Папин борщ

Сёмушка ехал по узенькой каштановой аллее на трёхколёсном велосипеде, я шёл следом и украдкой наблюдал за его маленькими пухлыми ножками, так весело крутящими педали. Прохожие вежливо расступались перед ним, нахваливали, добродушно улыбаясь и вздыхая.
- Дорогу молодым! - провозгласил сидящий на лавке седовласый старик, - ишь какой! Молодец пацан!
Я смотрел на сына с нескрываемым умилением, поражаясь лихости и аккуратности с которыми он объезжает живые и не живые препятствия. Позавчера ему исполнилось четыре года.
- Папа! - неожиданно остановился он. - А где твой папа?
- Умер... Давно.
- Зачем?
- Заболел и умер
- Аа... - задумчиво протянул он, но потом отвлекся на барахтающегося в песке воробья, улыбнулся ему и покатил дальше.
Заболел и умер. Так или примерно так отвечал на подобные вопросы мой отец. Наверное он тоже в свое время это от кого-то услышал. Может от своего отца. Фраза закрепилось, осела в сознании непоколебимой аксиомой и наконец дошла до меня. Чтож, удобный ответ. Исчерпывающий, окончательный. Вот такая цепочка. Связь времен и поколений, от старого к малому.
Я давно отметил в себе, что воспоминания об отце живут во мне вспышками, похожими на те, которые возникают в ночном небе в преддверии дождя. Они возникают неожиданно, спонтанно, будто светом своим пытаются предварить очистительную дождевую бурю понимания того, что в действительности значит для меня отец.
Из-за службы в тихоокеанском военно-морском флоте, большую часть жизни он находился в плаванье. Учения, морские походы к дальним берегам не позволяли по долгу быть с семьёй. Тогда в безоблачном детстве, это не сильно тревожило меня. Казалось, что так скорее всего и должно быть, что подобное, видимо, происходит у всех детей. Мало смущало и то, что моими истинными воспитателями являлись мать и бабушка. Я рос смышленым мальчиком и им было невероятно приятно возиться со мной. Отец, возвращаясь из череды командировок лишь с оценивающей улыбкой смотрел на меня и, поглаживая подернутые ржавчиной прокуренные усы, нутряным басом констатировал:
- Ишь какой! Молодец пацан!
В точности, как этот дед на лавке... Покуда я был совсем маленьким, то смотрел на отца, как на Деда Мороза. Еще бы, он появлялся неожиданно. Разумеется, все знали о предполагаемой дате приезда, но для меня это почти всегда оказывалось сюрпризом. Может потому что я, как всякий ребенок, уставал ждать и забывал. Порой, я настолько утомлялся многомесячными ожиданиями, что выуживал из детской памяти разного рода приметы его возвращений и невольно заучивал их. Странно, но я научился узнавать его по скрежету ключей в замке, которые от нечастого применения долго не могли оживить сувальдный механизм. Одетый в черный китель, пахнущий табаком, гуталином и еще чем-то грубым и мужским, он грузно входил в коридор, небрежно ставил на пол пузатые кожаные сумки и по неосторожности задевал фуражкой люстру, которая словно маятник начинала опасно раскачиваться. (Как я тогда мечтал поскорее вырасти и тоже задевать эту люстру!) Хитро прищурившись, отец осторожно останавливал ее, снимал головной убор и спешно пригладив начинающие серебриться волосы предоставлял нам всего себя. Квартира в одночасье накрывалась волной радости, наполнялась приятной суетой и ожиданием торжества, сравнимого только с Новым Годом и Днем Рождения. В первую очередь он подходил к бабушке – своей маме, трижды целовал ее в бледные морщинистые щеки, ласково гладил по голове. Затем целовал мою маму. И уж после этого брал меня на руки, надевал капитанскую фуражку мне на голову и долго смеялся тому, как забавно я в ней смотрюсь.
- Ничего! В следующий раз бескозырку привезу, - обещал он, - будешь моряком?
- Неа! - четко звонил я, - капитаном хочу!
- Ну раз хочешь, будешь! Но сначала, моряком.
И так было всегда. Все мое ранее детство пронизано томительно-радостным чувством ожидания отца. В такие дни я даже предположить не мог, что когда-нибудь это может закончиться, оборваться в одно мгновение...
В тот роковой день пришла телеграмма. Мол, ждите такого-то и такого... Приезд должен был случиться завтрашним утром. Мы принялись резко готовится: покупать продукты, звонить родственникам. Помню, как мама достала из глубин шифоньера свое самое красивое кримпленовое платье и долго гладила его. Бабушка все утро пекла пироги с капустой и варила компот из сухофруктов. Где-то к полудню они решили пойти на рынок купить недостающую зелень и гуся. Я остался один. Что делал я в те часы? Не помню. Может уроки, или прибирался в своей комнате. Ведь к тому времени мне исполнилось десять лет. Кажется, я тайком успел помечтать о том, как покажу отцу школьные грамоты и похвальные листы за прошлое полугодие. С гордостью продемонстрирую модель боевого линкора «Советский Союз», который несколько месяцев склеивал по замысловатым чертежам из подаренного отцом научно-популярного журнала. Представлял, как он удивится моему не по годам высокому росту и наверное уже не рискнет взять на руки. Я так размечтался тогда, что не услышал звук знакомых шагов в прихожей. Я не поверил своим ушам, ведь этого не могло быть. Все должно было случиться завтра... Но нет, отец уже стоял в коридоре, такой же как всегда, улыбающийся и родной.
