Шум, звон стекла и резкие, зычные голоса проплывают мимо огромным чёрным облаком. Кирилл цепляется за лапу уже обеими руками.

Они на полянке перед старым дубом, откуда виден дом ведьмы. Как большая лодка он выплывает из темноты, деревянный на кирпичном фундаменте, покосившийся забор ложится почти под ноги, и Кирилл старается, чтобы ни одна доска не заскрипела под его ногами.

Одно из окон мерцает тусклым красноватым светом. Может быть, варится у неё в котле какое-то варево. Кирилл встаёт на цыпочки, но видит разве что кусочек потолка с гуляющими по нему пятнами света.                         

Удивительно, но дверь оказывается незапертой. Кончики пальцев достают до ручки, и дверь отворяется с тихим скрипом. Так просто. Ему никогда ещё не встречались люди, не запирающие на ночь двери.

Кирилл делает шаг, прикрывает за собой дверь, и напрягает глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то. Из-под второй двери пробивается слабый язычок света. Внизу какая-то обувь, Кирилл запинается об неё, и едва не растягивается на полу.

Теперь как-нибудь пробраться в комнату, либо на кухню, и поискать там…

А потом под потолком зажигается лампочка, и всё тонет в море света. Свет забивает глаза, Кирилл жмурится, и садится прямо на пол.

- Попался, да? – сочувственно говорит Друг.

Она возвышается над ним, удивительно длинная, странно, как не задевает головой лампочку. В шортах и белой майке, волосы растрёпаны по плечам, и кажется, что там, под потолком, парит оранжевый воздушный шарик. В руке сигарета, которую поспешно тушит слюнявыми пальцами и прячет за ухо.

- Так-так. И кто тут у нас.

Голос озадаченный. Низкий; прежде чем вырваться наружу, клокочет и переваливается в горле.

- Простите, - блеет Кирилл.

Не слышит. Руки перелетают от талии к голове и обратно, бормочет растеряно:

- Я думала, у меня завелась крыса. Ну, бродячую кошку я тоже могла предположить, не дом, а сыр. Такой дырявый. Но чтобы здесь завёлся ребёнок!..

Кирилл хочет ещё что-то сказать, но его начинают душить слёзы, пропитали уже все ресницы и мокрыми дорожками чертят по щекам. Размазывает их тыльной стороной ладони.

Тётя хватается за голову.

- Прекрати! Сейчас же прекрати. Я не умею ладить с детьми. Ну как тебя заткнуть-то, а?

Хватает его в охапку, неумело, так, что одной ногой он упирается ей под рёбра, и прихожая куда-то уплывает, её место занимает комната. Очень маленькая, даже меньше той, в которой Кирилл спит, однако вокруг столько интересных предметов что слёзы мигом высыхают.

- У меня здесь были друзья, так что прости за бардак… хотя… перед кем я извиняюсь, - бормочет женщина.

Бросает его в кресло, отдувается, вытирает со лба пот. Всё-таки он достаточно тяжёлый. Сама садится на пол, скрещивает ноги.

Здесь пахнет мандаринами и кофе, свет от нескольких свечей под красными колпачками бродит по расставленным в беспорядке книгам, каким-то хрупким изящным вещам. На подоконнике несколько яблок, на диване раскидана одёжка. Кирилл вдруг думает, что эта тётя, возможно, не такая уж и большая. Просто кажется взрослой. Правда, мамы у неё почему-то нет. Если бы у неё была мама, она бы мигом заставила всё это убрать.

Кирилл вертится, ищет глазами котёл. Даже метлы нету, хотя в углу за кроватью сверкает глянцевыми красными боками пузатый пылесос.

Пока Кирилл размышляет, может ли современная ведьма летать на пылесосе, она нетерпеливо спрашивает:

- Ты что это? Потерялся?

- Не-а… - бормочет Кирилл, и неуютно возится. С каждым движением он увязает в кресле всё сильнее.

