- Смотри внимательнее! Смотри, как падает на неё свет! – Мужчина проводил пальцами над холстом, показывая направление света. Он указал рукой на вазу с цветами и на то, что я пытался  написать. Я видел разницу, но совершенно не понимал, как исправить положение. Меня уже давно злит подобное… Это просто есть во мне. Я вижу, но не могу перенести на холст… Молча киваю в знак согласия. Но это ничего не изменит…

Когда очередное занятие подходит к концу, я собираю свои краски, палитру, укладываю разные кисти…

Улица полна цветов и ароматов. Середина весны радует своим тёплым солнцем и нежным сладковатым воздухом. По дороге к метро я наслаждаюсь тихим вечером и пытаюсь выгнать из головы мысли, которые меня совсем не радуют.

Ещё в младших классах я решил, что непременно стану художником. Я был лучшим в классе на ИЗО, а затем и на черчении. Я ходил в школу искусств, а теперь планировал поступить в училище.

У меня всегда всё получалось, пока я не столкнулся с более серьёзными проблемами живописи. Гуашь и акварель отошли в сторону, а маслом писать так сложно…

Иногда хочется сдаться. Хочется вышвырнуть кисти и забрызгать холст чёрной краской. Разрезать его или сжечь… не важно.

На черчении было значительно проще. Вижу линию, рисую линию. А тут… множество оттенков, теней, света и тьмы. И всё надо увидеть, запечатлеть…

Ну не выходит у меня эта ваза. Я вижу её, но… Пока мой взгляд несётся от неё к холсту, я теряю её плавные изгибы, я забываю где был свет… Своеобразная кратковременная память. К тому же, ваза меня не вдохновляет. Мне нужна муза…

- Кирилл?

Я поднимаю взгляд. Я так задумался, что не заметил, как дошёл до метро. А тут ещё бывший одноклассник.

- О, привет. – Стараюсь улыбнуться. Устало получается. Или обречённо…

- Ты как? Паршиво выглядишь. – Он пристально смотрит на меня. Только этого не хватало.

- Да вот из студии иду. Устал очень. Несколько часов писал натюрморт.

- Так ты всё-таки в художники подался? Я помню… У тебя всегда здорово получалось.

- Спасибо. – Его слова немного прибавили во мне уверенности. Я уже думал, как бы мне так, поприличнее, сбежать от него домой, как меня выручили крики, доносящиеся из подземки. Не думая, я рванул вниз, попутно прислушиваясь и пытаясь сориентироваться.

В конце коридора, в углу, три отморозка пинали девушку. Она сжалась клубочком и жалобно выла каждый раз, как её тела касались тяжёлые ботинки мучителей.

Честно говоря, порой не знаешь откуда берутся силы, потому что до этого прибывал в полной уверенности, что нечего корчить из себя героя. За спиной послышался голос одноклассника. Он чертыхнулся и судорожно думал, что может сделать. Мне же хватило одного взгляда этих сапфировых глаз, из которых текли слёзы. Я просто рванул на себя одного, попутно пиная другого… И понеслась.

Когда прибежали полицейские, мы держали двоих парней, прижимая их лицами к грязной стене. Сдав этих «зверей» в руки правосудия, я жалел только о том, что одному из них удалось сбежать.

- Спасибо. – Я протянул другу раскрытую ладонь.

- Было бы за что. – Он пожал мою ладонь, и начал отряхивать джинсы, которые умудрился испачкать в пылу бойни. Толпа, наблюдающая за нами, начала потихоньку расходиться. Я заметил, что некоторые из них отключают мобильные телефоны.

- Они что, снимали нас на камеру? – Я недоумённо смотрел в спины удаляющимся.

- Судя по всему, да. – Он так же зло сверлил взглядом толпу, как и я. – И кто из них больший гад? Те, кто сейчас пинали слабое существо, которое по природе своей не сможет им ответить тем же, или те, кто молча стояли в стороне, направляя на нас объективы?

