотреть на Анну, по крайней мере, спереди. «Она подчинится, – думал Кестер, – Я заставлю ее», – и не верил сам себе.  

 

                                                       ****************

 

Анна почти не выходила из своих покоев, и даже когда врач сделал ей протез и посоветовал больше двигаться, тренироваться в ходьбе, не стремилась покидать обжитой своей роскошной клетки. Да у нее, на самом деле, и не было в том особенной необходимости.

Самая свежая и вкусная еда, любые лакомства, которые только можно было достать, в изобилии присутствовали на столе баронессы. Каждый день заменялись и пополнялись огромные блюда с тающей во рту, нежнейшей вырезкой, щекочущими нос сырами, сочными хрустящими фруктами, всевозможными сладостями и, конечно же, кувшины, до краев наполненные выдержанным положенные сроки в подвалах замка вином.

Однако затворница не могла в полной мере оценить вкуса предлагаемых ей деликатесов, поскольку почти не притрагивалась к еде. Отщипывая и отламывая лишь небольшие кусочки, она думала, что и этим уже совершает грех:   представляла себя какой-то жалкой тварью, животным, лижущим руки хозяина-монстра.

Портниха уже нашила для Анны целый ворох изумительных новых нарядов из самых дорогих, заграничных тканей, на которые, однако, баронесса старалась не смотреть, дабы избежать соблазна примерить все эти великолепные платья, коими доверху были набиты огромные сундуки, посему же приказала слугам задвинуть вместилища роскошных одежд в самые дальние углы покоев.

Впрочем, была все-таки одна радость, в которой Анна никак не могла себе отказать. Так часто, как она желала, большая деревянная ванна, уставленная по краям множеством толстых свечей, наполнялась водой. И всякий раз, в ужасе отводя глаза от своей почти вдвое усеченной конечности, баронесса надолго погружала в воду белое, ставшее почти прозрачным тело и предавалась унылым думам.  Анна чувствовала, понимала, что кошмар, в который она попала, еще не закончился и что самые страшные ее страдания еще впереди. А могло ли быть иначе? Могла ли она избежать пленения? – часто задавала себе вопрос баронесса. Быть может, после той злополучной встречи с Кестером ей следовало бы немедля вскочить на лошадь и мчаться во весь опор к границам страны, вместо того, чтобы дрожать в старом склепе, ожидая такой предсказуемой, такой ясной развязки?.. А хотела ли она бежать, на самом деле? А сейчас,  случись у нее возможность выбраться из логова барона, поспешила бы она сделать это? – Вот в чем заключалась главная мука Анны. Она чувствовала, что не способна противостоять своему врагу, и не потому, что боялась за свою жизнь, нет. Уж теперь-то Анна с радостью распрощалась бы с нею,  только вот не своими руками, этого баронесса никак не смогла бы сделать сама,  у нее просто не хватило бы сил, как не хватало на то, чтобы бороться с одной своей страшной внутренней слабостью. Каждый раз, слыша шаги за дверью, сердце ее начинало бешено колотиться в ожидании появления Кестера.  И каждый раз она облегченно вздыхала, когда на пороге появлялся слуга с очередным дымящимся блюдом или портниха, желающая снять новые мерки. Тогда Анна благодарила Господа за то, что тот в очередной раз избавляет ее от этой изощренной, жестокой пытки – видеть, чувствовать своего убийцу (Анна была уверена в том, что Кестер прикончит ее рано или поздно, но прежде вырвет из груди ее еще живое,  доброе сердце и высосет по капельке душу, тонкую и чистую), который заставляет  испытывать не только страх и боль, но вместе с тем новое, неудержимое и неподвластное жуткое чувство. Анна хотела было поговорить об этом с Карен, но та уже очень давно куда-то запропастилась, как сквозь землю провалилась, – никто не мог найти ее, и тревожно-тоскливое состояние баронессы от этого только усиливалось, страшные и далеко не беспочвенные подозрения терзали ее непрерывно.

