Последний лепесток с восточной ветви русской эмиграции отлетел. 29 марта 2012 года во Франции тихо скончалась лучшая поэтесса «русского Китая» Ларисса Николаевна АНДЕРСЕН. Случилось это на 102 году ее удивительной и такой долгой жизни. Сиделка, которая ходила за ней, сказала: "Я почему-то то вас так полюбила, мадам."Ларисса ей ответила:" Ну, теперь уходите,пожалуйста, мне нужно переварить вашу любовь."

Вокруг нее всегда царила атмосфера восхищения и влюбленности. Белая Яблонька, Джиоконда, Сольвейг, Горний Ангел, Печальный Цветок – вот лишь неполный список имен, которыми величали Лариссу современники: Алексей Ачаир, Георгий Гранин, Валерий Перелешин, Николай Петерец, Александр Вертинский – который её стихи называл «Божьею Милостью талантом».

Тем, кто жизнь не просит: дай мне!
Там очерчено кольцо,
В нем омытый ветром камень,
Я – лишь бледно лицо
С расширенными глазами.
Приникает мрак к губам
Терпким звездным поцелуем…
Вот на этом камне, там,
Я колдую, я колдую…
Под текучим сводом звезд,
Расплавляя в ветре тело,
Я прокладываю мост
К ненамеченным пределам.
В темноту моих волос
Ветер впутывает песню –
Кто ответит на вопрос,
Тот исчезнет, тот исчезнет…
И верна лишь ветру я,
Он с меня смывает нажить,
И всегда я, как струя,
Обновленная и та же.

Лари́сса А́ндерсен родилась 25 февраля 1914 г. в Хабаровске. . В октябре 1922 года из Владивостока отправилась в эмиграцию сначала в Китай, а после переселилась во Францию. Ее привез сюда после свадьбы муж - Морис Шез, представитель престижной судоходной компании. Городишко тогда весь переполошился, узнав, что Морис Шез, потомок известного всему городу буржуазного семейства, женился на китайской танцовщице! Впрочем, мадам Шез обладала вполне европейскими чертами лица, а ее родной язык совсем не походил на китайский. Иногда она произносила странные ритмичные строки, от которых веяло нездешней грустью.

Ее сравнивали с Вивьен Ли. Родись она за океаном, может, и вправду стала бы голливудской дивой. Или хотя бы «манекеном», как Ирина Юсупова, Мия Оболенская. Позволяла бы облачать себя в шелка и меха, позволяла себя разглядывать, сверху взирая на чернь. Хотя нет, в сороковых она одно время подрабатывала моделью, но долго не вынесла, ее тянуло по миру: «Я побаиваюсь людей, всецело одержимых одним родом деятельности». Кинодивой, скорее всего, она бы тоже не стала. Да и не было в те годы такой безудержной жажды известности, как теперь. Тогда часто было достаточно одной красоты. «Если бы Господь Бог не дал Вам ваших печальных глаз и вашей Внешности (так в тексте), конечно, я бы никогда в жизни не обратил на вас такого внимания и не наделал бы столько ошибок, сколько я наделал.Важно, что вы - печальная девочка с изумительными глазами и руками, с тонкими бедрами и фигурой отрока - пишете такие стихи». Это ей писал Александр Вертинский. Да, в те годы важнее было то, что она писала стихи, причем стихи, которые оказывались настоящим опиумом для окружающих ее мужчин.

Романтичная, правдивая и искренняя в жизни, она остается верна себе и в стихах:

— Ну что ты такая грустная?
— Я не грустна, а зла.
Я никогда с нагрузкою
Такою вот не жила.
Я убегу, возлюбленный.
Одна, в темноту, в пустырь.
Туда, где над елью срубленной
Подзвездная дышит ширь.
Не жди меня... Не зови хотя б...
Не обещай тепла!
Затем, чтобы словно нехотя,
Я снова к тебе пришла.

