Медведя можно убить хворостиной

Эта повесть не только о медведях, но, главное, о людях и взаимоотношениях людей с медведями и между собой в медвежьем углу нашей страны. В культах и эпосах народов Сибири и Севера медведь считается не зверем, а полубогом, достойным всяческого почитания. Я пытался понять, почему сибирские аборигены, связанные с медведями тысячелетними узами, так перед ним преклоняются? Через оптический прицел этого не поймешь.

фото: Fotolia.com

Впервые я услышал о медведях от бабушки. Не сказку, а быль.

Как у всякого приличного человека, у меня были две бабушки.

Мамина и папина. Бабуня Груня и бабуля Оля.

Аграфена Николаевна и Ольга Адамовна. Бабуня родилась еще до отмены крепостного права, рожала семнадцать раз и прожила сто лет без месяца.

Бабуля родилась после его отмены, рожала одиннадцать раз и прожила 88 лет. Половина детей умирала в раннем детстве: Бог дал – Бог взял.

Те, что выживали, отличались хорошей жизнестойкостью и проходили через жизнь, не коптя попусту небо и не пасуя перед жизненными коллизиями.

После войны мы жили в Киеве. Бабуня жила около Владимирского базара на Тверской, и мы называли ее тверской бабушкой. Бабуля жила на Соломенке, и мы ее называли соломенской бабушкой.

Тверская бабушка прекрасно готовила холодные и горячие борщи: с сушеными белыми грибами, с карасями, со старым салом и чесноком, с молодой и старой фасолькой, бурячками и яблоками, с черносливом и обжаренными с цыбулькой свиными хвостиками; готовила вареники с мясом, картошкой, капустой, вишнями, черникой, творогом; готовила клёцки, галушки...

Она жила в двухэтажном доме на первом этаже. Скрипучая деревянная лестница вела к соседям на второй этаж. Кусты сирени загораживали свет в окнах, и в летнюю жару в комнатах было прохладно.

Во дворе был сад с вишнями, грушами, яблонями, малиной, но штаб-квартира ребятишек была на шелковицах с сине-черными, красными и белыми сахарными ягодами. Наевшись черной шелковицы, мы показывали друг другу языки – чей синей?

Зимой квартира отапливалась печкой-голландкой, к изразцам которой с мороза очень приятно было прикоснуться спиной и руками. До того, как подвели газ, русская печка тоже была в доме, но ее топили не для тепла – всю квартиру она обогреть не могла.

Хулиганистая кошка Маркиза ночами уходила по своим кошачьим делам через форточку, возвратившись обратно утром, стучала лапками по стеклу, чтоб открыли форточку.

Бабушка на Соломенке тоже жила в двухэтажном доме со скрипучими лестницами и деревянными резными перилами, но на втором этаже. У дома был другой запах. Сада во дворе не было. Но зато рядом была Батыева гора, овеянная легендами так же, как соседняя Лысая гора для ведьминых шабашей, воспетая Н.В.Гоголем.

Внутри Батыевой горы были пещеры, как в Киево-Печерской лавре, но вход в них не был известен никому из нас. Мы их упорно искали, но так и не нашли.

Лет через десять после войны в киевских газетах писали, что из пещер извлекли человека, который замуровал там сам себя перед приходом немцев в Киев в 41-м, опасаясь еврейских погромов; едой он запасся на 100 лет. И потерял счет времени.

На Батыевой горе в заброшенных окопах и почти непроходимых зарослях ежевики можно было найти многие, интересные для пацанов, остатки двух волн войны, прокатившихся через Киев, но на Соломенку меня тянуло не из-за Батыевой горы.

У тверской бабушки я любил кушать, а соломенскую бабушку любил слушать. Хлеб насущный не заменял пищи духовной. Бабуля была великолепная рассказчица. Внуков вокруг нее крутилось поменьше, чем вокруг бабуни, и у нее оставалось больше свободного времени.

Освободившись от хлопот, она складывала на коленях поверх передника свои натруженные, с узловатыми суставами руки и начинала рассказывать. Любимыми для нее и для нас рассказами были рассказы о животных. Я слушал ее, смотрел на ее добрую, поросшую волосами бородавку на подбородке и чувствовал, что это прекраснейшие моменты в жизни. От бабушки Оли я впервые и услышал про медведя. Не сказку, а быль.