Только сейчас я вспомнил о синеглазой девушке.

- О, Боже… Ты в порядке? – Я протянул к сжавшейся в клубок девушке раскрытые руки. Показывая ей, что у меня нет оружия, и что я ни в коем случае не обижу её.

Осторожно приподнимая её с пола, я попытался стряхнуть всю грязь с её чёрного платья, но пятна чего-то непонятного уже прочно въелись в тёмную ткань.

Она молчала. Не сказала ни слова. Только осторожно сжала ручку в слабый кулачок, и стала медленно стирать с лица следы чужих побоев и собственных слёз. Я смотрел на неё и думал, откуда она такая взялась: волосы чёрные, как вороново крыло, кожа бледная, будто никогда не видела солнца, а глаза глубокого синего цвета. Они искрились в слабом свете жёлтых ламп, переливались как грани драгоценного камня. Они были похожи на сапфиры…

- Вы тут как, разберётесь? – Мой друг похлопал меня по плечу, указывая на мобильный телефон в своей руке,  который разрывался от громкой музыки. Я поморщился и кивнул. Мы быстро попрощались. Он ушёл, а я остался.

- Тебя проводить? – Она продолжала молчать. Когда слёзы были стёрты, она прошлась рукой по шее, и её глаза тут же расширились. Она сняла с себя мои руки и начала шарить внимательным  взглядом по полу. Я тоже начал искать, только вот не знал что именно. Вдруг в углу возле дверей, ведущих к турникетам, что-то блеснуло. Хватило пары шагов, чтобы встать рядом с дверным проёмом. Я наклонился и взял в руки тонкий бархатный ремешок, к которому был пришит один маленький бубенчик. Как только он тихо звякнул, возле меня тут же оказалась синеглазка. Она выхватила своё украшение из моих пальцев и попыталась его одеть. Спустя минуту она чуть не плакала. Застёжка не хотела слушаться её трясущихся рук.

- Давай помогу. – Я осторожно забрал у неё «драгоценность» и потянулся к тонкой, доверчиво открытой шее, что бы застегнуть на ней странную «побрякушку». Но и у меня ничего не вышло. Я поднёс ремешок к глазам и присмотрелся: карабин был сломан. – Он не застегнётся.

И снова её шустрые лапки отбирают своё «сокровище». Девушка тщательно осматривает застёжку. Её глаза расширяются от ужаса, когда она понимает, что я прав. Руки опускаются, за ними расслабленно опадают плечи. Я вижу, как её глаза слезятся, но она тут же прячет их за длинной косой чёлкой.

- Эй… Не расстраивайся ты так. Это всё мелочи. Я починить могу, если ты хочешь. Я тут недалеко живу. – Я стараюсь говорить тише и медленнее, видя, как она касается пальцами лица, как жмурятся синие глаза. – Где ты живёшь?

Она странно смотрит на меня и вдруг улыбается. Её спина чуть распрямляется, и она пожимает плечами.

- Можешь мне сказать, я провожу тебя.

Солнечная улыбка тут же тает, а я только сейчас замечаю, как сочится кровь из разбитой губы, как синеглазка тут же слизывает алые капли, не давая тем стекать по подбородку.

- Пошли, я хотя бы подлечу тебя. – Не думая, я хватаю её за руку и тяну за собой. Мысли роятся в голове, подобно стае пчёл. Я иду домой, волоча за собой совершенно не сопротивляющуюся девушку, которую только что пинали в углу три отморозка. Эта девушка так отчаянно искала дешёвое украшение, слетевшее с её шеи, чуть не плакала, когда не могла его одеть и смеётся, когда её губы перемазаны кровью. Что же с ней такое?