С мужем она очень много путешествовала .Они жили три года в Индии. За Индией последовала Африка -Джибути - гумилевские места, где Ларисса прожила больше года. Потом - Сайгон, где Ларисса не могла выходить за пределы их с Морисом поместья: в стране было неспокойно, то и дело рвались бомбы. В путевых заметках Лариссы даже есть печальный очерк под названием «Вьетнамские беженцы». А потом произошло в ее жизни еще одно восхитительное приключение, имя которому было Таити. Дом на горе, благоухание цветов, купание в прозрачной лагуне, катание на пироге. Это место было слишком дивным, чтобы быть настоящим. Колониальная жизнь отнимает много времени, Ларисса же больше всего счастлива лишь тогда, когда выезжает по утрам верхом или плавает в прозрачной воде среди разноцветных рыбок. Здесь она знакомится с Евгением Евтушенко, которого также привлекла сюда сказочно-идиллическая аура этого слова - Таити. Европейцев тогда на острове было - сосчитать на пальцах.

Позже Евтушенко напишет о ней очерк «Островитянка». До встречи с Лариссой он, по его словам, представлял островитянок иными: «смуглыми, полуголыми, с распущенными черными волосами и светящимся в них белоснежным цветком, в ожерелье из акульих зубов и с набедренной повязкой из пальмовых листьев». Он увидел ее в резиденции губернатора острова. «На вертеле уже вращался черный кабан, и капли жира вкусно шипели на костре. У костра я заметил женщину, которая держалась несколько в стороне от огня, словно избегая, чтобы прямые отблески падали на ее лицо. Но даже быстрого скольжения сменяющихся сумерек и переливчатого света, не останавливающегося на ее лице, а лишь выхватывающего его кусками, было достаточно, чтобы ошеломить меня тем, сколь она редкостно красива. Единственной, кого она напоминала, была Вивьен Ли, но не из «Унесенных ветром», а из «Моста Ватерлоо». Это лицо жило в двух временах. Оно было прекрасным и страшным сразу, но все-таки больше прекрасным». «Страшным» потому, что с первого взгляда поэт почувствовал ту первобытность, что всегда жила в ней. Это была довольно странная островитянка, которой принадлежал весь мир, все материки вместе взятые. Кстати, самый «штамповый» ее портрет кисти неизвестного английского художника изображает ее именно такой - с белыми цветами в дикарски распущенных волосах.

Сладким, безумным, предсмертным ядом
Яблони майскую ночь поят...
Знаю я — всем нам, цветущим, надо
Прятать в груди этот страшный яд.

Я не стану святой и строгой, —
Так привычно моим ногам
Уставать по земным дорогам,
Танцевать по земным лугам.
Я девчонкой в лесу когда-то
Припадала к земной груди,
И пьянит меня даже ладан,
Словно запах лесных гвоздик.

В 2006 году вышел сборник стихов, воспоминаний и писем "Одна на мосту".

ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ

Месяц всплыл на небо, золотея,
Парус разворачивает свой,
Разговор таинственный затеял
Ветер с потемневшею листвой...

Ведь совсем недавно я мечтала:
Вот как будут яблони цвести,
Приподнимет мрачное забрало
Рыцарь Счастье на моём пути.

Говорят, что если ждать и верить, —
То достигнешь. Вот и я ждала...
Сердце словно распахнуло двери
В ожиданье света и тепла!

Всё как прежде... Шевелятся тени,
Платье, зря пошитое, лежит...
Только май, верхушки яблонь вспенив,
Лепестками белыми кружит.

Месяц по стеклу оранжереи
Расплескал хрустальный образ свой,
Маленькие эльфы пляшут, рея
Над росистой, дымчатой травой...

Надо быть всегда и всем довольной.
Месяц — парус, небо — звёздный пруд...
И никто не знает, как мне больно
Оттого, что яблони цветут.

