- Какая цель интервью? - таким вопросом встретил меня Яков Самойлович. - Сейчас пишут о людях, которые не имеют никакого отношения к искусству. Три ноты написал - и уже композитор. У нас же прыгающее искусство! Попрыгунчики! Я в поп-музыке не участвую, потому что в детстве слушал настоящую эстраду. Кто выступал? Собинов, Утесов... Во время этих концертов я впервые услышал арию Фигаро. Это была эстрада! А то, что сейчас выдается, - полуфабрикаты.

- И что с этим делать?

- Изменять вкусы людей, приобщая их к большому искусству. У нас есть чем гордиться. Но обязательно напишите: в Киеве больше не существует Театра оперетты! Пришел чужой человек. Они побывали у меня с режиссером театра и при мне обменивались репликами, которые выдавали их пренебрежительное отношение ко мне, к моему творчеству. Это ощущается, понимаете?

А то, что сейчас с оперой творится, просто страшно! Показывают русские спектакли, а наши композиторы, включая величайшего оперного творца Юлия Мейтуса, игнорируются. У меня вышел сборник - обработки народных песен. Весь тираж, как и тираж компакт-диска с моими вальсами, лежит в квартире. Потому что в Киеве нет нотного магазина. На Крещатике закрыли, а взамен что? Это же просто неприлично!

- Год назад в Киевской филармонии состоялся ваш концерт. Вашему творческому долголетию можно только позавидовать...

- В 93 года я получил премию имени Вериковского за мюзикл "О’кей, Мойша!" по мотивам произведения Шолом-Алейхема "Кладоискатели"... На последнем моем концерте пела народная артистка Украины Лидия Кондрашевская. Чудесная певица, эмоциональная, артистичная. И какую же надо иметь душу, чтобы так петь! Она сделала мой концерт за свой счет. Я сказал ей: "Хочется спросить - ты в меня влюблена или в мое творчество?". Она ответила: "И в то, и в другое". К сожалению, она сейчас серьезно больна, лежит в кардиологии. И пела в таком состоянии. Лидочка, золотко... Мне хотелось бы ее проведать, но, к сожалению, я сам в таком состоянии... Болит позвоночник. Каждая минута для меня - мучение. Два раза уже падал на спину.

Правда, был недавно в Союзе кинематографистов на торжественном обеде, посвященном Дню Победы. Я принял лекарство, за мной заехали. И там ко мне подошел один режиссер, новенький такой, я его не знаю: "Можно записать ваш телефон?". Говорю: "К чему бы это?". - "Мне надо снять Ивана Грозного, а вы очень на него похожи"...

- Теперь понятно почему, когда я позвонил вам, из трубки прозвучало: "Иван Грозный слушает!". А какое отношение к музыке имели ваши родители?

- Профессионально - никакого, но были музыкальны. С удовольствием напевали понравившиеся мелодии, когда возвращались после спектаклей. Папа был портным высшего класса. Для того чтобы до революции быть портным, да еще еврею, надо было иметь диплом, который получали в Одессе. Папа сдал там специальный экзамен и открыл мастерскую на главной улице Киева.

Яков Цегляр и Дмитрий Шостакович

А мама была художницей-шляпочницей. Как сейчас называют людей этой профессии? Дизайнер, да? Она в своем деле была талантливым человеком, вечно что-то придумывала. К ней обращался весь артистический мир города.

- А где вы жили?

- В двухэтажном доме на Крещатике, где сейчас казино "Красный лев". Там еще находился интимный театр (потом он стал еврейским театром). Мы, дети, проникали в него через черный ход. Я слушал Утесова, Вертинского, других исполнителей. Вот откуда я знаю настоящую эстраду, а не ту дешевку, которая сейчас бытует. Я видел там Айседору Дункан, она танцевала "Интернационал". Была в красном платье...

- Она вас поразила как женщина?

- Что я тогда понимал в женщинах? Сам танец поразил - танец жестов. И еще я запомнил, что она была босая. Потом узнал о ее жуткой смерти, когда она удушилась в автомобиле собственным шарфом, который затянуло под колеса.

