…И снова вижу, когда у тебя на кухне устало дрожит лампа, по всей квартире выключен свет, а за окном сосед в шляпе и чёрном детективном пальто выгуливает дворнягу на длинном поводке… А ты подходишь со спины и, давно уже не соблюдая дистанцию, кладёшь голову мне на плечо. И я знаю: сейчас повернусь – дотронусь губами ведь, потому продолжаю неспешно вкручивать металлическое сверло штопора в корок, стараясь не заметить твоего ожидания.

«Чпок!» - громко выдернула пробку. Обожаю этот звук! Это звук-ожидание, пробуждение, просветление… А ты даже не дёрнулся, молча согревая мою шею на выдохе.

На стене слева - тучное тёмное пятно, слегка пугающее и моргающее, образовавшееся в последствии твоего приближения. И уже когда разливала по пузатым бокалам вино, поняла: этот ужасающий трэш создан по средствам дёргающегося в эпилептическом припадке света, создающего бесформенную тень из нас двоих. А я думала, всё виновата немота того вечера, но нет, именно она была очаровательна!..

…Потом перекадровка, ты – на старом раздолбаном табурете, я – на полу по-турецки, подпирая кухонную тумбу спиной…

…Ты устремил взгляд в тёмно-синий коридорный вечер, я уже допиваю второй…

…Ты улыбнулся, смачно затягиваясь сигаретой, вспомнив о том, что мы даже не здоровались. Я поняла, что именно в этом соль, – мы так и не заговорили, - именно в этом соль!..

Это не та напряжённая тишина малознакомых, не та романтичная, намекающая на близость. И не тишина эмоционально-разбитых или пустых. Это тишина-диалог.

…Потом события растушуются, пройдёт совсем немного времени, и я уже читаю тебе вслух Набокова, периодически сдувая сигаретный пепел с клавиатуры лэптопа. Моя речь монотонно-невнятна, медитативна настолько, что создаёт некий фон всему происходящему, не нарушая родной атмосферы перфоманса. Ты по-прежнему разглядываешь гамму чёрного коридорного воздуха, кусаешь красные от вина губы и задумчиво щуришь глаза: слушаешь…

И мы будто запечатались в одном кадре на киноплёнке и висим в этой мизансцене уже часа четыре. А режиссер забыл о своих безликих, находящихся в блаженстве от обоюдного присутствия, героев, ушёл и умер от переизбытка нашей неподдельной подлинности, несуществующей в мире вовсе…

…Через время снова ты, но уже в тоненькой серой куртке и светлых джинсах, лежишь, поджав к телу колени, на холодной коричневой лавке посреди парка, залитого невероятно-широким диапазоном тёплых оттенков… Банально валяются по земле кленовые листья, толкают друг-друга, вертятся, как плоские резблёные цветные колобочки. 

Ты внимаешь их шелесту и, вроде улыбаешься, но такой, полутоновой улыбкой, почти незаметной. Особенно с моего расстояния.

Я иду навстречу, удивлённо растопырив глаза. Човгаю великоватыми старыми ботинками, раздражаю ими же залиственный асфальт. Одной рукой кручу и без того спиралевидные чёрные кудри, второй – тяну скрипку, в миллиметровом расстоянии от земли. Я никогда не умела играть на скрипке, впрочем, как и ты. Если бы ты и музицировал когда-либо, то непременно на клавишных – из минувшей жизни тебя выдаёт осанка и длинные пальцы.

У тебя чёрный-чёрный взгляд, кристалично-пронзительный, сложный… Ты из тех, которые всё говорят глазами: любят-ненавидят, прощают-отрекаются, умиляются-чувствуют отвращение… Ты вообще мог бы и не говорить, все твои слова – тавтология заранее сказанного во взгляде.

Я подхожу ближе, сажусь на лавку, подымаю твою голову, ложу себе на колени. Скрипка – для чистоты экспозиции, она непременно должна лежать рядом. А ведь если представить, что мы сейчас позируем для какого-то художника, то как же без скрипки? Осень, парк, лавочка, двое, скрипка… Отличные обои для рабочего стола или тема для телефона, пусть лучше уж неподписанная открытка 50-х годов…

…А потом кажется, что мы и вправду в написанной заранее картине. Люди вокруг какие-то размыто-серые, безконтурные, полуабстрактные… Аморфные образы, заляпавшие холст для цветового разнообразия, медленно плавающие по заранее намеченным горизонталям, как маленькие трамвайчики.

…Далее, не по сценарию явно, мы на площадке детского сада, сидим, взявшись за руки, на бортиках красной цветочно-грибочной песочницы, зарыв носки обуви в сырой песок. Светает: вполне ожиданно для окончания ночи, но очень непредсказуемо для нас. Ты разглядываешь потрескавшегося крокодила на беседке, в твоей голове Мацуев играет Рахманинова, и может немного сходит сума Linkin Park, всё перемешалось уже, не знаю точно.

Я, перекособоченная свежестью подкрадающегося утра, дописываю в голове эти строки, и всё задаюсь вопросом: зачем??? «Зачем повсеместно мы употребляем задроченное до беспамяти слово «любовь»?.. Я не верю в святость самого понятия, а не его смысла. Скоро это слово будут приписывать врачи в качестве рыгательного средства, предшествуя булимию или спасая от алкогольных «вертолётов». Мы так часто его «ярлыкуем» на какие-либо чувства, что оно давно уже держит в руке револьвер, ожидая очередного срыва».

С момента первой встречи не было сказано ни слова… У меня уже давно занемела нагретая тобою рука, но я боюсь одёрнуть: а вдруг ты исчезнешь?.. Ты, казалось, услышал, повернул голову в мою сторону и стал пристально вглядываться в полуопущенные веки, ожидая продолжения монолога.

«Мы молчим не потому ведь, что сказать нечего, а потому, что незачем. Эта связь на уровне чего-то так и не принятого обществом, чего-то кармически-простого, но в то же время совершенного. Это не затраханная попсовиками любовь, в её общепринятом понятии, это когда люди бросают семьи, забывают о недосданых сессиях, о смертельных диагнозах, о годовых отчётах и прочих, тогда ещё важных, штуках, и уходят молчать…»

Ты наклоняешь голову ближе, дотрагиваешься губами к шее, рукой неспешно проводишь по губам, медленно встаёшь и тихо исчезаешь в густоте рассветного холода. Я сижу и жду, когда всё пройдёт. И всё пройдёт…

…Теперь чувствую ледяные клешни бородатого доктора на дрожащем подбородке, разрывает веки шоковым светом фонарика: я живая!.. И рука ещё перевязана выше локтя: занемела давно, не спасают, сволочи.

Четвёртый день горю, четвёртый день отматываю плёнку назад, ищу тебя в лабиринтах мозга, в закоулках одинокого сознания, опьянённого сильным наркотиком, и, надеялась, на том свете уже... И раз сюда ты не придёшь больше (оттуда ведь не возвращаются!), я приду к тебе когда-то сама, и снова увижу, как у тебя на кухне устало дрожит лампа, по всей квартире выключен свет, а за окном сосед в шляпе и чёрном детективном пальто выгуливает дворнягу на длинном поводке… А ты подходишь со спины и, давно уже не соблюдая дистанцию, кладёшь голову мне на плечо…

Эмма Кравец