                                  

                                                    ***************

 

Как-то, как это часто теперь случалось, ночью  Анна проснулась в холодном поту. Ей снился сон, в котором красивый, ощетинившийся волк рвал на части ее ногу, а она лишь слабо отмахивалась, не имея возможности отогнать хищника. Очнувшись и схватившись за ногу, чтобы унять боль, баронесса сжала руками пустоту и в тот же миг громко и протяжно завыла, как тот зверь из ее кошмара, и тяжело опустилась на подушки. Так,  издавая то вой, то стоны,  то похожее на детское хныканье, она пролежала почти полночи, а затем, поняв, что не заснет,  прицепила кое-как протез и, опираясь на одну здоровую, родную конечность и две свои крепкие деревяшки, Анна подошла к уставленному яствами столу: резким движением наполнила вином украшенный драгоценными камнями стеклянный кубок и залпом осушила его, а после второй и третий сосуд; подцепив ножом внушительный кусок утиной грудки, отправила его в рот и, не прожевав  полностью, принялась за гроздья винограда и яблоки. С каждым съеденным куском баронесса ощущала, что голод ее только нарастает, и утолила его лишь тогда, когда попробовала, понадкусывала от всего, что было на столе. После этого маленького стихийного пиршества она, уже порядком захмелевшая, проковыляла к раскрытому настежь сундуку, из которого призывно вываливались новые наряды. Выбрав из вкусной груды расшитое золотом темно-красное, бархатное платье, Анна, не желая звать на помощь служанку, довольно долго пыталась в него облачиться. В конце концов, затянув кое-как шнуровку, порядком уставшая и отвыкшая от подобных действий, прямо как была, заползла обратно на кровать и практически сразу заснула.

 

                                                   ****************

 

На следующее утро Анна пребывала в еще большей тоске-печали, которую усиливала никак не проходящая головная боль, как будто большая птица мощным, тупым клювом долбила в затылок, а также душераздирающее зрелище, которое баронесса наблюдала из выходившего во внутренний двор замка окна в своих покоях. Свора хрипящих, захлебывающихся слюной волкодавов со всех сторон яростно набрасывалась на старого бурого медведя, прикованного цепями к каменной стене. Несмотря на внушительные размеры и грозный рык, несчастному животному не удавалось отогнать от себя рычащую стаю, и время от времени какая-нибудь из собак отхватывала от мишки кусок мохнатой шкуры.

Поглощенная своими переживаниями и страданиями медведя, Анна не сразу расслышала стук в дверь.

 – Войдите, – громко сказала баронесса, не отрывая глаз от происходящего во дворе жестокого действа, и тут же пожалела о том, что дала такое разрешение, ибо почувствовала, что к ней приближается тот, кого онатак давно и с ужасом ждала. 

 – Я вижу, вы все-таки начали есть, – довольный, улыбался Кестер, подходя к Анне. – Очень хорошо, ведь иначе вы скоро совсем растаете, а мне бы этого совсем не хотелось, – ласково мурлыкал он.

«Подлый… подлый, умелый притворщик», – думала про себя Анна.

– Освободите медведя, барон, – тихо произнесла она.

– Как скажете, сударыня, – Кестер стоял почти вплотную к Анне.  Не раздумывая долго, он быстрым движением расшнуровался, задрал подол ее платья и, удерживая за шею,  не сильно, не грубо, только лишь для того, чтобы максимально обездвижить,  вошел в нее. Стараясь не издать ни звука, Анна судорожно вцепилась в руку Кестера, которой тот обхватил ее за талию, однако время от времени с губ ее все же слетали тихие стоны. Когда же он кончил, прижался горячей щекой к плечу баронессы, головная боль ее прошла, все тело дрожало, а лицо было мокрым от слез. И плакала Анна  не от того, что Кестер в очередной раз унизил ее, а от того, что осознавала:  никогда раньше со своим любимым мужем, что бы тот ни вытворял с нею в порыве страсти, она не испытывала подобного  нынешней сладкой, блаженной истоме.. Анна  плакала от того, что чувствовала:  если бы Кестер не прижал ее к себе, она сама прильнула бы к нему всем своим существом, признала бы пред ним свое поражение.