Стараясь успокоиться и не думать об этом сейчас, я провожу её через турникеты, встаю рядом на эскалаторе, осторожно приобнимая её за хрупкие плечи. Она слегка пошатывается на своих высоких каблуках, но старается держаться ровно. Взгляд синих, как океан, глаз обращён в конец бегущей дорожки. Она переминается, ожидая спуска. Видимо ей не нравится такой вид перемещения.

К поезду мы подходим как раз в тот момент, когда вагоны затормаживают свой бег, а двери с шипением открываются. Людей в вагоне много, так что я расталкивая всех локтями пробираюсь к стене, на которую можно облокотиться. Я хочу уступить ей место, но она отрицательно машет головой. Начиная своё движение, метро резко останавливается, и моя незнакомка, не сумев удержаться на тонких шпильках, легко приваливается ко мне. Когда поезд снова трогается с места, она не отстраняется, а я… не хочу её отпускать. Странно всё это…

Оказавшись дома, я заталкиваю её в душ. За время поездки она так ничего и не сказала. Я решил, что всё потом, а пока надо её в порядок привести. Хорошо, что я живу один, а то столько вопросов было бы… Услышав шум воды, я успокоился и пошёл в кухню.

Чайник начал тихо посвистывать, а я стал обшаривать холодильник. Аптечка давно стояла на подоконнике, ожидая свою пациентку. Я достал два питьевых йогурта и пачку печенья. Оказалось, что это всё, что у меня есть. Промелькнула мысль, что из-за моего творчества, я совсем забросил себя. Шум воды в ванной затих и я напрягся. В голове всё ещё билась мысль о том, что меня не удивляет сложившаяся ситуация, хотя должна бы.

Тихо мурлыкнув, из-за двери показалась её тонкая фигурка. Обмотанная в махровое полотенце, девушка очень напоминала пушистую кошку. Я заметил, что даже без каблуков, она ходит на полупальцах. В её руках было аккуратно сложенное платье, а на отставленных пальцах болтались из стороны в сторону чёрные туфельки.

- Я… вещи постирала… - Тихо произнесла гостья.

Я замер, держа в руках горячий чайник. Голос… Такой необычный голос. Он был низким, шёл, казалось, из самой груди. На букве «р» чуть подрагивал, напоминая рык большой дикой кошки. Впрочем, вся девушка неотвратимо казалось мне нечеловечно-кошачьей. Будто в доказательство моих мыслей, тонкая рука взметнулась вверх. Запястье мягко сгибалось, а сложенные лодочкой пальцы стирали капли, стекающие с её волос на пухленькие щечки. Синие глаза расслабленно щурились… Она вся была такой... майской. Точно! Кошка в мае!

- Вода капает… - Так же тихо пожаловалась она, продолжая смешно вытирать лицо.

- Ох, прости. Сейчас... – Я быстро поставил чайник на плиту, и забрал у неё мокрые вещи. Её руки потянулись за ними, но я успокоительно продолжил – Я только повешу их сушиться. Не переживай.

Она улыбнулась.

- Я сейчас. – Почти бегом я направился в комнату, зашёл на балкон и аккуратно повесил на бельевые верёвки чёрное платье. Туфли я поставил на пол так, что бы на них падали солнечные лучи. Убедившись, что платье не помнётся, я вернулся в кухню.

Девушка сидела на стуле, поджав под себя длинные ноги. На столе стояли две чашки и блюдце с печеньем. Йогурты уже были разлиты по бокалам. Не сдержавшись, я потрепал её по влажным волосам.

- Как тебя зовут, чудо?

Она виновато потупила взгляд. Я сел напротив.

- У меня странное имя. – Начала она. – Ты не привык к таким.

- И всё же? – Отпив йогурт из своей чашки, я смотрел на то, как её белые пальцы теребят угол полотенца.

- Называй меня Охос.

- Охос? Действительно, очень необычное имя. А фамилия есть?

Девушка хихикнула, быстро схватила печеньку, макнула её в свою чашку и откусила небольшой кусочек.