Помню бесконечную смену власти - она менялась буквально каждый день. Сегодня - красные, завтра - белые, послезавтра - еще какие-то. То немцы, то поляки, то наши... А нам, мальчишкам, это было безразлично, мы бегали за военными оркестрами. И однажды я поймал себя на том, что выдумываю музыку параллельно звучащей. Оркестр играет одно, а я пою свое. Это контрапунктом называется, но я тогда этого слова, естественно, не знал.

В 14-м году отца забрали на фронт, он вернулся инвалидом. Заболел испанкой (она тогда жутко людей косила), умер в
20-м, когда ему было всего 32. А мамы не стало в 32-м. Что еще вам рассказать? Помню, был как-то налет. Жильцы спрятались в подвале. Сидели в нем одновременно белогвардеец и коммунист. Грабили ресторан наверху. Потом бандиты ворвались в подвал, наставили на всех винтовки. Опустошили кошельки, забрали ценности, у кого были. А мне сунули шоколадку...

- И как вы в таких неблагоприятных жизненных условиях все-таки получили музыкальное образование?

- Представьте себе, я возглавлял комсомольско-молодежную бригаду на заводе "Ленинская кузница", был токарем шестого разряда. И вот комсомол направил меня учиться на рабфак при музыкально-драматическом институте имени Лысенко. Я принял участие в конкурсе песен о заводе "Арсенал" и занял первое место. С моей песней коллектив завода вышел на первомайскую демонстрацию. Написал цикл испанских песен, посвященный военным событиям в этой стране. Мои песни широко исполнялись.

Филипп Козицкий пригласил меня в Союз композиторов Украины, он был тогда его председателем. Говорит: "Этот человек очень талантлив. Надо сделать так, чтобы он прошел гармонию, контрапункт и стал композитором малой формы". Тут же стоял Александр Свечников, он возразил: "Я считаю, его надо подготовить для поступления в консерваторию. Берусь за него". И полтора месяца меня учил. Но приняли меня не в консерваторию, а на четвертый курс училища, в класс Левка Ревуцкого. Дальше события развивались для меня драматично.

Свечников предложил показать одну из моих удачных песен на слова Максима Рыльского в Союзе композиторов. Песенную секцию возглавлял Матвей Гоземпуд, композитор классического направления. Он много писал, но пострадал, когда громили космополитов, - его смешали с грязью. А это, между прочим, учитель Игоря Шамо.

Во время обсуждения Гоземпуд о моей песне отозвался так: "Дунаевщина!". Это было как оскорбление. А для меня (и для многих других) Дунаевский был Богом в песне. Я ходил на все фильмы, где звучали его произведения. "А у вас есть что-то подобное? - спрашиваю мэтра. - И вообще, кому нужна ваша классика?" - что-то в этом смысле высказался. Я тогда еще мало разбирался в музыке.

Гоземпуд, негодуя, заявил: "Или я, или он!". Всех, с кем я учился, перевели в консерваторию, а специально для меня сделали пятый курс училища, где со мной занимались индивидуально. Разрешили, правда, посещать занятия факультативно, так что первый курс я окончил вместе с ребятами. Вызывает меня декан факультета: "Что у вас было с Гоземпудом? Вы не могли бы перед ним извиниться?". Говорю: "За классику сделаю это с удовольствием (я уже играл тогда Баха, знал симфонии Шостаковича). А за Дунаевского извиняться не собираюсь"...

- Кто был вашими однокашниками?

- Известные украинские композиторы - Вадим Гомоляка, Платон Майборода, Игорь Белоус... С Платоном я имел счастье дружить. К нему и его брату Георгию отношение после войны было, как к оккупантам. Они были на фронте, но попали в плен, и это - совершенно несправедливо! - вменялось им в вину. А о Германе Жуковском слышали? Он, находясь в оккупации, написал оперу "От всего сердца", которая почему-то не понравилась Сталину.

Жуковский был представлен к премии. Лежал в больнице, когда стало известно, что его другу премию дали, а ему нет. И что вы думаете? Для Жуковского это было жестоким ударом, он умер. По такой же причине, между прочим, скончался и народный артист Украины Михаил Кречко. До такой степени его возмутило, что премию присудили не ему, а иностранцу.

- А у вас подобные огорчения случались?