И в этот момент Анна ненавидела себя еще больше, чем своего мучителя.  Ах, если бы она могла, если бы только могла, выбросившись немедля из окна, убить себя,  но прежде – барона!, воткнув в его красивые зеленые глаза серебряную вилку с двумя острыми зубьями, с помощью которой сегодня ночью она так жадно поглощала мясо.

Слушая удаляющиеся шаги, Анна снова застыла у окна. Спустя какое-то время она заметила во дворе Кестера. Неся в руках копье, он приближался к теряющему последние силы, шатающемуся, изодранному в кровь зверю, который отчаянно и неуклюже пытался все же вскинуться на дыбы. Одним, метким ударом в голову Кестер прикончил раненое животное и, бросив на землю орудие, кинул довольный взгляд на окна баронессы.

 – Вот так бы и со мной… Лучше бы ты поступил так и со мной, – шептала Анна и вновь заливалась горючими слезами.

 

                                                    ***************

 

– Почему, Гриффит? Почему я позволяю ей делать все это? Почему не могу быть с нею жестким? – задумчиво произнес Кестер, стоя неподалеку от того места, где Анна решила похоронить Карен и Калисту, и наблюдая за тем, как баронесса командует двум слугам, заканчивающим установку тяжелых каменных надгробий. По выражению лица Анны  Кестер понимал, насколько сильна боль, что она терпит, когда переносит тяжесть своего пускай даже такого легкого маленького тела на протез. Но Анна боролась со своею болью, вынужденная, но стойко держалась.  И эта стойкость нравилась Кестеру, как нравились каждое ее, порою неуклюжее, движение, ее тихая, грустная речь и такой же грустный хриплый, грудной ее смех…

 – Наверное, хочешь понравиться ей, – весело отвечал Гриффит. – Хотя с таким лицом… Хорошенько же она тебя отделала. Видать, ты даже и не пытался сопротивляться.

–  Я не смог поднять на нее руку.

 – Зато она смогла… поднять на тебя свой костыль. И рассадила все лицо. Такое нельзя позволять, братец, – Гриффит строго покачал головой, глядя на разукрашенную синяками скулу и шею Кестера.

– Не могу больше мучить ее, Гриффит. Не могу причинять ей боль, – печально  продолжал Кестер, и снова и снова вспоминал недавнюю встречу с Анной, которая, таки набравшись смелости, покинула свои покои с целью осмотреть замок и выбрать место для погребения останков Калисты. И как будто сами ее ноги, а вернее, то, что от них осталось, принесли баронессу к дверям высокой башни, и она,  любопытная бестия, призвав на помощь двух праздно шатающихся по двору охранников, проникла за тяжелую, скрипучую дверь. И тут же страшно пожалела об этом, обнаружив за ними смердящее, разлагающееся тело Карен, вокруг которого кружилось облако жужжащих, жадных, жирных мух. Настолько быстро, насколько позволяла ей ее изувеченная конечность, Анна, с трудом подавляя приступы тошноты, поспешила вернуться к себе, ибо наполнившие с новою силой все ее существо  чудовищное отвращение и ненависть  неудержимо рвались наружу и, казалось, влекли за собою все ее внутренности.

Баронесса хотела побыстрее спрятаться,  как делал когда-то Кестер, нырнуть  в теплые, ароматные воды и не высовывать оттуда носа, покуда не станет невозможным сделать вдох.

Она встретила барона в одной из анфилад и, не думая ни секунды, отважно и быстро, со всей силы, на какую только была способна, размахнулась и заехала тростью по его лицу. Кестер отпрянул. Тогда Анна нанесла ему еще и еще один удар, а следующий –  куда-то в шею или в плечо.  Но в тот же миг, не в состоянии удержать равновесие, почувствовала, что падает. Однако барон, щека которого была разбита в кровь, немедля бросился поддержать ее.