- Есть. Азулес.

- Охос Азулес? – Я восхищённо повторял в слух её имя, пробуя его на языке, как коллекционное вино.

Гостья пристально вглядывалась в моё лицо. Её плечи напряглись. Всё её тело было каким-то собранным, как у кошки, готовящейся к прыжку.

- Никогда не слышал подобных имён.

Доли секунды, и вот она уже расслаблена и снова улыбается мне. Глаза игриво блестят из под неровной чёлки.

- Откуда ты?

- В смысле родина?

- Ну да. – Я попробовал так же как и Охос обмакнуть печенье в йогурт. Вкусно…

- Нью-Мексико. Это в США.

- Ого! Класс! Как же ты оказалась в метро?

- О, чистая случайность. – Судя по тону, она не хотела продолжать эту тему. Я отступился.

- Тебе сейчас лучше? Болит что-нибудь?

- Чуть губы саднит, и немного рёбра ноют. А в целом, всё отлично. – Охос снова улыбнулась. Из маленькой ранки на губе вновь потекла кровь.

- Так, подъём! Лечить тебя будем.

Девушка послушно соскользнула со стула и подошла ко мне.

- Можно ещё один вопрос? – Я тоже поднялся и взял аптечку.

- Да, конечно. – Синие глаза буквально прожигали насквозь. Такой прямой открытый взгляд я видел впервые. Бесстрашное создание… Её побили, а она улыбается.

- Пока мы не оказались у меня, ты ни слова не произнесла. Я думал, что ты немая…

- Я просто не люблю скопление людей. – На этом тема так же была закрыта. У неё талант давать ответы и не давать их одновременно.

Следующий час я бережно залечивал ранки на губе, ссадины около виска и на скуле. Осторожно приоткрывая полотенце, что бы не смутить её, смазывал уже проступившие синяки на её теле. По-кошачьи гибкая, она умудрялась приоткрывать полотенце таким образом, что её тело исчезало за складками мягкой ткани, при этом обнажая покалеченное место. И за всё время она ни разу не вскрикнула от боли.

- Ты художник? – Заинтересовано произнесла Охос, проходя в мою комнату. На девушке была моя чёрная клетчатая рубашка. Как же ей идёт чёрный цвет… Как будто её вторая кожа. И не важно, платье или мужская сорочка, выглядела она потрясающе. Всё такая же босая, несмотря на то, что я предложил ей тапочки, она осторожно двигалась по мастерской, переступая через упавшие ластики, карандаши, обрывки листов с маленькими зарисовками.

- Да. Есть немного. Я только учусь, так что не суди строго.

Сразу, как я съехал от родителей, я оборудовал двухкомнатную квартиру в однушку и просторную студию. В комнате стоял мольберт, несколько холстов на полу в одном из углов, а по стенам развешаны многочисленные листы. Гостья внимательно рассматривала каждый рисунок. Чувствовалось, что она погружается в картину целиком и без остатка. Тонкие пальцы, не касаясь краски, парили над ней, изучая, впитывая.

- Ты тоже рисуешь? – Не удержался я. Хотя уже понял, о себе девушка говорить не любит.

- Нет, к сожалению. Я только вдохновляю.

- То есть ты – муза? – Удивился я.

- Вроде того. – Хихикнула Охос, продолжая свой осмотр.

Рубашка доходила ей до средины бедра, а рукава целиком скрыли кисти рук, когда она их опустила. Я вновь окунулся в озёра её глаз. Она улыбалась…

- Ты так и не сказал мне, как тебя зовут. – Проурчала Охос, подходя ко мне ближе.

- У меня совсем простое и ничем не примечательное имя. Оно тебя не удивит. – Засмеялся я, видя неподдельный интерес и искорки в её глазах. – Кирилл. Меня зовут Кирилл.

- Красиво…

- Шутишь?

Нет. Она была серьёзна. Эмоции на её лице были удивительно открыты. Она ничего не скрывала.