- В 53-м я был представлен к Сталинской премии. Позвонил Тихон Хренников: "Яша, поздравляю! Ты получил высшую награду!". Спрашиваю: "А кто еще?". - "Больше никто". Меня охватил ужас, потому что среди претендентов было 13 человек - весь цвет Союза композиторов, в сравнении с которыми я, честно говоря, считал себя пигмеем. Они бы мне этого не простили, начали бы уничтожать, как чуть не съели композитора Аркадия Филипенко за то, что Москва наградила его, а не их. Но Сталин умер, и я был счастлив, что не получил эту премию...

- И все же вас как-то уязвляли, унижали?

- Обид хватало. На заключительном концерте Декады украинского искусства и литературы в Москве присутствовал лично Сталин. Ему очень понравилась моя песня "Приїжджайте на Вкраїну, любi гостi москвичi", которую пели лучшие исполнители. Но автора не объявили. Потом об этой песне были самые лучшие отзывы во всех ведущих газетах, но кто автор, так ни разу и не написали.

- Вы всю жизнь прожили в Киеве?

- По своей воле этот город не покидал. Но я еще учился в консерватории, когда меня в числе 11-ти студентов направили поднимать культуру в село Лозоватка Шполянского района Киевской области (двое сразу сбежали). Там, в передовом колхозе имени Сталина, Никита Хрущев решил организовать музыкально-вокальную студию. Да такую, чтобы гремела не только на весь Советский Союз, но и на весь мир. Так оно и вышло: американцы о нас даже фильм снимали. В студию входили, как в церковь.

Никита Сергеевич расщедрился: в село прибыл весь состав духового и струнного оркестра. Были класс скрипки, класс вокала. А какие исполнители! Мы привезли штук пять фортепиано. Но сельские жители встретили нас как-то странно. Кто-то воскликнул: "Якесь картопляно привезли!". Не фортепиано, а "картопляно"!.. Но вскоре наладились хорошие отношения.

Гранды советской песни: Яков Цегляр, Ян Френкель, Микаэл Таривердиев, Александра Пахмутова

Я руководил народным хором, сочинял песни. "Ой, як покопали буряки, йшли нашi хлопцi в моряки..." - была такая песня о колхозе. И вот во время очередной репетиции вдруг ощущаю, что моя голова поворачивается все время не туда, куда нужно, а к голубым глазам.

Роман с Ганной начался случайно. Была пурга. Мы с ней шли в студию. Намело сугробы. Я помог ей перебраться через один, через второй. А чтобы преодолеть третий, пришлось подхватить ее на руки. И тут она крепко прижалась ко мне и обожгла поцелуем. Я как с ума сошел! И после этого провожал ее домой за четыре километра. А ведь мы, городские жители, были почти голые - в демисезонных пальто, в брезентовых туфлях. Я замерзал... Но хуже было другое... Любовь педагога к воспитаннице осуждалась. Со мной один из коллег перестал здороваться. Меня вызывали на педсовет, пропесочивали, грозились откомандировать обратно в Киев.

- У вас с Ганной была платоническая любовь?

- Мы только целовались - не больше. Я хотел, чтобы все было красиво. И вдруг директор студии говорит: "Яша, придется тебе срочно жениться на Ганне". - "Почему срочно?". - "Потому что ее отец завербовался на Восток и они скоро уедут".

Но я не воспользовался этим советом, пропустил срок. Поехал, как обычно, в воскресенье в Шполу, чтобы помыться в бане, посидеть в "роскошном ресторане" - в местной забегаловке. Возвращаюсь в село. И тут ко мне в форточку постучала Машка - подруга Ганны: "Вони вже поїхали!". - "Як поїхали?!".

Оказалось, днем прибыло распоряжение: немедленно выезжать! Они продали вещи и отправились на станцию, что в 15 километрах от села. Поднялась пурга, метет так, что ничего не видно. И я, простуженный, в своих тоненьких туфельках бегу напрямик через поля на вокзал. Падаю, поднимаюсь, проваливаюсь в сугробы и снова - вперед, вперед.

