Albina Кедрин Дмитрий Борисович - русский советский поэт.
Мороз на стеклах
На окнах, сплошь заиндевелых,
Февральский выписал мороз
Сплетенье трав молочно-белых
И серебристо-сонных роз.
Пейзаж тропического лета
Рисует стужа на окне.
Зачем ей розы? Видно, это
Зима тоскует о весне.
Зимнее
Экой снег какой глубокий!
Лошадь дышит горячо.
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Пруд окован крепкой бронью,
И уходят от воды
Вправо - крестики вороньи,
Влево - заячьи следы.
Гнется кустик на опушке,
Блещут звезды, мерзнет лес,
Тут снимал перчатки Пушкин
И крутил усы Дантес.
Раздается на полянке
Волчьих свадеб дальний вой.
Мы летим в ковровых санках
По дороге столбовой.
Ускакали с черноокой
И - одни... Чего ж еще?
Светит месяц одинокий
Через левое плечо.
Неужели на гулянку
С колокольцем под дугой
Понесется в тех же санках
Завтра кто-нибудь другой?
И усы ладонью тронет,
И увидит у воды
Те же крестики вороньи,
Те же заячьи следы?
На березах грачьи гнезда
Да сорочьи терема?..
Те же волки, те же звезды,
Та же русская зима!
На погост он мельком глянет,
Где ограды да кресты.
Мельком глянет, нас помянет:
Жили-были я да ты!..
И прижмется к черноокой,
И задышит горячо.
Глянет месяц одинокий
Через левое плечо.
Бабье лето
Наступило бабье лето -
Дни прощального тепла.
Поздним солнцем отогрета,
В щелке муха ожила.
Солнце! Что на свете краше
После зябкого денька?..
Паутинок легких пряжа
Обвилась вокруг сучка.
Завтра хлынет дождик быстрый,
Тучей солнце заслоня.
Паутинкам серебристым
Жить осталось два-три дня.
Сжалься, осень! Дай нам света!
Защити от зимней тьмы!
Пожалей нас, бабье лето:
Паутинки эти — мы.
Все мне мерещится поле с гречихою,
В маленьком доме сирень на окне,
Ясное-ясное, тихое-тихое
Летнее утро мерещится мне.
Мне вспоминается кляча чубарая,
Аист на крыше, скирды на гумне,
Темная-темная, старая-старая
Церковка наша мерещится мне.
Чудится мне, будто песню печальную
Мать надо мною поет в полусне,
Узкая-узкая, дальняя-дальняя
В поле дорога мерещится мне.
Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,
Комната с пестрым ковром на стене...
Милое-милое, давнее-давнее
Детство мое вспоминается мне.
Осенняя песня
Улетают птицы за море,
Миновало время жатв,
На холодном сером мраморе
Листья желтые лежат.
Солнце спряталось за ситцевой
Занавескою небес,
Черно-бурою лисицею
Под горой улегся лес.
По воздушной тонкой лесенке
Опустился и повис
Над окном — ненастья вестником
Паучок-парашютист.
В эту ночь по кровлям тесаным,
В трубах песни заводя,
Заскребутся духи осени,
Стукнут пальчики дождя.
В сад, покрытый ржавой влагою,
Завтра утром выйдешь ты
И увидишь — за ночь — наголо
Облетевшие цветы.
На листве рябин продрогнувших
Заблестит холодный пот.
Дождик, серый, как воробышек,
Их по ягодке склюет.
Зодчие
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
Песня про Алену-старицу
Что не пройдет -
Останется,
А что пройдет -
Забудется...
Сидит Алена-Старица
В Москве, на Вшивой улице.
Зипун, простоволосая,
На голову набросила,
А ноги в кровь изрезаны
Тяжелыми железами.
Бегут ребята - дразнятся,
Кипит в застенке варево...
Покажут ноне разницам
Острастку судьи царевы!
Расспросят, в землю метлами
Брады у ставя долгие,
Как соколы залетные
Гуляли Доном-Волгою,
Как под Азовом ладили
Челны с высоким застругом,
Как шарили да грабили
Торговый город Астрахань!
Палач-собака скалится,
Лиса-приказный хмурится.
Сидит Алена-Старица
В Москве, на Вшивой улице.
Судья в кафтане до полу
В лицо ей светит свечечкой:
"Немало, ведьма, попила
Ты крови человеческой,
Покуда плахе-матушке
Челом ты не ударила!"
Пытают в раз остаточный
Бояре государевы:
"Обедню черту правила ль,
Сквозь сито землю сеяла ль
В погибель роду цареву,
Здоровью Алексееву?"
"Смолой приправлен жидкою,
Мне солон царский хлебушек!
А ты, боярин, пыткою
Стращал бы красных девушек!
Хотите - жгите заживо,
А я царя не сглазила.
Мне жребий выпал - важивать
Полки Степана Разина.
В моих ушах без умолка
Поет стрела татарская...
Те два полка,
Что два волка,
Дружину грызли царскую!
Нам, смердам, двери заперты
Повсюду, кроме паперти.
На паперти слепцы поют,
Попросишь - грош купцы дают.
Судьба меня возвысила!
Я бар, как семя, щелкала,
Ходила в кике бисерной,
В зеленой кофте шелковой.
На Волге - что оконницы -
Пруды с зеленой ряскою,
В них раки нынче кормятся
Свежинкою дворянскою.
Боярский суд не жаловал
Ни старого, ни малого,
Так вас любить,
Так вас жалеть -
Себя губить,
Душе болеть!..
Горят огни-пожарища,
Дымы кругом постелены.
Мои друзья-товарищи
Порубаны, постреляны,
Им глазыньки до донышка
Ночной стервятник выклевал,
Их греет волчье солнышко,
Они к нему привыкнули.
И мне топор, знать, выточен
У ката в башне пыточной,
Да помни, дьяк,
Не ровен час:
Сегодня - нас,
А завтра - вас!
Мне б после смерти галкой стать,
Летать под низкою тучею,
Ночей не спать, -
Царя пугать
Бедою неминучею!.."
Смола в застенке варится,
Опарой всходит сдобною,
Ведут Алену-Старицу
Стрельцы на место Лобное.