Бабушка Оля, когда она еще была девчонкой Олькой, убила медведя хворостиной! Они с отцом Адамом жили в белорусском Полесье на кордоне. Мой прадед Адам Васильевич был лесничим, в 90 лет женился в третий раз и родил сына (на кордоне других мужиков не было) – так гласит семейное предание. Он родился в год смерти Пушкина, в 1837-м, а умер в 1940-м, прожив 102 года.

Однажды его дочка Олька, в обязанности которой входило пасти бычка, пришла вечером домой одна. Она заигралась и не заметила, куда делся бычок. Решила, что он ушел домой сам. А дома его не оказалось.

фото: Fotolia.com

Отец выгнал Ольку обратно: «Иди, шукай бычка в панских овсах. Не знайдешь – погано буде». Она взяла дрючок и побежала к овсам. Босые девчоночьи ножки бесшумно бежали по нагретой солнцем за день дорожке. Августовская роса еще не обмыла травы.

В болоте коростель-дергач тянул свое «тпрруу». Темнело, но было нестрашно – все вокруг с детства родное и знакомое. Девчушка увидела, что в овсах кто-то черный шевелится и чавкает, поедая сладкие колосья. В полной уверенности, что это бычок, она подошла к нему и стеганула хворостиной с криком: «А шоб ты сдох!»

Медведь от неожиданности свечкой подпрыгнул вверх, дико взревел, покрутился на одном месте и упал. Олька пулей бросилась домой и влетела в избу с криком: «Тату, я ведмедя вбила!» Отец пошел вместе с ней и, действительно, нашел мертвого медведя. Земля вокруг него была испачкана поносом.

Нервная система медведя оказалась слишком чувствительной, и «медвежья болезнь» стала для него смертельной. Бычок же нашелся у барского приказчика, который извлек его из овсов и теперь требовал заплатить штраф за потраву. Штрафом стала медвежья шкура. Мясо съели сами.

Вообще, в Полесье медведей добывали на дикий мед, если удавалось найти пчелиную борть в дупле дерева раньше, чем ее находил медведь. Ниже дупла вокруг ствола делались полати – непреодолимый для медведя барьер.

Зацепившись когтями за край полатей и оторвавшись от ствола, медведь не мог ни вернуться назад к стволу дерева, ни вскарабкаться наверх. В конце концов он падал на землю на врытые внизу острые колья.

Иногда у дупла его ждал другой сюрприз: оно было загорожено подвешенным на веревке тяжелым чурбаном с торчащими из него вершковыми гвоздями – ежом. Медведь откидывал еж, чтобы забраться в дупло, но тот бил по медведю сзади. Недовольный и обозленный медведь стервенел от невозможности добраться до меда и упорно воевал с чурбаном до тех пор, пока от потери крови не сваливался вниз на колья.

Были и другие способы охоты, но охотники всегда старались обезопасить себя от контакта с медведем.

Например, когда добывали медведя из берлоги, то выход из берлоги – чело, затягивали сетью-путом или загораживали дрекольем, чтобы медведь через него долго продирался. Ружейные заботы передоверяли панам, продавая им берлоги по 10 рублей за штуку (коровку можно было купить за три рубля).

Медведей добывают «на мед» и в наши дни, но более гуманным способом, без ежа и полатей.

Охотники из Прибайкалья рассказывали, что медведя можно взять голыми руками, поставив ему бадью меда, смешанного с водкой. Нажравшийся зверь сначала катается на спине, урчит и хлопает себя лапами по пузу, а потом засыпает в обнимку с бадьей. Тут его можно связать и «объяснить» ему, что пить меньше надо, особенно на халяву!

Мясо медведя, добытого моей бабушкой, долго вымачивали в настое ягод можжевельника и сушеных сосновых почек, а потом, нашпигованное корнем петрушки и свиным салом, запекали в ржаном тесте. Медвежье сало шло на вытопку, а затем на технические нужды.

Ели только окорока и ступни, остальное мясо скармливали собакам. Медвежье мясо бабушке Оле не нравилось, как, впрочем, не нравилась и другая дичь – она ее переела в детстве.

Дикое мясо не выдерживало никакого сравнения с салом кабанчика, которого за две недели до забоя кормили исключительно яблоками, потом прикапчивали на соломе, пересыпали крупной солью и закапывали в холстине в землю для созревания. Аромат и нежность такого сала были вне конкуренции.