Успел! Они еще на станции. Ганна бросается мне на шею, рыдает. "Що робити?". - "Бери документи, йдемо до загсу розписуватися". - "А скриня як?". - "Чорт iз нею - iз скринею! Наживемо!". Кто-то доложил, что я здесь. Бросились в погоню. Это было кино! Бегут женщины: одни - на нашей стороне, другие - против нас. Впереди разъяренная мать, она собиралась выдать дочь за другого. Настигли. Разгорелся спор. Мне пообещали: "Мы все сделаем, чтобы она вернулась и здесь получила образование".

Я им поверил. Но Ганны так и не дождался. Позже узнал, что она вышла за парня, угодного матери, который завербовался вместе с ними.

- А что бы вы делали, если бы она тогда не уехала?

- Если честно, не представляю, как бы устроился с ней. Наверное, остался бы жить в селе.

- А как вообще еврею жилось в украинском селе?

- 14 июня 1941 года в Киеве был день нашего отчета о проделанной работе в селе. И вот тут я впервые почувствовал, что быть евреем - страшное дело. Но эта тема опасная, лучше ее не трогать...

- Пожалуйста, продолжайте...

- Как раз начались гонения против евреев. И одним из тех, кого это коснулось, был я. Вместо меня дирижировать моим академическим оркестром поставили некоего Слипца. Он исполнял произведения, которые я готовил. Мне было ужасно больно. Есть снимки, где перед оркестром стою я, а подписано: "Дирижер Слипец".

Понимаете, я считаю, что евреи очень много сделали для развития украинской культуры. Очень много! Возьмите того же Шамо. Или Мейтуса - лучшей оперы, чем его "Украдене щастя", нет. Я отдал себя Украине на все 100 процентов, но и еврейской культуры никогда не "цурався".

Две моих сестры пошли в Бабий Яр. Вообще говоря, Бабий Яр еще по-настоящему не описан. Представьте себе ужас людей, которым пришлось раздеваться догола перед смертью... В моей опере "Праведники" хор поет "Поход на смерть". Художественный руководитель Киевской филармонии Владимир Лукашов, прослушав черновые записи, сказал, что у него волосы дыбом вставали. Я предложил эту оперу нашему театру, но они боятся ее ставить...

Однако народный хор, которым я руководил (уникальный коллектив, в нем пели старики и молодые), у меня не отобрали. Я был представлен к награде. И по решению правительства именно мой хор должен был поехать в Москву для выступления на выставке народного хозяйства. К сожалению, война помешала этой поездке.

- Кем вы были на войне?

- Меня, как музыканта, сделали капельмейстером. Еще я был начальником отдела красноармейской художественной самодеятельности фронтового Дома офицеров в Тбилиси. Ездил во фронтовые части по всей Восточной и Западной Грузии. Везде был нарасхват. Приезжал, к примеру, в часть, проводил семинары строевых песен, оставлял пять своих. Они были бесхитростные:

Или - "Закортiло нiмцям сала...". С этой песни я начинал.

- Ваше звание?

- Я звания не имел, был неаттестованным капельмейстером... Понимаете, в детстве один мальчишка, который относился к евреям сами знаете как, умышленно столкнул меня с обрыва. Тогда я повредил позвоночник, боли в котором преследуют меня всю жизнь, так что к строевой службе я был непригоден. Но я воевал песней! И недавно получил за это звание участника боевых действий. Как-то лежал в больнице в одной палате с Героем Советского Союза Андреем Ворончуком, рассказал ему обо всем. Он воскликнул: "Как это правильно сделали! Вы поднимали дух солдат перед боем!".

- Судя по бесчисленным фотографиям, которые я вижу на стенах, судьба сводила вас со многими известными людьми. Расскажите хотя бы о некоторых из них...

- Война кончалась. Узнаю, что в Тбилиси приехал знаменитый артист Павел Кадочников (фильмы "Голубые дороги", "Подвиг разведчика"). В Доме офицеров был его концерт, он пел, отвечал на вопросы. Я воспринял его с восторгом, потому что мысли, которые он излагал о музыке, были созвучны моим. А еще он пришел в мой кабинет, где стояло пианино, и попросил разрешения репетировать.

Для фильма "Робинзон Крузо" песни должен был написать композитор Пушко, но вовремя не сделал. Кадочников мне говорит: "Попробуйте вы". И я сочинил три песни на стихи и переводы Маршака. Песни получились удачные, Павлу они понравились: "Других не буду петь!".