В Зарядье над осокою
Блестит зарница дальняя.
Горит звезда высокая...
Терпи, многострадальная!
А тучи, словно лошади,
Бегут над Красной площадью.
Все звери спят.
Все птицы спят,
Одни дьяки
Людей казнят.
.jpg)
Дума (Батька сыну говорит...)
Батька сыну говорит: «Не мешкай!
Навостри, поди, кривую шашку!..»
Сын на батьку поглядел с усмешкой,
Выпил и на стол поставил чашку.
«Обойдется!— отвечал он хрипло.—
Стар ты, батька, так и празднуй труса,
Ну, а я еще горелки выпью,
Сала съем и рушником утруся».
Всю субботу на страстной неделе
До рассвета хлопцы пировали,
Пиво пили, саламату ели,
Утирали губы рукавами.
Утром псы завыли без причины,
Крик «Алла!» повис над берегами.
Выползали на берег турчины,
В их зубах — кривые ятаганы.
Не видать конца турецкой силе:
Черной тучей лезут янычары!
Женщины в селе заголосили,
Маленькие дети закричали.
А у тех османов суд короткий:
Женскою не тронулись слезою,
Заковали пахарей в колодки
И ведут невольников к Азову.
Да и сам казак недолго пожил,
Что отцу ответил гордым словом:
Снял паша с хмельного хлопца кожу
И набил ее сухой половой.
Посадил его, беднягу, на кол,—
Не поспел казак опохмелиться!..
Шапку снял и горестно заплакал
Над покойным батька смуглолицый:
«Не пришлось мне малых внуков нянчить
Под твоею крышей, сыну милый!
Я стою, седой, как одуванчик,
Над твоею раннею могилой.
Знать, глаза тебе песком задуло,
Что без пользы сгинул ты, задаром.
Я возьму казацкую бандуру
И пойду с бандурой по базарам,
Подниму свои слепые очи
И скажу такое слово храбрым:
Кто в цепях в Стамбул идти не хочет —
Не снимай руки с казацкой сабли!..»
Б.М. Кустодиев. Масленица. 1920 год
Такой ты мне привиделась когда-то:
Молочный снег, яичная заря.
Косые ребра будки полосатой
Чиновничья припрыжка снегиря.
Я помню чай в кустодиевском блюдце,
И санный путь, чуть вьюга улеглась,
И капли слез, которые не льются
Из светло-серых с поволокой глаз...
Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,
А полководец — жертвенную кровь
Любил в тебе... Но множество Любовей
Слилось в одну великую любовь!
Зяблик
Весной в саду я зяблика поймал.
Его лучок захлопнул пастью волчьей.
Лесной певец, он был пуглив и мал,
Но, как герой, неволю встретил молча.
Он петь привык лесное торжество
Под светлым солнышком на клейкой ветке.
Нет! Золотая песенка его
Не прозвучит в убогой этой клетке!
Упрямец! Он не походил на нас,
Больных людей, уступчивых и дряблых,
Нахохлившись, он молчаливо гас,
Невольник мой, мой горделивый зяблик.
Горсть муравьиных лакомых яиц
Не вызвала его счастливой трели.
В глаза ручных моих домашних птиц
Его глаза презрительно смотрели.
Он всё глядел на поле за окном
Сквозь частых проволок густую сетку,
Но я задернул грубым полотном
Его слегка качавшуюся клетку.
И, чувствуя, как за его тюрьмой
Весна цветет всё чище, всё чудесней,—
Он засвистал!.. Что делать, милый мой?
В неволе остается только песня!
Прощай, прощай, моя юность,
Звезда моя, жизнь, улыбка!
Стала рукой мужчины
Мальчишеская рука.
Ты прозвенела, юность,
Как дорогая скрипка
Под легким прикосновеньем
Уверенного смычка.
Ты промелькнула, юность,
Как золотая рыбка,
Что канула в сине море
Из сети у старика!
Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет.
Ее октав железный гром
Мертвец в гробу — и тот услышит!
Но что за уши мне даны?
Оглохший в громе этих схваток,
Из сей симфонии войны
Я слышу только плач солдаток.
2 сентября 1941 года
Родина
Весь край этот, милый навеки,
В стволах белокорых берез,
И эти студеные реки,
У плеса которых ты рос,
И темная роща, где свищут
Всю ночь напролет соловьи,
И липы на старом кладбище,
Где предки уснули твои,
И синий ласкающий воздух,
И крепкий загар на щеках,
И деды в андреевских звездах,
В высоких седых париках,
И рожь на нолях непочатых,
И эта хлеб-соль средь стола,
И псковских соборов стрельчатых
Причудливые купола,
И фрески Андрея Рублева
На темной церковной стене,
И звонкое русское слово,
И в чарочке пенник на дне,
И своды лабазов просторных,
Где в сене — раздолье мышам,
И эта — на ларчиках черных —
Кудрявая вязь палешан,
И дети, что мчатся, глазея,
По следу солдатских колонн,
И в старом полтавском музее
Полотнища шведских знамен,
И сапки, чтоб вихрем летели!
И волка опасливый шаг,
И серьги вчерашней метели
У зябких осинок в ушах,
И ливни — такие косые,
Что в поле не видно ни зги,—
Запомни:
Всё это — Россия,
Которую топчут враги.
август 1942 год
Юность! Ты не знаешь власти детских ручек,
Голоска, что весел, ломок и высок.
Ты не понимаешь, что, как звонкий ключик,
Сердце открывает этот голосок!
Колыбельная песня
На полу игрушки. В доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
Где-то в небе возникает вдруг
Ровный-ровный, нежный-нежный звук,
Словно деловитая пчела
Песню над цветами завела.
В ясном небе близ луны плывет
Маленький отцовский самолет.
«Спи, сынок!— гудят его винты.—
Чтоб в саду играл спокойно ты,
Чтоб лежали в домике в тылу
Детские игрушки на полу,
Каждый вечер ввысь взлетаю я,
И со мной летят мои друзья!
Вражьи «юнкерсы» еще бомбят
Беззащитных маленьких ребят.