* * *
Я едва пробиваюсь тропинкою узкой
Меж полями пшеницы, пшеницы французской.
Как в России, синеют, смеясь, васильки.
Васильки васильками, друзья далеки!
Если правда, что можно летать после смерти,
Просто так - обо всем позаботятся черти, -
Ни билетов, ни виз.
То куда бы сперва.
Закружится, боюсь,
У чертей голова.
Так всех нас разметало по белому свету,
Что не хватит бумаги заполнить анкету.
На Харбин? На Шанхай?
На Мадрас? На Джибути?
На Сайгон, на Таити.
Москву не забудьте.
Сидней, Рио, Гонконг,
Сан-Франциско, Канаду,
Тель-Авив, Парагвай и в Полтаву мне надо!
И еще... Соловки, Колыму, Магадан.
На метле? Я готова!
Тащи чемодан.

* * *
Узенькая дорожка
Бежит по груди откоса,
И деревце абрикоса
Подсматривает в окошко.

Деревцу абрикоса
Ты не сказал: прости!
Много ль ему цвести,
Прежде чем ты вернёшься?

МОЕМУ КОНЮ

Благодарю тебя, осенний день,
За то, что ты такой бездонно синий.
За легкий дым манчжурских деревень,
За гаолян, краснеющий в низине.
За голубей, взметающихся ввысь,
За клочья разлетевшейся бумаги.
За частокол, что горестно повис
Над кручей неглубокого оврага.
За стук копыт по твердому шоссе
(О, как красив мой друг четвероногий!),
И за шоссе, за тропы и за все
Ухабистые, славные дороги.
Я о судьбе не думаю никак.
Она -- лишь я и вся во мне, со мною.
За каждый мой и каждый конский шаг
Я и мой конь -- мы отвечаем двое.
Кто дал мне право знать, что жизнь -- полет?
Кто дал мне тело, любящее солнце?
О, это солнце, что так щедро шлет
Счастливой луже тысячи червонцев!
Еще одним "спасибо" лик укрась,
От луж, от брызг, от зреющей боярки,
Ты, беззаботно сыплющее в грязь
Такие драгоценные подарки!
Поля и степь... Взгляни вперед, назад...
О, это ветер, треплющий нам гривы --
Коню и мне! Скажи, ты тоже рад?
Ты так красив!
И я, и я красива!

КАПЛИ

День так тих... На лужице круги.
День так сер... Ныряют капли с крыши.
Танец их — звенящие шаги
Тех секунд, что мы в апреле слышим.

День так свеж... Прошёл весенний дождь.
Вяз надулся. Почки ждут приказа.
День так хмур, как осенью, но всё ж
Знает вяз, что это — лишь гримаса.

Глянь в окошко — даль уже ясна,
Так чисты и так спокойны краски...
Там, у речки, девочка Весна
Протирает заспанные глазки.

* * *
Вчера я маме укрыла
Могилку зелёным мхом,
И стала иной могила,
Словно согрелась в нём.

Я долго лежала рядом
И гладила мох щекой.
Взглянула ночь за ограду
И стала тихой такой...

Застыло вверху распятье,
Глядели белки камней.
И молча, в зелёном платье,
Мама пришла ко мне.

НА МОСТУ

На том берегу – хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним на посту.
Я помню, я вижу сквозь слезы в тумане,
Но всё ж я ушла и стою на мосту.
А мост этот шаток, а мост этот зыбок –
От берега деда на берег иной, –
Там встретят меня без цветов, без улыбок
И молча ворота захлопнут за мной.
Там дрогнут и хмурятся темные ели,
И, ежась от ветра, мигает звезда,
Там стынут улыбки и стонут метели, –
Нет, я не дойду, не дойду никогда!
Я буду стоять, озираясь с тоскою
На сторону эту, на сторону ту,
Над пастью обрыва с проклятой рекою,
Одна – на мосту.


* * *
Мир, где не будет нас, безадресен.
Не принято там гомонить.
Удастся мне с Лариссой Андерсен
там все-таки договорить?

Е.Е.

* * *
Я думала, Россия — это книжки.
Все то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки
И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И темные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Все дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колес.
Россия — вздох.
Россия — в горле камень.
Россия — горечь безутешных слез.