А потом были съемки в Батуми на берегу моря. Кадочникова захватила большая волна, его вытащили из воды веревками. Он продрог. У консультанта группы Сергея Ермолинского (удивительный человек, который близко знал Маяковского, Есенина) имелась бутылка какого-то вина, а у меня - бутылка армянского коньяка. Мы их распили на троих. Кадочников решил нас отблагодарить. "Здесь, - говорит, - есть винный погребок, его мало кто знает. Вино там роскошное! Приглашаю вас туда".

Спускаемся в погребок. Вместо стульев - бочки. Обслуживает толстый грузин, этакий кацо. Кадочников заказывает две бутылки и ко мне: "Яша, у вас будет 50 рублей?". Я подумал: "Вот те на - пригласил угощать". А потом вспомнил, что жена Роза держит артиста в ежовых рукавицах, строго контролирует все его расходы. Даю Кадочникову деньги.

Заходит в погребок компания крестьян. А Ермолинский, когда выпивал, становился обаятельным и красноречивым. При виде простых тружеников он залился соловьем: стал благословлять их руки и ноги, благодаря которым на свет появился столь божественный напиток. Те, естественно, растрогались и прислали нам три бутылки вина. Кадочников деньги мне возвращает. Достает губную гармошку, играет "Сулико". От крестьян поступает еще две бутылки.

Я, зная силу грузинского вина, пил меньше и после погребка шел посередине, поддерживая своих друзей по обе стороны. Кадочников продолжал терзать губную гармошку, а Ермолинский затянул: "Наточка моя...", подразумевая известную грузинскую киноактрису Нату Вачнадзе, с которой у него был роман.

Мы настолько сошлись с Ермолинским, что он посвятил меня в такие подробности своей жизни, которых не раскрыл бы никому другому. Рассказал, что сидел, как многие. И пришел после освобождения в дом знаменитой актрисы Софьи Магарыл (она играла княжну в известном фильме "Маскарад"). Он был весь в язвах. И она, несмотря на то что была замужем, его выходила, залечила ему все раны. Сергей заболел сыпным тифом, и Софья отнесла его на руках в больницу, такой он был легкий. Там он пережил болезнь. А она заразилась от него и умерла... Вам все это интересно?

- Очень.

- Дальше будет еще интереснее. В Тбилиси приехал Борис Пастернак, поселился в гостинице, где жил Ермолинский. А я поэтом восхищался. С книжкой "Ромео и Джульетта" в его переводе не расставался, носил ее, как говорят, на груди.

Как-то я был в гостях у Ермолинского. Он мне говорит: "Яша, хотите, я вас с Пастернаком познакомлю?". - "Конечно, хочу!". - "Идемте". Спускаемся этажом ниже, стучим в дверь номера. Никто не открывает. Стучим снова. В ответ ни звука. Ермолинский трогает дверь, и она сама отворяется. Заходим, в комнате пусто. На балконе тоже никого. "Он, видно, выскочил в магазин, - предполагает Ермолинский. - Сейчас появится".

Сидим, ждем. И вдруг слышим: из шкафа раздаются какие-то непонятные звуки. Что такое? В недоумении переглядываемся. И тут дверцы шкафа распахиваются, и оттуда вываливается раскрасневшийся, с выпученными глазами, задыхающийся Борис Пастернак. Он, оказывается, спрятался в шкафу, думая, что грузинские друзья пришли склонять его к очередной выпивке. Вот такое странное знакомство у нас произошло.

Стихи Пастернака я впервые услышал от Максима Рыльского. Я в качестве автора оперетты "Желаем счастья" приехал к нему на дачу вместе с Ольгой Галабутской, его бывшей секретаршей. Мы всю оперетту прокрутили ему в записи на громоздком магнитофоне. Он прослушал и сказал: "До сих пор я считал ведущим композитором этого жанра в Украине Алексея Рябова, но сейчас меняю свое мнение".

Рыльский был мягкий, милый человек. Он пригласил нас на второй этаж отобедать. Сказал, что на десерт почитает стихи лучшего поэта России. Но имени его не назвал, ведь Пастернак тогда был под запретом. Чьи стихи он читал, я узнал позже.

- Что читал, помните?

- Стихи из "Доктора Живаго".