Их глаза незрячие пусты,
Их игрушки кровью залиты!
Чтоб добыть победу, чтоб принесть
Детям счастье, а фашистам месть,—
Чуть настанет вечер, над тобой
Мы летим на Запад, в жаркий бой!..»
В темно-голубой квадрат окна
Смотрит любопытная луна.
На полу игрушки, в доме тишь.
Мама вяжет. Ты спокойно спишь.
Над тобой отцовский самолет
Песню колыбельную поет.
Задача
Мальчик жаловался, горько плача...
Мальчик жаловался, горько плача:
«В пять вопросов трудная задача!
Мама, я решить ее не в силах,
У меня и пальцы все в чернилах,
И в тетради места больше нету,
И число не сходится с ответом!»
«Не печалься!— мама отвечала.—
Отдохни и всё начни сначала!»
Жизнь поступит с мальчиком иначе:
В тысячу вопросов даст задачу.
Пусть хоть кровью сердце обольется —
Всё равно решать ее придется.
Если скажет он, что силы нету,—
То ведь жизнь потребует ответа!
Времени она оставит мало,
Чтоб решать задачу ту сначала,—
И покуда мальчик в гроб не ляжет,
«Отдохни!» — никто ему не скажет.
Приглашение на дачу
...Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой.
Сегодня прошел замечательный дождик —
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.
Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
И шел специально для дачного леса,
Раскатистый гром — его верный попутчик —
Над ним хохотал, как подпивший повеса.
На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе:
Кукушка снесла в нашей роще яичко,
Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!
Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте.
В кокетливых шляпах, как модные дамы,
В лесу мухоморы стоят на пуанте.
Вам будет на сцене лесного театра
Вся наша программа показана разом:
Чудесный денек приготовлен на завтра,
И гром обеспечен, и дождик заказан!
Пермиловский В.А. "Поэт Дмитрий Кедрин"
Я
Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.
Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё боящийся потерять.
Июнь 1945
Это стихотворение Дмитрий Кедрин написал незадолго до смерти.
Около подмосковной платформы Вешняки на Казанской железной дороге нашли его в сентябре 1945 года мертвым, с переломанными ребрами, выброшенным из электрички. Кем? Это осталось неизвестно..
4 (17) февраля - день рождения талантливого русского поэта
(1907 – 1945)
IwanofОн часть денег за проданную дачу тогда должен был получить. То ли по наводке, то ли продуктов по дороге накупил, голодное время, то ли сверкнул в электричке деньгами
...А ведь жизнь потребует ответа!
Времени она оставит мало,
Чтоб решать задачу ту сначала,—
И покуда мальчик в гроб не ляжет,
Отдохни - никто ему не скажет...
Да, конечно, неважно уже ...Пушкин...Кедрин... может так задумано судьбой. Ценим когда уже нет
Tatiana
Спасибо за стих-е ЗАДАЧА-это мое одно из самых любимых у Кедрина....
Жизнь поступит с мальчиком иначе:
В тысячу вопросов даст задачу.
Пусть хоть кровью сердце обольется —
Всё равно решать ее придется
1 марта 1945 г.
Понравились ролики-и ГамИ, и Избранные строки.
"Когда сраженья стихнут понемногу,
Сквозь мерное дыханье тишины
Услышим мы, как жалуются Богу
Погибшие в последний день войны".....
Памятник Кедрину в Мытищах(Моск.обл.)
Спасибо за пост!
IrinaАльбина! Спасибо!!! 
Ты осуществила мою давнюю мечту! Умничка!!! 
-------------------------------------------------------------
Когда сраженье стихнет понемногу, -
Сквозь мирное журчанье тишины
Услышим мы, как жалуются Богу
Погибшие в последний день войны.
Дмитрий Кедрин
22 февраля 1944 г.
Он погиб на 132-й день после Победы, во вторник, 18 сентября 1945 года. Что произошло с ним - до сих пор неизвестно. Поэт жил в Черкизово, под Москвой, поехал в город за гонораром и лекарствами для заболевшей жены. Завершив дела, должен был отправиться домой с Ярославского вокзала, но оказался в электричке, идущей с Казанского. Случайные прохожие обнаружили его утром следующего дня у железнодорожной насыпи близ станции Вешняки - избитым и без сознания. По дороге в больницу он скончался. Дмитрию Борисовичу Кедрину было 38 лет.
Московский уголовный розыск проводил расследование, но дело, судя по всему, вели не Жеглов и Шарапов, а ребята куда менее дотошные и принципиальные. Свидетелей расправы над поэтом они не нашли, а может, и не искали. Сообщение жены о том, что поэта преследовали неизвестные люди, проигнорировали.
Не были опрошены и очевидцы того, как 15 сентября (за два дня до гибели!) на платформе Ярославского вокзала "неустановленные лица" пытались столкнуть Кедрина под поезд. Тогда его спасли оказавшиеся рядом пассажиры, а вернувшись домой, Дмитрий Борисович сказал жене: "Это похоже на преследование". Сообщить об угрожающей слежке Кедрин успел и нескольким своим близким друзьям. Но после гибели поэта они были кем-то запуганы и молча согласились с версией о том, что его сбил поезд.
Сейчас можно с большой долей вероятности утверждать, что дело об убийстве Дмитрия Кедрина было закрыто по настоянию "органов". Незадолго до гибели поэт отказался быть их осведомителем. Склонить Кедрина к стукачеству пытался человек, с которым Дмитрий познакомился еще в юности, в Днепропетровске. Как вспоминает дочь поэта Светлана: "Отец спустил приятеля с крыльца, а тот, встав и отряхнув брюки, с угрозой в голосе произнес: "Ты еще об этом пожалеешь".
У днепропетровской госбезопасности были старые счеты с Кедриным: еще в 1929 году Дмитрия арестовывали "за недонесение". Тогда он провел в тюрьме полтора года. После войны им, возможно, понадобился свой осведомитель в столичной литературной среде, и они опять взялись за Кедрина, который казался им легкой добычей.
Убийство поэта могло и не входить в планы вербовщиков. Они, скорее всего, хотели еще раз припугнуть несговорчивого литератора, ожидая, что после этого он уступит. Грязная работа, похоже, была поручена уголовникам.
