«ЗАПРЯГАЙ-КА, БАТЯ, ЛОШАДЬ…»

Было это морозной звездной ночью во время Святок, когда в нашей родовой памяти оживает что-то языческое. Наступал вечер старого Нового 1975 года.  Когда стемнело, оделись мы с подружками в отцовские телогрейки и отправились на улицу пошухарить. Наверное, такого слова нет даже в словаре Даля, но все, что происходило в нашем поселке в ночь под старый Новый год, называлось именно так. 

Родители знали, что нас дома не удержать. Старые бабки ворчали: «Куды вы идете, ироды?! Сейчас только черти по земле шастают!». Но мы сами были с ними заодно, потому что собирались всю ночь добрым людям вредить. Конечно, в известных пределах, установленных еще задолго до нашего появления на свет: староновогоднее «зло» должно быть легко поправимым.   

Шухарить тихим старушкам, которые ни за что не выйдут из дома, нам было неинтересно. А вот тем, кто мог как выскочить, да как выпрыгнуть – милое дело… После совещания в девичьем кругу лучшей кандидатуры, чем дядя Витя-морячок, не нашлось. Надо сказать, это была одиозная фигура, тогда казавшаяся большим оригиналом. Будучи давно женатым и одновременно - утешителем многих вдовушек, дядя Витя в свои безнадежные 38 лет еще и страстно охотился за девицами. Ну, не мог он смириться с тем, что они, покачивая крутыми бедрами в модных брюках клеш, проходят мимо, не замечая его страстного взгляда. А посему его мятежная душа время от времени тащила озабоченное тело в клуб, заставив предварительно сменить тельняшку и отмыть усатую физиономию. Мы, подростки, первый год выходившие в «свет», вели себя скромно, а взрослые девки, хлебнувшие перед танцами «краснухи», мигом включались в игру. Называли дядю Витю Витьком, притворно хохотали над его плоскими шутками, иногда разрешали подержаться за коленочку. А когда он с широчайшей улыбкой пускался вприсядку под какое-нибудь «Money, money, money…», старались сзади как бы невзначай поддать ему пинка или изобразить что-то уж совсем непристойное… В итоге морячок всегда уходил домой несолоно хлебавши, а неподалеку от клуба его встречала продрогшая от долгого ожидания верная жена, с которой он тут же начинал скандалить. Что ж, в те времена была еще актуальной поговорка: «Девки – сливки, бабы – молоко, бабы – близко, девки – далеко…».

Вот к этому-то дяде Вите мы и направились. Стараясь не шуметь, привязали к «чепку» на двери двойную нитку и начали стучать, предусмотрительно отступив за штакетник, огораживающий двор. Ждать пришлось недолго. Дверь с треском распахнулась, ударившись о стену, и из освещенного проема с матюгами выскочил хозяин дома, растопырив пальцы на ручищах и растягивая ноги на шпагат, как волк из «Ну, погоди!». Кто – куда, а я сломя голову бросилась за угол. На повороте уцепилась за штакетину, но она переломилась в руках, и я со всего маху растянулась на темном льду помойки рядом с выброшенной новогодней елкой, да тут и замерла. Но разбила я коленки понапрасну: дядя Витя устремился по тому же вектору, куда умчалась по снежной целине красавица, спортсменка и комсомолка Светочка. Наша длинноножка побила собственный рекорд на стометровке, а дядя Витя, растеряв в снегу тапки, в одних носках почувствовал резкий дискомфорт и вскоре повернул обратно, бормоча себе под нос ругательства.

Собрав свое разогнанное войско, мы стали подбирать для нападения другой объект. В это время в конце проулка в лунном свете показалась черная на белом фоне человечья «стая». Впереди в распахнутом овчинном полушубке шествовал Шурик, взрослый парень, уже года два как пришедший из армии. Такие ребята нас обычно не замечали или звали обидным словом «плоскодонки», а потому мы не ожидали от этой встречи ничего хорошего и молча расступились с тропинки в снег. Завидев девиц, Шурик голосом подгулявшего купца затянул старинную песню:

- Запрягай-ка, батя, лошадь,

Рыжую, лохматую,

Я поеду в ту деревню –

Девочку засватаю…».

Поравнявшись, он ловко забросил одной из нас за шиворот ледяной снежок. Заулыбались и распищались мы все, потому как это был первый знак внимания.

Ребята ушли в дальний край поселка, ну а мы решили раскидать дрова у нашего тихого одноклассника Витеньки: пускай завтра целый день складывает. По дороге заприметили еще одну компанию, которая копошилась у электрического столба возле плотины, но обошли ее стороной. Когда половина Витиной поленицы уже лежала в снегу, вдруг грянул выстрел. Мы так и застыли на месте. Пуще прежнего залаяли собаки, в некоторых домах зажегся свет, однако никто не вышел. Стреляли в той стороне, где был Шурик с приятелями. Мы все еще испуганно вглядывались в темноту, когда вдалеке послышался знакомый голос:

- А ты, сорока-белобока,
Научи меня летать,

Ни высоко, ни далеко –

Только б милую видать…

Ну, слава Богу, все живые и веселые, только шухарить как-то расхотелось, да и замерзли мы все и вскоре разошлись по домам. В родном дворе меня ждал сюрприз: чьей-то мощной рукой наша кладушка дров была опрокинута прямо на протоптанную стежку. Я немного освободила проход, просунула руку в окно веранды, открыла изнутри щеколду и ввалилась наконец-таки в теплый дом. «Живые?» - сонным голосом спросила мать, пока я стягивала  валенки с намерзшими льдинками…

А назавтра к обеду, когда я наконец-то проснулась, мама рассказала мне все последние известия. Директору школы кто-то положил на трубу кусок стекла, так что, пока догадались по следам залезть на крышу, дым от печки шел в кухню. Многим развалили дрова, подперли бревном двери, кому-то затащили на крышу сарая сани с оглоблями, у кого-то собаку вместе с будкой унесли в другой конец деревни. Санки с загнутыми полозьями висели прямо на проводах между двумя столбами старой обесточенной линии, и они еще неделю скрипели на ветру, как висельник на мачте. А Шурик с компанией, как я потом узнала, шухарили у деда Митрика, который за что-то не любил парней  и вечно приглядывался к ним одним глазом, как клевачий петух. Когда в его дверь швырнули поленом, дед вышел на веранду с ружьем и грозно прикрикнул:

- От стрельну!

В ответ был, конечно же, еще один удар о стену, и дед взял нотой повыше:

- От стрельну!

Под конец он с отчаянным воплем выстрелил через пустотелую дверь. Ну, конечно, парни уже давно убрались с предполагаемой траектории пули, и никто не пострадал, разве что сам дед: он до обеда не выходил из дома, наверное, в муках ожидая появление участкового. Однако никто из поселка, благополучно пережившего очередной старый Новый год, в милицию не обратился, только бабы с неделю скорбно поджимали губы, косясь на молодежь. Но что поделаешь: обычай есть обычай.