 – Не трогай меня! Убери свои руки, проклятый убийца! – злобно шипела, отталкивала барона Анна.

 – Но вы же упадете, – придерживая ее за локоть, тихо отвечал Кестер, потупив взор.

 – Я упаду. Но я скорее поднимусь, если ты не будешь касаться меня! – гневно сверкнув глазами, Анна вытянула вперед руку, приказывая Кестеру подать ей с пола трость.

 

                                                   ***************

 

– Знаешь, я заказал еще ткани для новых платьев и украшения. Сам ездил в город… выбирал. Они думали, барон Харшли приехал кого-нибудь зарезать или повесить, а я всего лишь купил парчи.

 – Ты уже потратил целое состояние, пытаясь ублажить баронессу. Хм, до недавнего времени мне казалось, это женщины созданы для того, чтобы доставлять удовольствие, – ответил Гриффит и рассмеялся, и Кестер рассмеялся вместе с ним.

– Как бы я хотел знать, что сделать, чтобы она улыбнулась мне так же, как улыбается тем мертвецам.

– Может быть, женишься на ней? – лукаво посмотрел на Кестера Гриффит.

– Женюсь. И как можно быстрее, – с радостью подхватил идею барон. – Надо привезти ее свекра и украсить церковь. Возможно, это хоть немного отвлечет миледи от грустных дум.

 – Ты сошел с ума, друг мой, – снова захохотал  Гриффит.  

Его смех донесся до ушей баронессы, сидящей на земле и с остервенением выкапывающей лунки для цветов, которые она собиралась посадить вокруг могил.

– Чудовища, порочные чудовища… – клеймила хозяев Харшли  Анна.

 

                                                  **************

 

 

 

 

 

 

 

 

 

I can't find your face in a thousand masqueraders
You're hidden in the colors of a million other lost charaders
In life's big parade
I'm the loneliest spectator
Cuz you're gone without a trace in a sea of faceless imitators

I can't take another night
Burning inside this

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Try to walk away
When I see the time I've wasted
Starving at a feast
And all this wine I've never tasted
On my lips your memory has been stained
Is it all in vain
Tell me who's to blame

I can't take another night
Burning inside this

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Nights get longer and colder
I'm down and begging to hold ya
On my own and I feel like hell
Is living without you

Hell is living without your love
Ain't nothin' without your
Touch me
Heaven would be like hell
Is living without you

Nights get longer and colder
I'm down and begging to hold ya
On my own and I feel like hell
Is living without you

 

Alice Cooper, «Hell Is Living Without You».

 

Как хотел и сказал Кестер,  свадьба была организована всего за несколько  недель. И обещала стать событием громким, выдающимся. Поздравить барона прибыли-поспешили многие знатные знакомые, а уж влекомые  любопытством и жаждой праздника крестьяне с его собственных и окрестных земель, а вместе с ними и нарядные городские жители безо всякого приглашения, сами стекались к воротам поражающей великолепием убранства церкви, «себя показать, да на других посмотреть».

Стоя у алтаря, жених и невеста изо всех сил старались не встречаться друг с другом взглядом. И у каждого на то была своя причина: Кестер, бледный, голодный… одержимый идеей угодить, измучился сомнением и нетерпеньем (неужели и после свадьбы на ее лице не отразится хотя бы подобие обращенной к нему улыбки?); Анна заливалась  жгучим румянцем – от стыда. Где-то там, за  ее спиной, в толпе разодетых в шелка и бархат господ, на длинной деревянной скамье сидел ее названный отец, – что сейчас творилось в его душе? Быть может, надеялась баронесса, рассудок его настолько слаб, что он не соображает, где находится и что за действие свершается пред ним.

Однако несмотря на кажущееся совершенное уже помешательство, несчастный свекор Анны все понимал, все видел, слышал все и в самый ответственный момент обручения с громким стоном схватился за сердце и замертво повалился на пол.