Так погиб один из самых чистых, добрых, образованных и талантливых русских поэтов ХХ века. При жизни у Кедрина вышла всего одна книга стихов. В нее вошли семнадцать стихотворений. Все остальные цензура выбросила.
А назывался тот сборник: "Свидетели".
* * *
Я с почтальоном говорил, как с близким,
Желал хорошего житья-бытья,
А почтальон уже готовил списки,
Синодик тот, в котором был и я.
СЕРДЦЕ
Бродячий сюжет
Дмитрий Кедрин
Девчину пытает казак у плетня:
"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!"
Девчина в ответ, заплетая косу:
"Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь - и тебя полюблю!"
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: "Не ушибся, сынок?"
1935
Владимир Шорохов - Дивчину пытает козак у плетня (сл.Д.Кедрин)
Александра Круль, Сергей Круль (гитара) - Сердце (Д. Кедрин - С. Круль)
Ирина, спасибо большое! 
Очень интересное дополнение!!! Я читала его стихи, очень нравятся. А вчера что-то... как момент истины!
Жаль, что не так много о нём известно.
Пластинка
Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На чёрном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
"Устала?"
Наскажет
Немало смешной чепухи.
И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид,-
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твоё
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнёшь:
"Покажись!.."
Пластинка хрипнет
И окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.
Сергей Круль - Пластинка (ст. Дм. Кедрин, муз. С.Круль)
Сергей Круль - Осенняя песня (С.Круль - Дм.Кедрин)
Сергей Круль - Приглашение на дачу (ст. Дм.Кедрин, муз. С.Круль)
Сергей Круль - Что ты приходишь, горбатый мышонок (ст. Дм.Кедрин, муз. С.Круль)
Сергей и Марина Круль - Остановка у Арбата (С.Круль - Дм.Кедрин)
Вслед за Ириной и я добавлю еще немного...
Привычное устоявшееся словосочетание «поэт Дмитрий Кедрин» справедливости ради надо бы расширить. Он был и драматургом, и переводчиком стихов.
Самое объёмное его произведение – драма в стихах «Рембрандт».
Созданная за неполное лето 1938-го, она на следующий год уже была напечатана в двух сдвоенных номерах журнала «Октябрь».
В июне 1941-го драмой заинтересовался актёр и режиссёр Малого театра Михаил Нароков. Но в творческие планы вмешалась война… И всё-таки в 50-е, в 60-е годы «Рембрандта» ставили на сценах театров (Иркутск, Хабаровск), на всю страну из Москвы прозвучала радиопостановка драмы.
Стихотворными переводами Дмитрий Кедрин начал заниматься в середине 30-х годов, когда стал работать в издательстве «Молодая гвардия». В Москве готовилось издание сборника чешского поэта Ильи Барта. Кедрин перевёл для него пять стихотворений. Возможно, это стало одной из первых его книжных (не журнальных!) публикаций.
Перед войной Союз писателей командировал Кедрина в Уфу для работы над переводами стихов народного поэта Башкирской АССР Мажита Гафури (1880–1934).
Из тех же лет в переводческом активе Кедрина поэма венгерского классика Шандора Петефи «Янош Кукуруза». Правда, опубликовали её только в 1957 году. Зато кедринские переводы военных лет сразу шли в дело – атакующая, антифашистская поэзия была востребована.
Литературной работой такого рода Дмитрий Кедрин активно занялся сразу после того, как в декабре 1941 года сорвалась попытка этого полуслепого человека (минус 16 диоптрий) напрямую, без разрешения соответствующих инстанций прорваться на фронт.
Внося посильный вклад в оборону, он только за 1942 год перевёл с десятка языков народов СССР более трёхсот стихотворений. Они звучали потом по радио, печатались в газетах вплоть до «Правды», включались в тематические сборники – «За Советскую Белоруссию», «Кавказ несокрушим», «Живая Литва», «Слово Латвии», «На эстонской земле».
Для участия в сборнике «За землю украинскую» ему и подстрочники не требовались. В писательских кругах его даже стали называть «королём переводов».
Юрий Петрунин,
поэт, руководитель ЛИТО им. Дмитрия Кедрина
Кедрин-30-е годы
.
Дмитрий Кедрин
Осенняя песня
Улетают птицы за море,
Миновало время жатв,
На холодном сером мраморе
Листья желтые лежат.
Солнце спряталось за ситцевой
Занавескою небес,
Чернобурою лисицею
Под горой улегся лес......
Спасибо, Альбина, за эти стихи-мне они нравятся
Мытищи-Золотая Осень (Чертков С.)
Виктор Федоров-Вишняков - Детство (ст. Д.Кедрин)
Дмитрий Левицкий - Всё мне мерещится поле с гречихою (ст. Д. Кедрин, муз. Д. Левицкий)
Наталья Быстрова, Елена Козлова - Всё мне мерещится поле с гречихою... (ст. Д. Кедрин, муз. Д. Левицкий)
Александр Суханов - Давнее (сл. Дмитрия Кедрина)
Бродяга
Есть у каждого бродяги
Сундучок воспоминаний.
Пусть не верует бродяга
И ни в птичий грай, ни в чох,-
Ни на призраки богатства
В тихом обмороке сна, ни
На вино не променяет
Он заветный сундучок.
Там за дружбою слежалой,
Под враждою закоптелой,
Между чувств, что стали трухлой
Связкой высохших грибов,-
Перевязана тесемкой
И в газете пожелтелой,
Как мышонок, притаилась
Неуклюжая любовь.
Если якорь брига выбран,
В кабачке распита брага,
Ставни синие забиты
Навсегда в родном дому,-
Уплывая, всё раздарит
Собутыльникам бродяга,
Только этот желтый сверток
Не покажет никому...
Будет день: в борты, как в щеки,
Оплеухи волн забьют - и
"Все наверх!- засвищет боцман.-
К нам идет девятый вал!"
Перед тем как твердо выйти
В шторм из маленькой каюты,
Развернет бродяга сверток,
Мокрый ворот разорвав.