- Сашка! Ты чтож, один? - воскликнул он, увидев как я со всей мочи бегу к нему.
- Папка! Как я рад!
- А где мама, бабушка?
- Они за гусем пошли на рынок! - почти кричал я, крепко обнимая отца за шею.
- Да?! Ну ничего. Какой же ты большущий-то вымахал! А я теперь надолго. Ну рассказывай!
Мы уселись в кухне и несколько минут в радостном молчании смотрели друг на друга.. Потом неожиданно рассмеялись и я без умолку затараторил о своих школьных успехах, о том как изо всех сил ждал его долгие месяцы, о том как мы с ним поедем рыбачить и еще о чем-то, как мне казалось, очень очень важном.. Он смотрел на меня немного отстраненно, не слушая будто, но в тоже время внимательно, словно пытался уловить во мне скрытые от других, но видимые лишь ему одному перемены. Пару раз потрепал мой непослушный чуб, улыбнулся разорванной на локте рубашке и довольно пробасил:
- Ишь какой! Молодец пацан!
Прошло полчаса, отец вдоволь насытившись моими рассказами встал с табуретки и пошел переодеваться. Вскоре он вновь появился в кухне, теперь уже в спортивный костюме, из под которого треугольником виднелась флотская тельняшка. Выпив чаю и покурив, он неожиданно повернулся ко мне и заговорщическим шепотом спросил:
- Саш, а поесть-то у нас что-нибудь найдется?
Я тут-же вспомнил про бабушкины пироги, компот и незамедлительно предложил их ему.
- Пироги, это конечно хорошо, - хитро улыбнулся он,- но для таких серьезных мужиков, как мы с тобой, несолидно. Как считаешь?
Не зная что ответить, я недоуменно повел плечами и вопросительно посмотрел на отца.
- Женщины-то наши, поди, не скоро вернуться. Давай, пока они там на гуся охотятся, сварганим настоящий украинский борщ?! А, Сань?!
Я, зная, что отец - морской офицер, командующий не одной сотней матросов, удивленно поднял брови и недоуменно, даже чуть обижено пробурчал:
- Готовить?! Да разве ж это мужское дело?
Отец по-дружески хлопнул меня по плечу, улыбнулся и вполне серьезно ответил:
- Знаешь Сашка, по-большому счету, нет на земле таких дел которыми не имеет права заниматься настоящий мужик. А уж борща сварить завсегда уметь должен. Овощи есть, какие?
- Щас гляну. Вроде есть, на балконе.
Пока я бессовестным образом рылся в бабушкиных запасах, отец выискал в углу морозильника увесистую говяжью кость, обозвал ее маслом и вскоре она горделиво выглядывала из пятилитровой кастрюли.
- Молодца! - довольно сказал он, заметив как я затаскиваю пакет с овощами в кухню. - Картошку чистить умеешь?
- Не знаю! Не пробовал! - испуганно ответил я.
- Ну вот, сейчас и узнаем, какой из тебя моряк. Главное запомни, шкурка должна быть как можно тоньше.
Я поставил перед собой помойное ведро, эмалированную миску с водой, взял самый острый нож и принялся за дело.
«Эх, чтоб ее... знает ведь о чем говорит!» - сокрушался я, едва справляясь с очередной синеглазкой.
Шкурка, несмотря на все ухищрения получалась миллиметра три толщиной. Отец изредка поглядывал на мои «успехи», а сам, тем временем, ловко резал репчатый лук. А выходил он из под его ножа меленький, ровными, впечатляющими конвейерной одинаковостью квадратиками. Удивляло и то, что я, сидевший в двух метрах от отца, простаки истекал луковыми слезами, а он, непосредственный резчик, спокойно и бесслезно кромсал ядовитый овощ.
- Штук пять есть? - спросил он, высыпая нарезанный лук в бульон.
- Ага!
- Еще две и баста!
Сколько раз я ел бабушкины супы и борщи, совершенно не задумываясь над тем, что всему этому предшествует. Настоящим откровением стал для меня процесс перетушивания тертой свёклы и моркови. Изодранные до крови пальцы, содранные ногти вызвали во мне тогда и сохранили до сих пор непоколебимое уважение к женскому труду. Испробовав на самом себе все тонкости и премудрости приготовления борща я никогда больше не оставлял порцию чего-либо недоеденной .
Нужно было видеть, как округлились мои глаза, случайно застав момент превращения бесцветного говяжьего бульона в бардовую с оранжево-золотистыми вкраплениями жидкость, впоследствии называемую борщом. Вот так химическая реакция! Вот так дела!
- Пусть свекла проварится, как следует. Потом картошку закинем...