- Яков Самойлович, осмелюсь предположить, что на сочинение чудесных вальсов и другой музыки вас вдохновляли прекрасные женщины. Много их у вас было за долгую жизнь?

- Когда мне было 19, я женился на 16-летней подруге моей сестры. Шурочка пришла к нам в гости. Рядом случился пожар. Сестра кинулась смотреть. И в этот момент все и произошло... Она меня взяла. Насильно. Я даже не успел сообразить, как это получилось.

Потом сообщает, что беременна, ее тошнит. Я достал ордер на аборт, тогда это было непросто. Мы вместе пришли к женщине-гинекологу. Она осмотрела Шуру и говорит мне: "Вы любите свою жену?". - "Люблю". - "А вы знаете, что после аборта она может не иметь детей?". Короче, мы это дело отложили.

Но через пару месяцев снова забеспокоились и решились на операцию. Доктор, к которому мы шли, жил на пятом этаже. Мы поднялись туда. И тут Шура испугалась и понеслась вниз. Вот так родилась моя первая дочь...

А потом у меня появилось к Шуре недоверие, а это страшное чувство. Ее совершенно не интересовало мое творчество. Она была против того, чтобы я учился. Я устроил ее в парфюмерный магазин. Однажды прихожу за ней, а ее уже какой-то мужчина поджидает. Я притаился, смотрю: она вышла и взяла его под ручку. Так мы расстались. Она умерла недавно...

Моя вторая жена Лена была полька, гордая такая. Я с ней познакомился на каких-то именинах. Стали встречаться, начались скандалы по пустякам. Почему, например, опоздал на пять минут? Меня это охладило к ней. Наши отношения почти закончились, но тут она сообщает, что беременна. А я как раз получил квартиру. До этого у меня 11 лет не было крыши над головой. Намучился изрядно.

Как-то в своем новом жилище мою окно, и тут заходит она. А мы до этого с ней полгода не виделись. Всю ночь я ее убеждал, что мы не пара. Она поднялась в шесть утра и полуголая выскочила на улицу.

- Какие страсти!

- Да, стояла зима. Я страшно переволновался. Потому что накануне жена моего друга Гомоляки бросилась в прорубь. Я думал, что и Лена пошла на это. Значит, я убийца. Звоню, ищу ее повсюду. Наконец она снимает трубку. Кричу: "Ну тебя к черту! Переезжай!".

- Сколько вы с ней прожили?

- 13 лет. Моей второй дочке уже было 12. У меня с ногами стало плохо, я ездил на курорты лечиться. Я не любил Лену. Там, где есть насилие, любви быть не может. В конце концов, я взял раскладушку, одеяло, ноты и сбежал...

- А как вы жили с третьей женой?

- Света была замечательная женщина. Я с ней познакомился опять же на именинах одной моей поклонницы. Тогда были в моде короткие юбки, я это увидел, и мне захотелось целовать ее колени. Я ей сказал: "Через 20 минут вы отсюда выйдете". Мы пошли в парк, и там я осуществил свои нескромные желания. Но она, бедная, заболела раком. Я ее выхаживал и очень любил. Мы с ней были в браке пять лет, а до этого девять лет были любовниками. Я долго не рисковал на ней жениться, потому что разница в летах была большая.

- На сколько вы были старше ее?

- На 20 лет. Хотя потом я полюбил женщину, которая была младше меня на 54 года.

- Сколько вам было?

- 82 года.

- Браво! Вы меня восхищаете все больше и больше...

- Это святое, трогать не будем. Я написал для нее песню. Послушайте. (Включает запись. Звучит голос Якова Самойловича):

Нашими отношениями восторгались мои друзья, все окружающие. Нам завидовали.

- Вам сейчас не скучно одному?

- Что вы! Я всегда занят, не чувствую своего возраста. Продолжаю работать! Думаю: если в Киеве нет оперетты, может быть, в Москве мои произведения примут? Вот только спина беспокоит и ноги плохо держат. Годы все-таки давят.

- О женщинах уже не мечтаете?

- Я всегда любил женщин. Они давали вдохновение. Я и сейчас готов целовать им колени, да что из этого выйдет?

Автор : Михаил Назаренко
Источник : "Бульвар Гордона"
Дата публикации : 22 Августа 2006