- Тогда – что? Не в гости же пришёл?

- В гости.

- Давай, колись. А я пока поставлю чайник. Только вот конфет у меня нет. Кончились.

На спинке кровати висит зонт, и Кирилл вдруг понимает, что он живой. Ручка изгибается, купол шелестит и через складки материала выплывает крошечное сморщенное личико. Глядит с любопытством на Кирилла. Ночник. Кирилл вытягивает шею, пытаясь получше разглядеть существо и зонт хлопает ему своим куполом, как будто крыльями.

Чайник у неё прямо здесь, на полу, и симпатичные белые чашки с синей каёмкой. Чай пахнет ежевикой, колючий запах приятно щекочет ноздри.

Обняв чашку, Кирилл набирается смелости:

- А где у вас котёл?

- Котёл?

- Да. Я думал, вы ведьма…

Женщина обескуражена вопросом. Улыбается, и в уголках губ вспыхивают внезапные веснушки, и ещё веснушки каким-то образом сидят у неё в волосах. Кирилл не может это объяснить – просто видит, как они переливаются на свету.

- Нифига себе. И что же ты хотел от ведьмы?

- Чтобы вы вернули глаза моим папе и маме.

Место улыбки занимает озабоченное выражение.

- А что у них с глазами? Что-то серьёзное?

Кирилл, как может, рассказывает ей о рыбах в глазах Большишей, и между делом думает, что удивительное не в том, что она его понимает. Она его слушает. Слушает, красиво наклонив к плечу голову, так, что рыжие локоны свешиваются прямо на переносицу. Не торопится никуда, слушает не одним ухом, а сразу двумя. И не пытается переделать внутри себя то, что услышала, под какие-то свои каноны. Просто слушает и воспринимает всё как есть. Верит ему на слово.

- У тебя нет этих рыбок, - заканчивает Кирилл. - И ты меня слышишь.

- Есть, - многозначительно говорит женщина, - Просто своих рыбок я держу в другом месте. Не в голове. Знаешь, люблю смотреть на мир чистыми глазами. Эта вода, о которой ты рассказывал… я прекрасно понимаю, о чём ты. Попробую тебе объяснить. Но сначала нужно позвонить твоим родителям. Помнишь номер своего дома?

Кирилл мотает головой.

- Ты из двадцать пятого. Я тебя помню. У твоей мамы такие роскошные волосы, и пальто с кленовыми листьями.

Она роется на полках, коричневая книжка с телефонами раскрывается на нужной странице. Пикает кнопками на трубке. Там не отвечают довольно долго, а когда, наконец, берут трубку, Кирилл понимает, что это папа. Тётя мягко рассказывает о нём, мол, вот, нашёлся, вы не теряли? И на том конце поднимается жгучая волна злобы. Кирилл её чувствует, глубже вжимается в кресло. Женщина терпеливо объясняет, где они могут найти своего сына и отключается.

- Ещё чаю?

Кирилл мотает головой.

- Я думал, может это вы запустили в головы папы и мамы рыбок. Но у вас есть Ночники и теперь я понял, что вы не злая.

- Вот уж спасибо. А кто такие ночники?

- Они приходят из подкроватя. Сначала тебе снятся, а когда ты просыпаешься, они вылазают за тобой следом.

- Правда? И что же они делают?

Тётя задумчиво оглядывается, обшаривает взглядом комнату.

- Я сам точно не знаю. Охраняют, наверное, или как-то помогают. А ещё я люблю с ними играть. А вы о них не знаете?

- Не-а.

Как же так? - думает Кирюша, - Ведь у неё нет рыбок в голове. У неё самый чистый взгляд из всех, что он видел у Большишей.

Она размышляет. Раскачивается из стороны в сторону, ерошит себе волосы.

- Извини, пожалуйста, но я закурю.