Присутствующие зашептали, заохали, после чего вскоре в церкви воцарилась гробовая тишина.

– Прекратите это, прекратите, умоляю, – вынимая дрожащие пальцы из руки Кестера, прошептала Анна и бросилась к скрюченному судорогой покойнику.

Кестер продолжал стоять в замешательстве  – так много чувств бушевало в нем в те минуты. Его гордая, жестокая натура страшным голосом настаивала, приказывала: несмотря на охи, вздохи и слезы, он должен продолжать –в родном,  беспощадном своем духе – довести церемонию до конца.  Однако еще одним и, приходилось признать барону, довольно пронзительным, сильным, взывала не так давно поселившаяся в нем сострадающая Анне сущность. И Кестер, хотевший было возмутиться, взъяриться, громко и злобно рявкнуть на собравшихся, установив тем самым порядок и спокойствие,  вместо этого с застывшими на губах проклятьями, под пристальными, ошеломленными взглядами толпы быстрым шагом покинул церковь.

 

                                                    ***************

 

В те же злополучные сутки, ближе к ночи Кестер все же решил проведать своюневесту. И когда он робко вошел к ней в покои, баронесса встретила его звонкой пощечиной.

 – Вы не оставили на мне живого места, сударыня, – виновато улыбаясь, тихо сказал Кестер.

 – А вы – на мне, – в горькой усмешке искривились губы Анны. А через мгновение она засмеялась, но не тем смехом, которого так ждал от нее Кестер, а своим таким теперь обыкновенным:  тихим, печальным, каким-то похоронным, постепенно переходящим в рыдания.

 – Что же ты наделал? Что ты наделал? – вопрошала, утопала в слезах Анна, ударяя кулаками Кестера в грудь. Ее истеричное состояние все усиливалось, и она продолжала колотить барона, непрерывно выкрикивая одни и те же вопросы. Но в какой-то момент, обессилевшая, сползла к его ногам и так и лежала, сотрясаясь всем телом, омывая солеными потоками его высокие кожаные сапоги.

Душераздирающее зрелище, кое представляли собой страдания доведенной до крайности пленницы – его жертвы – его теперь невесты, все же вынудилобарона уступить. Так бережно, как только мог, Кестер поднял Анну на руки и отнес на кровать. После чего лег рядом с баронессой, обнял ее и укачивал, как младенца, пока та не заснула. Он и сам задремал, без конца прокручивая в голове цепь странных событий, связанных с молодою вдовой, в поисках ответа на вопрос,  каким образом и в какой момент из хозяина, господина превратился вдруг в жалкого раба этой женщины.

В середине ночи Кестер проснулся взволнованный – проникнутый новым, сердечным влеченьем, распаленный новой нежной страстью. Он некоторое время глядел на лежащую рядом, тихо посапывающую Анну, а затем с великойосторожностью стянув с нее платье, принялся гладить, целовать. Медленно… вдыхать, вбирать.  Желанную свою женщину.

Которая… которая, наконец, отвечала ему взаимностью – хотя бы и во сне принимала его в свои объятья. Прижималась к нему всем телом и с той же нежною, жаркою страстью целовала в губы. 

Однако блаженствовал Кестер недолго и в тот самый момент,  когда  почувствовал волшебный вкус ее рта, он также увидел расширенные от ужаса глаза баронессы.

 –Нет, нет! Это невозможно! Этого никак не может быть! – грубо отталкивая Кестера,  мгновением позже громко шептала Анна.

Она сползла с кровати. Похожая на привидение, в длинной тонкой белой рубахе, с растрепанными, разметавшимися по плечам волосами, возведя глаза к небу, выкрикивала в отчаянии:

 – Я сдаюсь! Господи, я сдаюсь!

Кестер тоже поднялся и, с болью глядя на Анну, теребил в руках длинный золотой шнурок.

 – Если ты так ненавидишь меня… если я настолько тебе противен, я… я не могу, не буду больше удерживать тебя… не буду мучить, – запинаясь, тихо заговорил барон,и на глазах его выступили слезы.