И когда вода раздавит
В трюме крепкие бочонки,
Он увидит, погружаясь
В атлантическую тьму:
Тонколицая колдунья,
Большеглазая девчонка
С фотографии грошовой
Улыбается ему.
Евгений Савельев и Лариса Ялынская - Бродяга (Е. Савельев - Д. Кедрин)
Я сама получилась внезапная... :)))
Вот смотри, сколько его стихов "на слуху". А об авторе никто ничего не говорит. Хотяяя... может и говорят, я телевизор не смотрю, радио нет. А сеть, она только страшилки выпускает. Ей не до красоты и возвышенного.
Обидно же!
Ещё раз спасибо за стихи и песни!
Дочь поэта Светлана Дмитриевна в книге “Жить вопреки всему” пишет, передавая слова мамы Людмилы Ивановны, жены Дмитрия Кедрина:
“Вспоминаю последний вечер, 17 сентября 1945 года, когда мы засиделись за полночь. Мы говорили о судьбе, о приметах, о значении дорогих камней. Ты все время целовал мои руки. Мы говорили, как надо воспитывать детей, что надо успокоиться, находить отраду только в семье, в детях, раз жизнь такая суровая и некрасивая. Мы долго говорили о морали, эстетике. И нам было так хорошо вместе. Это была лебединая наша песня…”
И продолжала, уже от себя:
“Немало домыслов и легенд породила загадочная папина смерть…Нашли его рано утром 19 сентября 1945 года неподалеку от железнодорожной насыпи, на мусорной куче в Вешняках…В свидетельстве о папиной смерти сказано, что причина – перелом всех ребер и левого плеча…
Поэт Владимир Замятин, с которым дружил поэт, как-то сказал маме:
- Буду умирать, скажу тебе, кто убил Митю.
Неожиданно мама узнала, что Замятин смертельно болен, помчалась к нему, но он был уже без сознания...”
----------------------------------
Евгений Евтушенко писал в предисловии к изданию книги стихов Кедрина “Избранная лирика”, вышедшей в 1979 году: “Невозможно по-настоящему любить стихи, не зная Кедрина. Его роль в русской поэзии особая, сложившаяся в результате определенных обстоятельств – роль воссоздателя исторической памяти.”
Мы стали знакомее с землями прочими,
Усвоили множество разных имен.
А Кедрин навечно рифмуется с “Зодчими”,
Навечно с Россией рифмуется он.
Пока васильки на обочинах водятся,
Пока русской жизни не высох исток,
Вглядись – и душевная мокропогодица
Развеется солнышком кедринских строк.
В нем луч красоты, луч надежды на лучшее,
Величие совести, правды лучи
И нечто такое, негаданно-жгучее,
О чем и не скажешь, а лучше – молчи.
Юрий Петрунин
VladMilПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Был целый мир зловещ и ветрен,
Когда один в осенней мгле
В свое жилище Дмитрий Кедрин
Спешил, вздыхая о тепле...
Поэт, бывало, скажет слово
В любой компании чужой, -
Его уж любят, как святого,
Кристально чистого душой.
О, как жестоко в этот вечер
Сверкнули тайные ножи!
И после этой страшной встречи
Не стало кедринской души.
Но говорят, что и во прахе
Он все вставал над лебедой, -
Его убийцы жили в страхе,
Как будто это впрямь святой.
Как будто он во сне являлся
И так спокойно, как никто,
Смотрел на них и удивлялся,
Как перед смертью: - А за что?
Рубцов Николай
Спасибо, Александр!Помню я эти стихи, помню....
Это у нас вечер жизни-а у него какой был вечер жизни -в 37 лет???
Просто он все это предчувствовал, как и многие его товарищи по перу-у Больших поэтов интуиция и чувства обожжены.....
Большое спасибо всем за тёплую атмосферу, за интересные дополнения, за то, что украсили собой этот пост!
sviristeli
galilukiЯ познакомилась со стихами Дмитрия Кедрина в юности. Больше всех остальных стихов меня потрясла поэма "Варвар". Написано так , как будто Кедрин был самым непосредственным свидетелем тех событий. И до сих пор, когда читаю строки поэмы, внутри все содрогается.
Варвар
Царь Дакии,
Господень бич,
Атилла, —
Предшественник Железного Хромца,
Рожденного седым,
С кровавым сгустком
В ладони детской, —
Поводырь убийц,
Кормивший смертью с острия меча
Растерзанный и падший мир,
Работник,
Оравший твердь копьем,
Дикарь,
С петель сорвавший дверь Европы, —
Был уродец.
Большеголовый,
Щуплый, как дитя,
Он походил на карлика —
И копоть
Изрубленной мечами смуглоты
На шишковатом лбу его лежала.
Жег взгляд его, как греческий огонь,
Рыжели волосы его, как ворох
Изломанных орлиных перьев.
Мир
В его ладони детской был, как птица,
Как воробей,
Которого вольна,
Играя, задушить рука ребенка.
Водоворот его орды крутил
Тьму человечьих щеп,
Всю сволочь мира:
Германец — увалень,
Проныра — беглый раб,
Грек — ренегат, порочный и лукавый,
Косой монгол и вороватый скиф
Кладь громоздили на ее телеги.
Костры шипели.
Женщины бранились.
В навозе дети пачкали зады.
Ослы рыдали.
На горбах верблюжьих,
Бродя, скисало в бурдюках вино.
Косматые лошадки в тороках
Едва тащили, оступаясь, всю
Монастырей разграбленную святость.
Вонючий мул в оческах гривы нес
Бесценные закладки папских библий,
И по пути колол ему бока
Украденным клейнодом —
Царским скиптром
Хромой дикарь,
Свою дурную хворь
Одетым в рубища патрицианкам
Даривший снисходительно…
Орда
Шла в золоте,
На кладах почивала!
Один Атилла голову во сне
Покоил на простой луке седельной.
Был целомудр,
Пил только воду,
Ел
Отвар ячменный в деревянной чаше.
Он лишь один — диковинный урод —
Не понимал, как хмель врачует сердце,
Как мучит женская любовь,
Как страсть
Сухим морозом тело сотрясает.