Сигареты у неё не как у папы, тоненькие, пахнут вишней. Пальцы плывут ко рту, и на фильтре остаются алые пятна от помады. Кирюше даже нравится этот запах, он кажется не злым, как от папиных сигарет, а просто очень ворчливым. Кирилл выставляет вперёд ладошку, пытается почесать дымного вертляка, и он, ворочая за собой длинный хвост, довольно урчит.

Тётя смотрит на него сквозь облако дыма, голова её кажется солнышком, таким, которое Кирюша видел в деревне над рекой. Тогда стоял туман, и везде, даже между лучами солнца, прятались смешные комки влаги.

- Иногда я их чувствую. Я живу одна, как ты видишь, у меня нету ни мужа, ни мамы с папой. Но я никогда не ощущаю одиночества. За мной словно бы всё время кто-то наблюдает. Иногда с подоконника, иногда из темноты под лестницей. И знаешь, тогда я чувствую себя спокойно, как будто под присмотром. Это очень приятно.

Она улыбается, и дымный вертляк трётся своей серой шёрсткой об её щёку. Зубы у неё красивые, крупные и похожи на маленькие ледышки.

Кирилл важно кивает:

- Такие ночники есть у всех малышей. И почему-то у вас, хотя вы уже большая. Вообще, Большиши, взрослые, много чего не видят. Вертляков они не видят никаких. И апельсиновых искорок. И того, что денежки, которые они кладут в карман, живые и могут разговаривать.

- Меня твой батя так и не услышал, хотя я орал ему в оба уха, - хмуро говорит голос в наушнике.

- Не слышат моего Друга из музыкальной штучки, - послушно прибавляет Кирилл. Медлит секунду, потом приближает к ней лицо и говорит еле слышным шёпотом: - У тебя в волосах запуталось солнце. Только не стряхивай его! Ему нравится в твоих волосах, и оно прячется туда ночью. Оно просило меня не говорить, но я тихо-тихо… и ты сделай вид, что ничего не знаешь.

Она улыбается, многозначительно кивает.

- Знаешь, что я тебе скажу. Сейчас ты видишь все эти чудесные вещи. Но рано или поздно они будут прятаться от тебя всё глубже. Все эти вещи, которые не видят взрослые и видят дети, они будут становиться для тебя всё менее и менее значительными. В твою жизнь ворвётся множество других вещей, будет вытеснять эти невидимые мелочи из твоей головы, пытаться залить их водой, вырастить там морскую траву. Понимаешь? Но не забывай, что они есть. Ни на минуту не забывай.

В дверь истерично колотят и женщина вздрагивает.

Она договаривает уже скороговоркой, перехватывая одно слово за другим, и швыряя в него, как будто снежки; Кирилл едва успевает их ловить.

- Сейчас ты поймёшь, что твои родители состоят не только из зелёной воды. В них есть то же, что есть в тебе, просто оно уже погрузилось настолько глубоко в ил, что так сразу не заметишь. Каждый день вспоминай, что это есть в каждом человеке, и не на секунду не забывай, что оно есть в тебе.

Сигарета описывает в полутьме яркую дугу, рассыпает искры в углу. Тётя кричит:

- Открыто! Дёргайте дверь сильнее.

Тотчас слышится топот. В проёме родители застревают, пытаясь протиснуться сюда одновременно, а потом мир вдруг исчезает.

- Вы похитили моего ребёнка! – вопит мама где-то над головой, Кирилл вдыхает запах её кофты, пытается зарыться ещё глубже носом в живот. Ноздри щекочет пряжа, но мальчику всё равно.

Там какая-то перебранка, но слишком вялая. Как будто где-то перелаиваются собаки, и на них совершенно не обращаешь внимания.

- Милый мой, - всхлипывает мама, утыкается ему в макушку влажным носом.