 – Что? – повернулась к нему Анна.

 – Ты свободна. Можешь отправляться хоть сейчас… Бери людей и деньги… Я дам, сколько пожелаешь…  – глухо продолжал Кестер.

  – Но зачем? Почему? – будто немного даже возмущенно спросила  Анна.  Все похолодело у нее внутри, когда она представила свой старый, рассыпающийся замок и себя в нем – одинокую, безногую калеку.

 – И хотя жизни не будет для меня, если ты уйдешь, быть может, этот мой поступок… быть может, когда-нибудь ты хотя бы поздороваешься со мной, если встретишь на ярмарочной площади, может, коротко улыбнешься и… позволишь навестить тебя, – продолжал Кестер и чувствовал, как торопится,  вгрызается в  его сердце убийца-тоска.

 – Зачем это? Зачем  тебе это нужно, Кестер? – и Анна сделала шаг ему навстречу.

Кестер смотрел на нее растерянно и удивленно.

 – Я люблю тебя, – признался барон и снова опустил глаза, скрывая слезы.

Пораженная до глубины души таким признанием, а более всего таким искренним, смиренным голосом Кестера, Анна закрыла лицо руками. Она не знала, то ли броситься к барону, то ли вон из покоев. В нерешительности, в каком-то неловком замешательстве Анна сделала несколько шагов назад к выходу, остановилась и вдруг, громко вскрикнув, сжалась, согнулась, пронзенная насквозь длинным  острым кинжалом. В дверном проеме прямо за ее спиной возвышалась окутанная с ног до головы плащом  фигура. Темная Личность пришла, наконец, проведать Кестера, в тот самый момент, когда он меньше всего этого ожидал.

С громким стоном Кестер бросился к рухнувшей на пол Анне.

 – Нет, нет, нет, – рыдал барон, прижимая к себе окровавленное тело баронессы. Еще несколько минут назад он готов был отказаться обладать ею, отпустить ее. Ее, но не свою надежду.

 – Однако у тебя был выбор, друг мой. Никто не заставлял тебя ползать перед ней на коленях, – ласково пропел такой знакомый Кестеру голос.

Барон поднял мокрое от слез лицо и увидел, что Темная Личность сбросила капюшон. И будто пропасть разъяли внутри него, будто бросили в горячую лаву, обжигающую, словно лед. Только что, испытав боль утраты, он думал, что ничто уже не сможет сравниться с этим его горем, с такою его бедой, однако глядя в лицо убийце, он терял сознание, не в силах выдержать нового жестокого удара.

 – Ты? Это всегда былты? – Кестер чувствовал, что задыхается.

 – Конечно, ведь должен же был кто-то поддерживать тебя, направлять,– ухмылялся Гриффит своею хищной, опасной улыбкой.

 – Убей же и меня, – горько усмехнулся Кестер, все так же сжимая в объятиях тело Анны.

 – Нет. Чтоб я так быстро отправил тебя в преисподнюю? Ты слишком нравишься мне, Кестер, – Гриффитт склонился над Кестером, рукою в перчатке сжал его плечо.

 – Твой ад не страшит меня, – насколько теперь мог, зло и надменно ответил барон, уклоняясь, отстраняясь, и чувствовал, что холодеет, стынет от ужаса.

 – Это пока. Пока ты не попал туда, – строгим голосом сказал Гриффит, выпрямляясь в полный рост, – Вспомни, когда ты стоял перед молодой вдовой в той старой хижине, желая немедля растерзать ее, ты ведь не боялся, правда? Но только лишь ступив на неизведанную территорию, поддавшись всем этим слабостям-миндальностям, таким недостойным мужчины, воина чувствам, – с презрением продолжал друг, – теперь побежден,  разбитый, жалкий, сидишь  в крови и дрожишь… Снова в крови, снова дрожишь, Кестер, –  изощренно казнил барона Гриффит, – А ведьздесь  я мог избавить тебя от страданий, если бы ты хранил холодную голову и жесткое сердце.Там – нет условий, и я не властен делать ничего другого, как только страшно и бесконечно пытать тебя. Подумай, Кестер, весь этот маленький ад, через который ты прошел сегодня, – стоит ли он того, чтобы тратить на него остатки своей жизни?  – чуть заметно сочувствуя, совсем-совсем себене свойственно обратился к Кестеру Гриффит.

