Уход  (осеннее эссе )

     Октябрьское утро.  Небо как обычно для этого времени года заложено сухими облаками.  Не теми, сумрачными иссиня-зеленовато-фиолетовыми  облаками-тучами июля или августа, а простыми осенними облаками, с которых дождик может  падать только небольшими неверными струйками.

         Высокий потолок.  Холодно.  Здесь ещё не перешли к отопительному сезону.  А комната в гостинице – общежитии, что  вторая от входа, продуваема всеми ветрами.   За окном гремит маневровый тепловоз.  Скорее их уже там работает несколько.  Зябко.  В такое утро очень хочется читать Куприна, особенно «Гранатовый браслет».

        Пусто. На душе, в жизни. Всё.  Сегодня вечером 19 октября 1984 года он переходит в другую реальность.   В этой реальности остаются: друзья, работа, жена, и самое главное дочь, Марта.  Его единственное нерукотворное создание на этой Земле.

         Стены пронизаны сыростью, и бесконечной безразличностью к обитателям этой комнаты.  Друзья заняты своими делами, и сейчас они не придут.  Они   придут потом, с чёрно-красными повязками на левом рукаве.

А почему на левом?  К сердцу поближе?  К чьему?

          Тумбочка по левую руку.  На ней чашка с кипятильником – самое гениальное зоновское изобретение Советской Эпохи времён репрессий  и  застоя.  Под кроватью непочатая бутылка пива, ещё вчера  предусмотрительно закупленная в магазине на улице Панфилова.   Рядом с ней недопитая бутылка портвейна № 15.

              Сумрачное воспоминание:  кто-то всё-таки из друзей – приятелей вчера здесь был, хотя бы потому, что он бы не смог в одиночку одолеть те семь бутылок вышеозначенного портвейна, которые стоят у стенки.  Кто же вчера был?   А какая сейчас разница?  Ещё несколько часов подождать, и поезд унесёт его из этой насквозь гнилой, завравшейся и проворовавшейся Москвы.

           Но душа, его душа, она останется на веки – вечные здесь.  С Мартой.

Хочется заплакать, но слёз нет – глаза сухие.   Может, следует оросить их, приняв грамм сто портвейна?

           Маневровый тепловоз потянул назад  в стойло-депо изрядно укоротившийся состав.  Заскрипели тормозные башмаки.  Мерзкий звук.

         А сквозь октябрьскую хмарь уже начало пробиваться солнышко.

              И тогда, чтобы не испохабить это прекрасное октябрьское утро пошлым выстрелом в висок из пистолета, и чтобы не отравлять его запахом хозяйственного мыла, которым должна быть натёрта пеньковая верёвка, он просто приказал своему сердцу остановиться.   И его уставшее сердце,  самый верный помощник и товарищ всей его жизни, всегда выполнявшее беспрекословно его приказы, с радостью выполнило и этот его приказ.