...Ничто... не случайно!

Это несложно понять, исходя из моего окружения.
К примеру, моя мама слишком ранимо воспринимает все, что касаемо меня - и причиной этому ее неудачи в личном.
А папа тоже мнителен и впечатляется слишком быстро от чужих ошибок, случайно задевших его - он узнал, что такое несчастье в любви.
Думается, девчушки, вроде меня, все настроены мечтать о любви. И, как осведомилось лично мое сознание, при этом бросаются в крайности: в мире какой-то, притянутой возможности беспрепятственно общаться, они забывают, что своею открытостью и шаловливостью навлекают на себя боль.
Это самое немилосердное свойство души: часто именно девчушек она толкает в иллюзионное обаяние к насовсем чистым умам; либо оно оборачивалось стремлением к корыстно-красивой стороне...проводников и воителей суеты.
Последнее свойство мира стало камнем преткновения для незакоченелых и поводом окунуться в липкое для смирившихся довольностью.
Настолько засасывающее свойство, что хочется прогнать его общением с мыслями, пролитыми посредством книг, фильмов, музыки.
Только она среди всех троих способна проникать в сердце и его прочистить от своих боязней, одиночества.
Оно сильно скрашивается деятелем музыки, которого посредственные характеризируют "полностью твой".
В первый момент, во мне и проснулось чувство, четко описываемое понятием "снесло крышу".
Тем более, что внешность его все же не смогла оставить равнодушной, по мистическому гороскопу его знак сочетался с моим, его голос просто подносил к высокому.
Но потом...


...Глубина... - суть всего!

Такой постулат был у моего сна.
Он подкрался совсем таинственно и непонятно.
Как жизнь, проносится театр с бодрыми красными занавесками, и на его спектакль приглашает звонок, суля то "незабываемое", про что болтали оказавшиеся со мною в театре одноклассники.
Прожекторы то зажигались, то гасли и в итоге... Зазвучали аккорды просто согревающей мелодии "моего" исполнителя. Он предстал таким, каким я с благовением запомнила на фотографиях - молодым, казалось мальчиком.
И поняла - либо это отражение моих мечтаний, либо что-то иное... Закончив исполнять так любимые мною мотивы, он стал у края сцены и стал отвечать на вопросы, выслушивать комплименты, принимать подарки, давать автографы - полностью посвятился визжащим от восторга одноклассницам (а в жизни они понятия о нем имели, как ни грустно).
Такое поведение укрепило во мне мысль (не знаю почему, но она у меня появилась с оттенком восторга и, в тоже время, - жалости) - "Вы так связались с толпою, что даже во сне играете заботу о ней, которую она просит... Но ведь не желаете этого, устали, что-то другое, как и все добившиеся, Вы же хотите что-то другое!..."
Я с робким ерзаньем в кресле (что свидетельствовало о каком-то глупом рефлексе бежать от того, кем не можешь не восторгаться), поприветствовала его уверенные шаги, приближающиеся ко мне.
Меня охватила паника - ввиду знакомства с его интересами чувствую низость - и стандарт- то плохо знаю, которым владеют все, и сокровенное только могу накрутить, не поняв правильно....
"Простите, но возможно я слишком стала эгоистично направленной в признательности к Вам!" - такой внутренний писк толкает меня уже нарушить правила вежливости и хамски просквозить неблагодарностью перед человеком, выйдя вон мимо него.
Но каково же мое изумление, когда я слышу от исполнителя: "Простить? Но это мелочь по сравнению с тем, как много ты поняла из моего существа!...".
Вот и с болью открывается правда за этой фразой, от которой порою зажимает сердце: почти мальчик сейчас уже терпеливо ждет ухода и, скорее всего, для него это не страшно так, как разрыв с теми, кто, пусть с подпиткой иллюзии (как я, мне стыдно за это...), но считали его по праву много значащим в своей жизни...
И моей тоже, я же все это осознаю, после дремы от искреннего и светлого тепла творчества "моего" исполнителя!
Конечно, считаю так только я, и это мой сон, он пройдет и забудется... Никакой ответственности можно не соблюдать перед тем, кто там, с тобою, даже если он старше тебя.
Можно также откровенно выливать ему шокирующие ассоциации и, в противоположном случае, - оскорбить и просто гордиться этим.
Но, вновь, неслучайно, во мне крепнет убеждение, что он пришел для того, чтобы ощутить и почувствовать то, что так сложно ощутить в ограниченной серости.
Отбросив отраженный свет от прожектора от глаз, я решаюсь просто повторить то, что было так поддерживающим в жизни - взглянуть в его маленькие глаза, за которыми скрылось разочарование, усталость и обида на самого себя за слишком пресытившую и скороспелую, иссушающую известность.
И понимаю, что подобная обида - результат и обещание отчаяния и медленного ухода от всего, может даже - мнимый, от движения, которое не повториться.
"Вам не надо так расстраиваться, ведь не представляете, что Ваше творчество вытянуло из тьмы!... И к Вам тоже придет то, что заново откроет пути, поверьте!" - все это звучало донельзя банально и мудрено, но это был крик моей души.
Тотчас мысленно ощущался позор от того, что исполнитель может оказаться избалованным самослушателем, только набирающим силу от гордости; ввиду этого мог и уйти от ответа - мало ли чего скажут почитатели, это уже стало ничего не значащей и изрядно надоевшей частью профессии.
Но было чудо - и оно явилось, так или иначе - он благосклонно подходит и говорит: "Но ведь тебе не за что чувствовать себя виноватой! Ты многократно благодарила меня и желала лучшего, потому я должен стыдиться того, что не делаю всего для помощи тебе!".
Помощь? Мне? Скорее, он знает, что всякое глубинное желание в итоге становиться обременением и только уменьшает терпение к жизни.
Вот и сейчас мне пришла в голову сумасшедшая мысль - отказаться от общения, что было мечтой и подарком с неба всем, подобным мне; это только подхлестывает самолюбие и вновь накидывает пелену на глаза хвастовством, победами над своими стеснениями... Уж лучше стеснения, чем дать человеку стать брошенной преданной душой - вот это страшнее всего!
"Ты сомневаешься, думаешь... Это как-то греет сознание..." - признается вдруг исполнитель и совсем чистосердечно зовет меня на... его путь: "Почему ты не веришь в то, что мы можем стать друзьями? - говорит он. - Я давно не помню про забавы еще не ступивших в ураган жизни, а мне бы так хотелось снова это впитать... Ведь, знаешь, у меня - не сказка за плечами и впереди глаз!..."
Конечно, я это понимала и отказать ему - еще чернее, чем обозвать бездарностью, засорившей культуру!...
Нет ничего разностороннее и увлекательнее, чем это светило течения! Выйдя из театра, мы стали гулять по улицами разговаривать, восхитительно-просто, словно старые друзья.
Ему нравилось творчество Оскара Уайльда (а я не особо усидчиво проводила время за его произведениями), порою он был не против послушать и рок (а я это течение музыки, за редким исключением, не терплю); иногда он смотрел грустные фильмы о психологической драме личности (мне они порою казались скучными).
Но при всем этом я правильно и с облегчением убедилась, что деятель искусства -такой же человек, со своим сердцем и умом, настолько щедрый, что ради радости других он жертвует не только деньгами, интересами, временем.
Но и собою - своими чувствами, тайнами и комплексами; его мысли, даже при нежелании своего владельца трансформируются (то ли по творческому рефлексу, то ли вырываясь по своей воле на поучительное благо) в удивительные идеи, тщательно замаскированные под сюжетами песен и поражающие своим смыслом.
Вот самая его лучшая песня была о парне, покинутым людьми и оставленным среди лошадей. Совсем чужие для его сознания, они пытались прорваться в мир парня и опутать сетями, которые устали душить их самих.
Но тот знал, что он все равно придет в лес, к лошадям. И нельзя вырвать круг внимания и тепла - такой лес все равно прольет свет на глупость и пресыщенную жадность.
Жадность и жажда привела к глупому...исчезновению девушки-воителя из другой его песни. Она настолько ценила свое сознание, что даже правда, сказанная из чужих уст, воспринимается ею как оскорбление.
За чистосердечное указание на ошибку пленника воительница отправила его в лед камнем и недолго мучилась совестью - кругом ведь летали вороны и гремели колокола, дразнящие потребность побеждать и не на что не оглядываться. Но неутомимая битва привели к испепелению... тела гордой девушки на пыль.
Жизнь - не пыль, это бесценный миг, который чудовищно прерывать. Это красноречиво скажет история про девочку, которую заперли в шкаф воры.
Она, как ни печально, только уносится водяным ветром, но в последние слезы жалеет о увядшем цветке, растоптанном в спешке грабителями.
Порою я тоже чувствую себя этой девочкой, когда заговариваюсь о себе в безразличном гуле. Но...