Кирилл изворачивается, поднимает голову, так, что свитер теперь колет ему подбородок. Заглядывает ей в глаза, и больше не видит там ни зелени, ни рыбок. Обыкновенные испуганные глаза, карие, как два закатных солнышка, и влажные, словно их только что намочило дождём. Волна облегчения накрывает его подобно пуховому одеялу, и он снова утыкается носом ей в живот. В глазах влага, на губах застывает соль, и он понимает, что разрыдался. Как маленький.

Потом, правда, Кирилл слышит голос рыжей тёти, хруст льда в нём.

- Ещё раз говорю вам: он заблудился. Я нашла его в парке. Не мог толком объяснить, где его дом. Естественно, я взяла его к себе.

- Мы вызываем милицию, - говорит папа тяжело. Кирилл не видит его глаз, но знает, что рыбки ушли и из них. Представляет себе, каким бешеным огнём они сейчас пылают. Это очень страшно, но, тем не менее, приятно. Он хочет сказать папе, что на рыжую тётю не надо орать, что она никакая не ведьма, и очень даже хорошая, но все слова куда-то подевались. – Ты, тварь, слышишь, мы вызываем милицию.

Женщина сбавляет тон, но в голосе у неё такая твёрдость, как в камнях у реки.

- Послушайте. Ребёнок сейчас очень напуган. По-моему ему не помешает провести время с вами двумя, и милиция, которая станет его допрашивать, будет очень некстати. Представьте, как они будут копаться у него в голове… спрашивать снова и снова – эта тётя украла тебя, или нет? А он будет плакать, и повторять снова и снова, что нет…

- Мы вызываем… - повторяет папа из чистого упрямства, но уверенности в его голосе поубавилось.

- Не надо. Отстань от неё, Саша! – в голосе мамы, как рыба на крючке, бьётся паника.

- Ладно, - бурчит папа. Кирилл чувствует на голове его тёплую руку. – Но если ты хотя бы ещё раз приблизишься к нашему ребёнку, или к какому-нибудь ребёнку ещё…

- Не волнуйтесь, - яд в голосе женщины внезапно сменяется деловым тоном. Как будто одну яркую картинку сменяют другой. - Вы закрываете на ночь окна?

- Нет, - отвечает мама. - О господи, сейчас нет. Жарко же…

- Наверное, спросонья вывалился в окно. С ними такое бывает, проснутся почему-то, и куда-то идут. Деловые. В таком возрасте они ещё не совсем отличают сон от яви – особенно если только что проснулись. Закрывайте окошко, оставляйте только форточку. И приглядывайте за ним. Он славный малыш.

- Идём, - бурчит папа.

Кирилл идёт, не отрывая зарёванное лицо от маминой кофты, идёт вслепую, ощущая под ногами начала скользкий линолеум, потом траву и кочки, а потом земля проваливается куда-то вниз, и вот уже он на шее у папы.

- Если хочешь, я тебе спою, - говорит Друг. Кирилл про него совсем забыл, один проводок болтается где-то внизу, другой по-прежнему в ухе, и голос Друга звучит совсем тихо.

- Да, - мычит Кирилл. Зарёванное лицо обдувает тёплый ночной ветер, шевелит волосы, а вокруг жужжат насекомые.

Что-то щёлкает там, в ушах, сквозь странный шум к сердцу поднимается музыка. Он уже слышал такую раньше – папа включает её иногда после работы. Рваный электрический шум карябает уши, но вот голос Друга, мощный, он с упоением выживает из себя чужие, незнакомые слова. В этот раз он звучит в записи, и Кирюша вдруг понимает, что разговаривать с Другом, как прежде, он уже не будет никогда. Этот голос пропадёт, как пропадёт постепенно дар видеть Ночников, слушать голоса снега и разговаривать с камнями.

Но он будет помнить, как говорила ему рыжая тётя. Он будет помнить обо всём этом.

И Кирилл закрывает глаза, позволяет мерным покачиваниям отцовских плеч и музыке утащить его прочь.

 (С) Дмитрий Ахметшин.

Апрель 2011 г.