- А капусту? - проявлял нетерпение я.
- Её в самом конце...
Шинковал капусту отец сам. Процесс точь в точь напоминал выше описанную резку лука. Бабушка, которую до сего дня я считал лучшим поваром в мире, теперь неизменно сдавала позиции. Капуста получалась одинаковой длины, а ее толщина не превышала двух миллиметров. Это выглядело очевидным, но невероятным. Где и при каких обстоятельствах получил поварские навыки мой отец я не знал. Для меня, прежде всего, он оставался морским офицером.
Наконец борщ был готов. Отец убрал кастрюлю с плиты, поставил на алюминиевую подставку, достал из кухонного шкафа глубокие тарелки, половник и...
- Сашка! А хлеба-то у нас нет!- развел руками он, заглядывая в пустую хлебницу.
И действительно, хлеба не крошки. Мама и бабушка, как раз-таки и пошли на рынок купить недостающее к предстоящему празднику.
- Вот тебе рубль!- быстро нашелся он,- Будь другом, сгоняй, возьми булку белого и половинку черного. Ну и мороженного.
Я без промедления надел сандалии, накинул ветровку и что есть мочи помчался исполнять отцовское поручение. Эх, как же я радовался всем этим поручениям. И было почти не важно какие они, главное, что исходили от отца.
По дороге в булочную встретился сосед по этажу дядя Витя – в прошлом тоже моряк, мичман.
- Что, отец надолго приехал? - попыхивая трубкой, спросил он.
- Надолго! - ответил я и помчался дальше.- Потом расскажу.. спешу я...
Дядя Витя кивнул головой и, кажется, сказал еще что-то. Это «что-то» я расшифровал много позже, став взрослее...
Мальчишки во дворе откуда-то прознали о приезде моего отца и с нескрываемой завистью смотрели вслед. У многих из них родители также были связаны с морем. Кто рыбачил, кто работал спасателем, кто простым моряком. Но мой отец служил морским офицером, а это, куда значительнее.
Продавщица тетя Вера, как оказалось, тоже знала о приезде.
- Маме скажи, забегу вечерком. «Птичье молоко» завезли, отложила вам. Папку смотри с дороги не мучай...
- Хорошо теть Вер, не буду... - засмеялся я и с удвоенной силой побежал обратно.
Дверь не была на защелке (стоило ли ее закрывать, если знаешь, что вернешься через три минуты) поэтому я вошел в квартиру без звонка и ключа. Отец сидел за кухонным столом, положив голову на скрещенные руки. Казалось, что пока я бегал, он просто заснул.
- Пап, нам тетя Вера торт отложила, «Птичье молоко», - нарочито громко сказал я, надеясь разбудить отца. - И хлеба купил. А мороженного мне нельзя пока, болел недавно.
Отец не отзывался. Я зашел в кухню и легонько похлопал его по плечу. Отец молчал. Пришлось толкнуть сильнее и в эту же секунду он рухнул всем телом на пол. В испуге я отпрянул назад, стараясь не смотреть, но спустя секунды заставил себя повернуть голову в сторону распластавшегося отца. Серые, стеклянные глаза его были широко открыты и смотрели в никуда. Я опустился на колени и принялся что есть силы трясти его за плечи, он по-прежднему не отзывался, продолжая также страшно смотреть. Мной овладела истерика, я снова попытался его расшевелить, бил по щекам и кричал:
- Папка вставай! Что ж это такое! Я тебя так ждал! А ты! Несправедливо...
Сколько это продолжалось, не помню. Чьи-то незнакомые руки силой оттащили меня, оставив в моей ладони бегунок от молнии спортивного костюма. Помню, кто-то дал мне таблетку и я уснул.
Похоронили отца как и положено на третий день. Бабушка не присутствовала на похоронах, ее еще в день смерти увезли с сердечным приступом в больницу. Мама, до и после похорон все время лежала на кровати, отвернувшись к стене. Спала и плакала во сне, изредка поднимаясь покормить меня. Только сейчас понимаю, насколько она была молода, совсем девочка. Наливала в тарелку наш с отцом борщ и снова ложилась.
Я сидел по часу над ним, помешивал, рассматривая тот самый лук.. Слезы нарастающей обидой подступали к горлу, не давая думать о еде, все капали и капали в борщ. В конце концов я отставлял тарелку в сторону и шел к себе в комнату.
Как рассказал мне спустя годы дядя Витя, отец попал под первую волну сокращения, что, видимо, и явилось одной из причин его скоропостижной смерти...

Сёмушка тем временем укатил настолько далеко, что не на шутку испугавшись, остановился и заплаканными глазами выискивал меня среди прохожих. Я быстро заторопился к нему.
- Ну чтож ты от папки так далеко уехал? - посетовал я.
- Пап, а у тебя шарф теплый? - рукавом утирая слезы, спросил Сёмушка.
- Какой шарф? Сейчас же лето.
- Который мама связала? Синий.
- Конечно теплый, а что?
- Значит, не заболеешь! - улыбнулся Сёмушка и поехал дальше...