Косматый волхв славянский говорил,
Что, глядя в зеркало меча,
Атилла
Провидит будущее,
Тайный смысл
Безмерного течения на запад
Азийских толп…
И впрямь, Атилла знал
Судьбу свою — водителя народов.
Зажавший плоть в железном кулаке,
В поту ходивший с лейкою кровавой
Над пажитью костей и черепов,
Садовник бед, он жил для урожая,
Собрать который внукам суждено!
Кто знает — где Атилла повстречал
Прелестную парфянскую царевну?
Неведомо!
Кто знает — какова
Она была?
Бог весть!
Но посетило Атиллу чувство,
И свила любовь
Свое гнездо в его дремучем сердце.
В бревенчатом дубовом терему
Играли свадьбу.
На столах дубовых
Дымилась снедь.
Дубовых скамей ряд
Под грузом ляжек каменных ломился.
Пыланьем факелов,
Мерцаньем плошек
Был озарен тот сумрачный чертог.
Свет ударял в сарматские щиты,
Блуждал в мечах, перекрестивших стены,
Лизал ножи…
Кабанья голова,
На пир ощерясь мертвыми клыками,
Венчала стол,
И голуби в меду
Дразнили нежностью неизреченной.
Уже скамейки рушились,
Уже
Ребрастый пес,
Пинаемый ногами,
Лизал блевоту с деревянных ртов
Давно бесчувственных, как бревна, пьяниц.
Сброд пировал.
Тут колотил шута
Воловьей костью варвар низколобый,
Там хохотал, зажмурив очи, гунн,
Багроволикий и рыжебородый,
Блаженно запустивший пятерню
В копну волос свалявшихся и вшивых.
Звучала брань.
Гудели днища бубнов,
Стонали флейты.
Детским альтом пел
Седой кастрат, бежавший из капеллы.
И длился пир…
А над бесчинством пира,
Над дикой свадьбой,
Очумев в дыму,
Меж закопченных стен чертога
Летал, на цепь посаженный, орел —
Полуслепой, встревоженный, тяжелый.
Он факелы горящие сшибал
Отяжелевшими в плену крылами,
И в лужах гасли уголья, шипя,
И бражников огарки обжигали,
И сброд рычал,
И тень орлиных крыл,
Как тень беды, носилась по чертогу!..
Средь буйства сборища
На грубом троне
Звездой сиял чудовищный жених.
Впервые в жизни сбросив плащ
верблюжий
С широких плеч солдата, — он надел
И бронзовые серьги, и железный
Венец царя.
Впервые в жизни он
У смуглой кисти застегнул широкий
Серебряный браслет,
И в первый раз
Застежек золоченые жуки
Его хитон пурпуровый пятнали.
Он кубками вливал в себя вино
И мясо жирное терзал руками.
Был потен лоб его.
С блестящих губ
Вдоль подбородка
Жир бараний стылый,
Белея, тек на бороду его.
Как у совы полночной,
Округлились
Его, вином налитые, глаза.
Его икота била.
Молотками
Гвоздил его железные виски
Всесильный хмель.
В текучих смерчах — черных
И пламенных —
Плыл перед ним чертог.
Сквозь черноту и пламя проступали
В глазах подобья шаткие вещей
И рушились в бездонные провалы!
Хмель клал его плашмя,
Хмель наливал
Железом руки,
Темнотой — глазницы,
Но с каменным упрямством дикаря,
Которым он создал себя,
Которым
В долгих битвах изводил врагов,
Дикарь борол и в этом ратоборстве:
Поверженный,
Он поднимался вновь,
Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!
Так веселился он.
Казалось, весь
Он хочет выплеснуть себя, как чашу.
Казалось, что единым духом — всю
Он хочет выпить жизнь свою.
Казалось,
Всю мощь души,
Всю тела чистоту
Атилла хочет расточить в разгуле!
Когда ж, шатаясь,
Весь побагровев,
Весь потрясаем диким вожделеньем,
Ступил Атилла на ночной порог
Невесты сокровенного покоя, —
Не кончив песни, замолчал кастрат,
Утихли бубны,
Смолкли крики пира,
И тот порог посыпали пшеном…
Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Еще не отягченное сознаньем!..
Ночь шла.
Как вдруг
Из брачного чертога
К пирующим донесся женский вопль…
Валя столы,
Гудя пчелиным роем,
Толпою свадьба ринулась туда,
Взломала дверь и замерла у входа;
Мерцал ночник.
У ложа на ковре,
Закинув голову, лежал Атилла.
Он умирал.
Икая и хрипя,
Он скреб ковер и поводил ногами,
Как бы отталкивая смерть.
Зрачки остекленевшие свои уставя
На ком-то зримом одному ему, —
Он коченел,
Мертвел и ужасался.
И если бы все полчища его,
Звеня мечами, кинулись на помощь
К нему,
И плотно б сдвинули щиты,
И копьями б его загородили, —
Раздвинув копья,
Разведя щиты,
Прошел бы среди них его противник,
За шиворот поднял бы дикаря,
Поставил бы на страшный поединок
И поборол бы вновь…
Так он лежал,
Весь расточенный,
Весь опустошенный,
И двигал шеей,
Как бы удивлен,
Что руки смерти
Крепче рук Атиллы.
Так сердца взрывчатая полнота
Разорвала воловью оболочку —
И он погиб,
И женщина была
В его пути тем камнем, о который
Споткнулась жизнь его на всем скаку!
Мерцал ночник,
И девушка в углу,
Стуча зубами,
Молча содрогалась.
Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,
Кричал петух.
И выпитая чаша
У ног вождя валялась на полу,
И сам он был — как выпитая чаша.
Тогда была отведена река,
Кремнистое и гальчатое русло
Обнажено лопатами, —
И в нем
Была рабами вырыта могила.
Волы в ярмах, украшенных цветами,
Торжественно везли один в другом —
Гроб золотой, серебряный и медный.
И в третьем —
Самом маленьком гробу —
Уродливый,
Немой,
Большеголовый
Покоился невиданный мертвец.
Сыграли тризну,
И вождя зарыли.
Разравнивая холм,
Над ним прошли
Бесчисленные полчища азийцев,
Реку вернули в прежнее русло,
Рабов зарезали
И скрылись в степи.