Медвежатина – мясо для любителей. Его вкус зависит от пищи, которой медведь питался в последнее время. На Курилах и Камчатке мне приходилось есть медведей-рыбаков, которые во время лососевого нереста питаются почти исключительно рыбой.

Стоя на перекате, медведь с кошачьей ловкостью извлекает из воды рыбу, прокусывает ей голову и выбрасывает на берег. Окончив рыбачить, он выедает у рыб мозги и брюшки, а тушки прикапывает землей для созревания.

Потом, когда у рыбы появляется «душок», а мясо начинает отставать от костей, медведь-гурман возвращается к своим кладовым и наслаждается плодами рыбалки в полную мощь, смакуя рыбу губами в самом прямом смысле этого слова.

Если медведь пасся на клоповнике (растет на Камчатке такая сладковатая мучнистая красно-оранжевая ягода с сильным запахом лесных клопов, которую медведи обожают), медвежатина сильно пахнет клопами.

Мясо медведя, добытого из берлоги в конце зимней спячки, вообще малосъедобно: нагулянное за осень сало заменяется водянистой тканью, которая сильно смердит мочой, а другие шлаки накапливаются в мышечной ткани и внутренних органах.

В отличие от других животных, впадающих в зимнюю спячку, медведь за всю зиму ни разу не справляет нужду, и его берлога остается девственно чистой. Все отходы обмена веществ остаются внутри зверя. Вкус такой медвежатины очевиден без всякой дегустации.

фото: Fotolia.com

Но даже при «хорошей» пище во время нагула медвежатина имеет специфический звериный запах, от которого трудно избавиться, но который, правда, нравится многим гурманам. Копченый медвежий окорок – общепризнанный охотничий деликатес не только по психологическим свойствам.

Как-то мы собрались в доме знакомого охотника-охотоведа Юры «на медвежатину». Накануне он организовал травлю медведя собаками в целях воспитания зверовых лаек, и притравка кончилась отстрелом. Юра жил в большой коммунальной квартире, где размещалось свыше десятка семей.

Звонить ему полагалось «три длинных, два коротких». Собирались гости порознь. Наконец все разместились за столом, поставив разутые ноги в носках на лежащую под столом крупную суку западносибирской лайки. Прошлись по винегрету, разносолам и другим традиционным холодным закускам. Пора было переходить к коронному блюду.

Жена Юры Тереза внесла в комнату гусятницу-латку, в которой под плотно закрытой крышкой находилось жаркое из медвежатины. Не успела приоткрыться дверь из коридора, как из-под стола раздалось рычание, переходящее в хрип.

Дремавшая было собака выскочила из-под стола, ее плотная шерсть стояла дыбом. Пасть ощерилась выше всех возможных пределов. Глаза налились кровью. Это был достойный противник медведя! Она не могла понять, откуда раздавался этот до жути знакомый запах. Тереза начала с извинений:

– Я ничего не могла сделать. К оленине и лосятине мы привыкли. Зайца я тоже уже умею делать, правда, лучше паштет. А это мясо я и вымачивала, и мариновала, и специй, что привезла от родственников из Испании, добавила в пять раз больше, чем надо. Все бесполезно.

Собаке дали понюхать жаркое. Она успокоилась, поняв, откуда идет медвежий дух, и снова залезла под стол. Но безмятежной дремоты у нее уже не было. Время от времени из-под стола раздавалось рычание, и Юра каждый раз толкал суку ногой и кричал «фу!»

Он любил свою суку, лайка тоже любила своего хозяина. Ему приходилось ночевать с ней в зимнем лесу в обнимку, зарывшись, как тетерев, в снежный сугроб. Зимним костром он баловался редко – хлопотно.

Мне тоже приходилось ночевать в зимнем лесу без костра и мехового спального мешка, но в таких случаях я старался найти большой муравейник. В нем было теплее, чем в снегу, но муравейники в рост человека попадались редко, и, главное, со мной не было теплой собаки.

Жаркое было отменным. Мы его съели все до донышка гусятницы и хозяев расхвалили.

В следующий раз я ел медвежатину только несколько лет спустя в медвежьем углу – на Курильских островах.

Юрий Алешко-Ожевский 4 июня 2018 в 07:54