...Путь... не имеет конца!

И гул - ему не помеха.
Скорее, он только направляет на него, вот как и исполнителя - он робко вошел на сцену, а уже был риск мимолетности тщеславия, отравления стремлений и почва для лени.
Но он подошел к себе с созданием планок и убеждений (а каких - я не имею права судить).
И только с помощью этого его творчество напиталось колоссальной силой, поддерживающей, анализирующей и укрепляющей.
Наше общение (значит, так было надо) только становилось крепче от проникновенных бесед. Он, со смутившим меня удивлением, поразился, как это я не просто что-то читаю (или смотрю), а контекстность прощупываю; отметил - это дар и стремление к совершенствованию, его страшно потерять.
Ему нравилось, что я умею слушать, могу назвать психоситуацию, которая происходит с человеком; пожелал мне эти умения направлять в некорыстное русло.
И сказал, что мое умение цепляться за жизнь, ради других - то, что незаменимо для человека, спасет сознание, всех и всегда!...
Навеки, казалось, продлиться эта волшебная беседа с тем, кто, несмотря на рамки, к тебе близок.
И сейчас во мне до сих пор борются чувства благодарности, уважения и неловкости перед ним, за одно: он дал понять, что все движется с одинаковою высотой.
Только она бывает едкой, эгоистической. А порою переливается ярко и невыразимо трогательно, как тающие звезды сна.
Но он не пропадет в вечности, я знаю. А только вернется лунными листиками... Как это все же грустно осознавать, но успокаивающее это все же.
И я уже знаю, каково это - всю жизнь идти к звезде - отражению мира глубины...