И черная
Заплаканная ночь,
В оправе грубых северных созвездий,
Осела крепким
Угольным пластом,
Крылом совы
Простерлась над могилой.
1933–1940
Альбина, но как в таких подробностях можно было все это себе представить и передать так , что это пронимает просто до печенок? Может быть, все-таки придет то время, когда поэта Кедрина будут чтить так, как он этого заслуживает? Пока о нем очень мало вспоминают. Спасибо Вам за этот пост, Альбина.
Галочка,спасибо !
Это стихотворение Д.Кедрина-СВАДЬБА-1940
Жуткое и прекрасное стихотворение про Аттилу,вождя гуннов.
Атти́ла (лат. Attila, греч. Ἀττήλας
Бич Божий-так его называли средневековые писатели.
«Аттила» – песня группы «Ария» из альбома «Армагеддон».
Авторы текста – Маргарита Пушкина и Сергей Попов, композитор – Сергей Попов. Первый исполнитель произведения – Артур Беркут.
Песня «Ария» «Аттила» посвящена знаменитому вождю гуннов.
Источником вдохновения для написания произведения послужила поэма Дмитрия Кедрина «Свадьба».
Немного отвлечемся от поэмы Кедрина и послушаем песню гр.-Ария
для полноты восприятия образа Аттилы))
Ария – Аттила
Рука его мала,
Но в ней зажал весь мир,
Как жалкого птенца,
Изранив когтем.
И не излечит ран
Его победный пир,
Уродливость лица
Не скроет копоть.
Божий гнев,
Бич небес,
Глотает пот и пыль,
Жизнь в седле,
Смерти блеск
На острие Судьбы.
Водоворот орды
Всю нечисть свел в одну,
Германец или скиф
Добычу делят.
Костров Аттилы дым
Несет с собой чуму
И варварский мотив
Сжигает веру.
Запад здесь,
Под рукой –
Мечами выбьем дверь.
Бросил клич
Дух степной,
Злой азиатский зверь.
Над нами синего неба флаг,
Нет страха в блеске холодных глаз!
Нет правил в этот рассветный час,
До заката смерть рассудит нас.
Смертельная любовь,
Коварная судьба
На свадебном пиру
Справляют тризну.
Отравлено вино,
Яд на его губах,
Как горький поцелуй –
Последний в жизни.
Горлом хмель,
Горлом кровь,
Всю жизнь испил дикарь…
Кто теперь
Сын Ветров,
Жестоких гуннов царь?
Вот такой он, Аттила))
А Кедрин...Кедрин-молодец,Да будет Светлой Память об этом Поэте!
Нам, по правде сказать, в этот вечер
И развлечься-то словно бы нечем:
Ведь пасьянс - это скучное дело,
Книги нет, а лото надоело…
Вьюга, знать, разгуляется к ночи:
За окошком ненастье бормочет,
Ветер что-то невнятное шепчет…
Завари-ка ты чаю покрепче,
Натурального чаю, с малиной:
С ним и ночь не покажется длинной!
Да зажги в этом сумраке хмуром
Лампу ту, что с большим абажуром.
У огня на скамеечке низкой
Мы усядемся тесно и близко
И, чаёк попивая из чашек,
Дай-ка вспомним всю молодость нашу,
Всю, от ветки персидской сирени
(Положи-ка мне ложку варенья).
Вспомню я,- мы теперь уже седы, -
Как ты раз улыбнулась соседу,
Вспомнишь ты, - что уж нынче за счёты, -
Как пришёл под хмельком я с работы,
Вспомним ласково, по-стариковски,
Нашей дочери русые коски,
Вспомним глазки сынка голубые
И решим, что мы счастливы были,
Но и глупыми всё же бывали…
Постели-ка ты мне на диване:
Может, мне в эту ночь и приснится,
Что ты стала
опять
озорницей!
5 июля 1945
Спасибо, Танечка! Дело в том, что тот сборник стихов Дмитрия Кедрина, который называется "Красота" и который есть у меня, издан "Художественной литературой" в 1965 году, и в нем поэма об Аттиле именуется "Варвар" и датируется 1933-1940 годом. Есть еще одно издание того же издательства от 1959 года "Стихотворения и поэмы", и там то же самое. Так что для меня открытие, что у этой поэмы есть еще и другое название - "Свадьба".
Но не суть. Суть в самой поэме. Историю Аттилы в разных источниках подают по-разному, но Кедрин, Имхо, избрал самую выразительную и самую потрясающую версию его гибели.
Исполнение "Арией" стихотворения "Аттила" производит впечатление, спасибо!
)))
___keepration_220x220.jpg "foto-1-(convert.io)")
Родился 4 (17) февраля 1907 года в донбасском поселке Щегловка в семье горняка. Его дедом по матери был вельможный пан И.И. Руто-Рутенко-Рутницкий, который имел сына и четырёх дочерей. Дмитрий был внебрачным ребёнком младшей дочери Ольги. Чтобы скрыть позор, мальчика усыновил муж Ольгиной сестры Людмилы Борис Михайлович Кедрин, давший незаконнорожденному младенцу свои отчество и фамилию.
Литературным воспитанием внука занималась бабушка Неонила, весьма начитанная женщина, страстно любившая стихи, привившая Дмитрию любовь к поэзии: читала из своей тетради Пушкина, Лермонтова, Некрасова, а также в подлиннике - Шевченко и Мицкевича. Бабушка и стала первой слушательницей стихов Кедрина.
В 1916 году 9-летним Дмитрия отдали в коммерческое училище.
В юности Кедрин много занимался самообразованием. Изучал не только литературу и историю, но и философию, географию, ботанику. На столе у него лежали тома художественной литературы, энциклопедический словарь, «Жизнь животных» Брема, труды из различных областей науки. Ещё в коммерческом училище Дмитрию удавались эпиграммы и стихи на злобу дня. Серьёзно заниматься поэзией начал с 16 лет. Революция и гражданская война изменили все планы. Начал печататься в 1924 году в екатеринославской губернской комсомольской газете «Грядущая смена». Одно из первых опубликованных стихотворений называлось «Так приказал товарищ Ленин».