ПАДАЕТ СНЕГ

В синих конвертах с помеченным адресом
Солнечной, яркой, далекой земли —
Грусть о потерянном, память о радостном —
Письма твои.
Детский роман наш, забавный и маленький,
Памятью сдан промелькнувшей весне.
Влезли деревья в пушистые валенки —
Дрогнут во сне.
Греют друг дружку, нахохлившись, рядом
Сидя на белом плетне, воробьи,
Снежные хлопья ложатся на гряды —
Чтоб все обновить.
Тихо баюкаю душу недужную...
Сонное солнце грустит о весне,
В окнах оснеженных — утро жемчужное.
Падает снег...

Я березку вдруг захотела посадить у окна в саду...

Я березку вдруг захотела
Посадить у окна в саду,
Ведь фантазиям нет предела,
Только силам есть на беду!
Есть березка. Но я сломалась!
Вижу: где-то просчет в пути,
Мне осталась такая малость,
А березке еще расти.
Ну кому и что она скажет
Русским сказом, если не мне?
Ведь берез на кладбище даже
Не сажают в этой стране!

Все распыляется, все мимо... (На смерть Мэри Крузенштерн-Петерец)

Все распыляется, все мимо...
Вдогонку планам и мечтам.
А жизнь бежит неумолимо,
Усталость оставляя нам.
Храню я Ваш подарок – платье
Дань женской праздности земной,
Хотела карточку послать я,
Но адрес Ваш теперь иной.
Там, – Боже, помоги неверью! –
Вы отдыхаете сейчас,
От возмущенья хлопнув дверью
Здесь, на земле, в последний раз.
Ни грубостей, ни пресмыканий...
Колючка, с нежною душой,
Я в новом платье тонкой ткани
К Вам прилечу на бал большой!
Несутся дни, летят недели,
И, остывая в их золе,
Мы не смогли, мы не успели
Помочь друг другу на земле.
Но ненадолго разделенье.
Теперь, быть может, легче мне
Услышать Ваши повеленья
И чаще видеть Вас во сне.
Не знаю – Вы ль уйти хотели
Иль час был свыше предрешен?..
Пока что, в том же бренном теле
Я остаюсь.

Ваш «Ларишон».

Публикуется впервые.
© 2003, Ларисса Андерсен. Публикация на сайте РКШ согласована с автором.

У ГАДАЛКИ

Замерзающего -- хуже некуда --
Греть у ласкового огня.
Вот поэтому-то темь и непогодь
Безболезненней для меня.
Ты кофейными своими гущами
Только счастья, счастья не пророчь:
Знаешь, сердцу, и себе не лгущему, --
Лгать не следует в эту ночь...
Словно дьявол на окне с вазонами,
Рядом с фикусиком в два ростка --
Кот взлохмаченный, глазами сонными
Наблюдающий мудрость карт.
-- На избранника? -- Постой, не спрашивай... --
Ждут раскрашенные короли...
Вдруг, как сердце, не любовь избравшее,
вспомнит что-нибудь... заболит.
Кот мурлыкает и трется мордою,
Щеки вспыхнули - для сердца весть!
Черт, не стану же мечтать я, гордая,
В петлю к этому счастью лезть.

Прощальное стихотворение:

Я буду умирать, не споря,
Где и как надо хоронить,
Но жаль, что вдалеке от моря
Прервется жизненная нить.
По имени “морская птица”,
Я лишь во сне летать могу,
А хорошо бы очутиться
На том знакомом берегу.
Быть может, та скала большая,
Маяк с проломленной стеной
Стоят, как прежде, не мешая
Индустриальности земной.
И примирившись с той стеною,
Вдали от пляжей и дорог
Играет, как играл со мною,
Дальневосточный ветерок.
Там волны шепчутся смиренно
О чем-то мудром и простом,
А медно-кудрая сирена
Лукаво шелестит хвостом.
Ведь море было первой сказкой
И навсегда остался след -
Меня прозвали “водолазкой”,
Когда мне было восемь лет.
Вот там бы слечь под крики чаек,
Узнав далекий детский рай,
Последним вздохом облегчая
Уход в потусторонний край.
Меня бы волны покачали,
Препровождая на тот свет,
Где нет ни скорби, ни печали,
Но, может быть, - и моря нет.