Но тот уже не слышал друга – погибал.

–  Как же ловко ты провел меня. Как обманул, – еле слышно прошептал барон.

 – Нет. Это ты обманул меня, Кестер, когда дал понять, доказал, что все эти глупые, пресные любовные страсти   не влекут тебя, не забирают, –  чуть заметно  с обидою продолжал Гриффит. – Знаешь, я уж было подумал, что нашел себе достойную компанию… Странствовать по вашему скучному миру – не великая для меня радость, напротив – смертная тоска, – чуть заметно тосковал Гриффит.  – А с тобою… с тобою мне было весело, и, знаешь,  друг мой, я будто бы возвращался домой, – чуть заметно сожалея, заключил он, а после совсем уже по-своему – с улыбкою, тихо, смертельно ядовито – завершил, наконец, свою казнь:

 – Прощай же, Кестер, справляйся, как сможешь… если сможешь… еслизахочешь...

И Гриффит исчез. Так же, как тогда – давным-давно в прошлой жизни. Растворился в воздухе, будто его и не было вовсе.

 

                                                       **************

 

Этой же ночью в отчаянии и боли, в одиночестве и крови Кестер снова барахтался в своей ванне. Ему больше некого было звать, и он согласился бы даже, если б кто-нибудь из слуг постоял и подержал рядом с ним свечу, но те все не шли. Как будто пропали. Поглотились ставшей мрачнее самого мрака атмосферой замка, да верно, попрятались просто: трусливые, подлые, затаились в своих коморках в ожидании финала.

И вновь и вновь Кестер пытался заглянуть в ее глаза. В глаза сидящей напротив и склонившей на грудь себе голову Анны, а после, по старой привычке, погружался под  воду, захлебывался отданным телом ее – вкусным, пряно-соленым красным. Выныривая же, запивал тот сок таким же красным – сладким, крепленым. И тут же с прежнею нежною страстью бросался целовать свою любимую, свою невесту, и тут же вновь старался посмотреть в ее не ее, пустые, мертвые глаза.

 

Тем утром Кестер так и не вышел из своих покоев. Так и не появился взъерошенным, раздраженным, с покрасневшими от бессонницы, обведенными  темными кругами, но прекрасными ледяными глазами во дворе своего замка. Слуга обнаружил барона – все так же в ванной – околевшим… утопленником. Быть может, как предположили, вино (несколько довольно вместительных, пузатых и совершенно пустых кувшинов нашли рядом с купальней), в конце концов, усыпило сознание Кестера: он погрузился в воду и, пьяный, не смог уже выбраться – захлебнулся в своем кошмаре. Ну а потом, вероятно, друг Гриффит принял его  в своих владениях.

Как бы там ни было, для Кестера такая развязка не стала бы худшей, ведь спустя всего несколько месяцев назревавший уже долгое время против нынешней власти бунт, наконец, свершился, и тех, кто так недолго, но жестко правил, свергли не менее грубой, беспощадной силой. А после, лишив их воли, титулов, богатства, предали лютым казням. Всехих и всех их преданных вассалов, таких же преданных, как  молодой барон Харшли. Прекрасный и страстный убийца Кестер.

 

                                                       Конец

 

 

Примечания:

 

1. Гаун – (англ.) – в 15-16 вв. мужская и женская выходная одежда в Англии.
2. Дуплет  – (англ.) – в 15-16 вв. мужская одежда в Англии.
3. Граф  Дафф – Duff  (англ.)  – фальсифицировать, обманывать.