Учился в Днепропетровском железнодорожном техникуме, но не закончил его по слабости зрения. Включился в работу литературного объединения «Молодая кузница». В газете «Грядущая смена» начал работать репортёром. К 1925 году, когда Кедрин впервые поехал в Москву, его стихи печатались уже в журналах «Прожектор», «Молодая гвардия» и «Комсомолия», газетах «Комсомольская правда» и «Юношеская правда».
Свой творческий девиз Кедрин определил в словах: «Поэзия требует полной обнажённости сердца».
В 1926 году 19-летний Кедрин через общего знакомого, литератора, написавшего ему рекомендательное письмо, познакомился с 17-летней Людой Хоренко, приехавшей в Днепропетровск из Жёлтых Вод, а через четыре года женился на ней. Были очень счастливы.
«Представьте себе мужчину тоненького, изящного, невысокого, с добрыми карими глазами за толстыми линзами очков в роговой оправе, волнистыми светло-каштановыми волосами, откинутыми на левый висок, и мягким приятным грудным голосом; к тому же он вежлив, скромен, интеллигентен, деликатен и образован, но мнителен и раним, отрешён от окружающей жизни и совершенно беспомощен в быту. А самое главное – безмерно талантлив как поэт. Это - Дмитрий Кедрин». (Александр Ратнер)
Дмитрий Кедрин, Людмила Хоренко и Иван Гвай (друг)
В 1931 году вслед за друзьями, поэтами Михаилом Светловым и Михаилом Голодным, переехал в Москву. Кедрин вместе с женой обосновался в полуподвале старого двухэтажного дома на Таганке в Товарищеском переулке, 21. Людмила Ивановна никогда не попрекала мужа, несмотря на все невзгоды и испытания, которые их ожидали.
Они с женой ютились в полуподвале старого двухэтажного дома на Таганке в Товарищеском переулке, но поэт был счастлив: «Здесь мне живется светлее, лучше, чем там. У меня есть будущее. День мой полон. Да и сама Москва - мой любимый город - бодрит меня. Устроились мы с Мишей (он пишет о своем друге Дубинском) недурно, работаем руководителями кружков рабочих авторов. Написал много новых, и говорят, очень недурных стихов.»
Был осуждён на два года, «за недонесение известного контрреволюционного факта», провёл за решёткой 15 месяцев и был досрочно освобождён. Факт состоял в том, что у его приятеля отец был деникинским генералом, а Кедрин, зная об этом, в органы на него не донёс. С этим событием, а также с отказом Кедрина быть секретным осведомителем НКВД (сексотом), ряд исследователей связывают последующие проблемы поэта с публикацией его произведений, а также тайну гибели Дмитрия Борисовича при не выясненных до сих пор обстоятельствах.
После рождения дочери, в декабре 1934 года семья Кедриных переезжает в подмосковный посёлок Черкизово Пушкинского района.
Д.Б. Кедрин. Портрет работы К. Родимова
Работал в заводской многотиражке «Кузница» мытищинского завода «Метровагонмаш», затем литературным консультантом при издательстве «Молодая гвардия» и одновременно внештатным редактором в Гослитиздате.
Мемориальная доска на здании мытищинского завода «Метровагномаш» в память о работе поэта в местной многотиражке в 1931-1934 годы
Соседи и знакомые по Черкизову отмечали, что Кедрин производил впечатление молчаливого, замкнутого, углублённого в себя мыслителя: даже на прогулке он часто не здоровался, не отвечал на приветствия, не вступал ни с кем в разговоры. Поэт не расставался с блокнотом и карандашом, напряжённо работал над текстами своих произведений.
Дмитрий Борисович Кедрин жена Людмила и дочь Светлана
В начале Великой Отечественной войны добровольцем хотел добровольцем уйти на фронт, однако в армию его не взяли из-за плохого зрения (минус 17). Выехать на фронт поэту удалось лишь в мае 1943 года. Работал корреспондентом авиационной газеты «Сокол Родины» (1942-1944). В конце 1943 года был награждён медалью «За боевые заслуги».
Первый поэтический сборник - «Свидетели» был издан в 1940 году. Одним из первых значительных произведений Кедрина является замечательная стихотворная драма «Рембрандт» (1940) о великом голландском художнике.
У поэта был чудесный дар проникать в далекие эпохи. В истории его интересовали не князья и вельможи, а люди труда, творцы материальных и духовных ценностей. Особенно любил он Русь, написав о ней, кроме «Зодчих», поэмы - «Конь», «Ермак», «Князь Василько Ростовский», «Песня про Алену-старицу»...
15 сентября на платформе Ярославского вокзала неустановленные лица по непонятной причине едва не столкнули Кедрина под поезд, и лишь вмешательство пассажиров в последний момент спасло ему жизнь. Вернувшись вечером домой в Черкизово, поэт в мрачном предчувствии сказал жене: «Это похоже на преследование». Жить ему оставалось три дня.
18 сентября 1945 он трагически погиб под колесами пригородного поезда...
Рано утром 19 сентября 1945 года неподалёку от железнодорожной насыпи на мусорной куче в Вешняках было найдено его тело. Экспертиза установила, что несчастье произошло накануне, примерно в одиннадцать часов вечера. Как поэт оказался в Вешняках, почему он приехал на Казанский вокзал, а не на Ярославский, при каких обстоятельствах погиб - остаётся загадкой.
Похоронен в Москве на Введенском кладбище. Проводить поэта в последний путь пришли его друзья по литературному цеху М. Светлов, М. Голодный, И. Гвай, В. Казин и другие.
У изголовья могилы Дмитрия Кедрина растёт 300-летний дуб, древнейший на Введенских горах, что стало мотивом философского стихотворения Светланы Кедриной, посвящённого памяти отца.
В память о поэте названы библиотека и музей в Мытищах, а также библиотека в Черкизово на ул. Кедрина.
Памятная доска поэту Кедрину Дмитрию Борисовичу установлена на здании Днепропетровского техникума железнодорожного транспорта, ул. Пушкина, 77а, в котором он учился с 1922 по 1924 годы