В продолжение поста Татьяны ака Blondinka  Как русская народная песня про Стеньку Разина превратилась в англоязычный хит «The Carnival Is Over»?

 Когда-то в детстве на меня огромное впечатление произвела книга нашего харьковского писателя  Станислава Кононовича Славича (Приступа) "Крымские повести", в частности, повесть "Рассказ барабанщика", эпизод из которой предлагаю вашему вниманию:

То были дни относительного спокойствия. А спокойствие на фронте — это удивляющая своими оттенками тишина, когда вдруг слышным делается журчанье ручья или пение птицы. Но в тот раз было другое.

Горовой со своим трио после концерта вышел наружу: Начали прощаться с гостеприимными хозяевами и услышали звуки губной гармошки. На передовой было тихо, и они раздавались удивительно отчетливо. Немец играл, нестерпимо фальшивя. И добро бы какую-нибудь свою, немецкую вещь — тут уж, как говорится, дело хозяйское, а то ведь нашу — песню про Стеньку Разина! А другой немец запел, и это было еще ужаснее: «Вольга, Вольга, муттер Вольга...»

Видя, как страдальчески поморщился Горовой, кто-то из хозяев предложил:

Пальнуть по нему, что ли? Разве достанешь?— возразил другой.— Он   же  в траншее  сидит. Попугать хотя бы, чтоб заткнулись... Что вы, что вы!—запротестовал Горовой, услышав этот разговор.—Таких подлецов нужно убивать морально. Вы меня поняли?

Но сперва его никто не понял. Все стало ясно, когда Горовой, выбрав место попросторнее (здесь от основной траншеи уходил в сторону ход сообщения), снова вынул из футляра скрипку. Сначала он играл эту песню —«Из-за острова на стрежень» — один, потом присоединилась флейта, за нею аккордеон. Немцы сразу замолчали. А когда наши музыканты закончили, из той траншеи послышалось даже:

—     Иван! Браво! Давай-давай!

Горовой переглянулся с ребятами, и они грянули современную — «Много песен над Волгой пропето...»

И тогда, и потом я спрашивал себя: а что происходило в это время в немецких окопах? Ничего, наверное, особенного. Возможно, удивились, услышав музыку, и подняли на смех своего незадачливого музыканта. Потом кто-то сунулся в офицерский блиндаж:

Господин обер-лейтенант, русские концерт устроили. Что еще за концерт?

И командир роты вместе с командиром минометной батареи, которая располагалась по соседству, обменявшись улыбками, решили тоже выйти послушать. А почему бы и нет?

«Вольга, Вольга, муттер Вольга» была им знакома. Но обер-лейтенант поморщился, когда его солдаты начали подбадривать этих русских — вот уж незачем. Здесь бы лучше проявить сдержанность.

А это что они играют? Лейтенант пожал плечами. Наверное, что-то нынешнее.

И тут у того сукина сына лейтенанта-минометчика возникла блестящая, как ему казалось, мысль. Он весело подмигнул:

—     А что, если мы им поможем аккомпанементом?

—     Что?— не понял   обер-лейтенант,   но приятель уже схватил трубку и вертел ручку телефона, соединяясь с батареей.

До чего же ясно я представляю себе это! Какими наивными чудаками были наши ребята!..

После второй песни немецкая траншея молчала.

— И последнюю — сказал Горовой. Он взмахнул смычком и заиграл вальс Штрауса «Голубой. Дунай». Я понимаю, ему хотелось по всем статьям утереть нос немцам.

А фрицевский лейтенант в это время передавал по телефону команды, и поворачивался ствол миномета, и уже готовы были мины...

Неспортивно . получается, Руди,— с сомнением говорил обер-лейтенант. Почему? Сначала они   нас   развлекали,   а  теперь мы их.

И ведь ждали же сволочи, когда закончится вальс. Какой смысл они вкладывали в это — не понимаю. Поверить в то, что им так уже нравилась музыка,— невозможно.

Горовой, этот седой и морщинистый мальчик в матросском костюмчике, раскачивался, колдовал смычком и скрипкой; вел  свою партию флейтист; сдержанно, но сильно звучал аккордеон, временами перехватывая и тут же возвращая милую и светлую мелодию. Но вот она замерла. Наступил тот короткий момент, когда и музыкант на мгновение замирает, будто все еще не решается оторваться от инструмента. Святой момент счастливого завершения! А тот сукин сын секундой раньше уже отдал команду, и ждавший с поднятой рукой наготове унтер-офицер взмахнул этой рукой, и мины — «иу-у-у, иу-у-у, иу-у-у...» — полетели одна за другой.

В нашей траншее послышалось:

.— Ложись!— и команда сработала мгновенно. Замешкался один Горовой. Он даже не замешкался, а попытался прикрыть собой скрипку. Чудак-человек, но, может, так и нужно?                                                   

Первая мина разорвалась на бруствере, и осколки пошли поверху. Вторая легла рядом. Когда Горового подняли, он был еще жив и просил:

—     Ради бога, осторожно со скрипкой.

Вечером мичман Щепкин вычеркнул еще одну фамилию из списка. Сколько их уже было вычеркнуто — считать не хотелось.

 Тогда по малолетству у меня не возникло ни крохи сомнения, что так и было.  Тем более, что Станислав Кононович писал в стиле художественно оформленного репортажа, -  или то, что видел сам, или то о чем ему рассказали во время интервью. Позже, перечитывая книгу заново и по новой переживая судьбы героев, задумался, а насколько могли быть известными в гитлеровской Германии наши популярные песни?

Не сомневаюсь, что эту мелодию могли слышать из немецких окопов  наши солдаты, а возможно и сам Станислав Кононович (а он попал на войну в 16 лет, присоединившись в 1941 к нашим отступавшим войскам).

Только для наших бойцов это была песня о Стеньке Разине, а немцы развлекали себя брутальной шуточной песенкой о печальной участи паратрупера.

Abgeschmiert aus - 100 Metern текст песни и перевод 

 Осталось только выяснить, кого же троллили немецкие парашютисты? Мое мнение, что парадировать песню унтерменшей - это не совсем в духе немецкого национал-социализма. И появилась она в конце 30-х, вряд ли песня о Стеньке Разине могла быть широко известна в гитлеровской Германии. А объектом глумления этих "белокурых бестий" скорее всего был церковный хорал  Vol Verwachtig...

Предметом дальнейших изысканий может быть тема: А что же было раньше? Хорал или Из-за острова на стрежень?