- Красивый портрет. – Она указала на холст в углу. – Можно я посмотрю на другие две картины?

- Конечно.

Три лёгких шага и вот она уже присела в углу, рассматривая мой первый портрет. Пальцы быстро закатывают длинные рукава, что бы те ей не мешались. Затем всё внимание снова приковывается к полотнам. Их всего три, но картины только на двух. На второй – натюрморт.

- Почему третий холст пуст? – Удивляется она.

- Я хотел написать на нём что-нибудь особенное. Пока что не знал что именно, а теперь знаю.

- Так пиши. Чего ждёшь?

- Согласишься ли ты позировать мне?

Кошачьи глаза широко открываются. Она удивлена.

- Я?

- Да. Я хочу тебя написать.

Её щёки розовеют, а пальцы теребят полы длинной рубашки.

- Нарисуй что-то более прекрасное. А я помогу вдохновением.

- Но что делать, если мне хочется запечатлеть тебя?

Она с сомнением косится в окно, раздумывая над моими словами. На лбу появляются две тонкие морщинки, носик смешно фыркает, а Охос усиленно соображает, что ей делать. Похоже, в её планы не входило оставаться.

- Тебе есть куда идти?

- Я найду жильё.

- Останься.

- Один месяц. – Быстро соглашается она. - Но потом я уйду.

- Договорились. – Я тут же подошёл к ней и протянул руку. Она с сомнением её пожала. Странная ситуация…

Всю следующую неделю я писал её. Всё в том же чёрном платье и на тех же высоких каблуках. По дому она ходила в моих многочисленных рубашках. Каждый день одевая новую. Спала на раскладном диване в моей спальне, отказавшись от более удобной кровати, которую я готов был отдать в её распоряжение. Редко, просыпаясь утром раньше неё, я пытался запомнить её такую: свёрнутую клубочком, фыркающую во сне, а иногда мяукающую. Мяукать она начала на третий день. Сперва, когда обожглась кипятком из чайника. Я тогда в панике сунул её руку под холодную воду. Мне почему-то было больно видеть её слёзы… Потом, увидев, что я не смеюсь над её манерой поведения, кошачьи повадки стали проявляться повсюду. Она рычала, когда уставала, а я пытался дописать ещё несколько деталей. Оставаясь недвижимой, Охос терпеливо сидела на стуле, положив руки под голову – так, как я усадил её для позирования. Наверняка у неё затекло всё тело, час уже сидит, но терпит. Удивительная…

- Хорошо-хорошо, отдыхай.

И вот зачем я так мучил её! Я с наслаждением впитываю в себя её движения, стараясь не моргать, слежу за тем, как она потягивается, как растирает уставшую ногу, как протирает сонные глаза пальцами, сложенными в кулачок. Позже, я сделаю множество набросков по памяти. И эти наброски станут картинами. И будет выставка. Позже… Тогда я ещё об этом не знал, так же как и Охос. Потому что она не планировала оставаться не только в моём доме: она убегала от объектива фотоаппарата, не попадала в веб-камеру, скрывалась от моего мобильного, зная, что и на него можно делать снимки.

Я тогда совсем не мог её понять…

К концу недели картина была готова. Я решил отнести её в студию к своему учителю. Помню его реакцию. Помню, с каким удивлением и восхищением он смотрел на эти сапфирово-синие глаза и на блестящие угольно-чёрные волосы.

- Красивая…

- Да…

Вот и всё, что он мог сказать. И всё, что я мог ответить.

Учитель договорился о том, что бы это полотно попало на выставку. С неё начался мой путь. За который я всегда буду благодарен той, чья улыбка навсегда останется в моей памяти.

Как она и обещала, она была рядом ещё три недели. За это время она многому научила меня. Охос тащила меня в парк поздней ночью, не желая встречаться с другими людьми. Она ежесекундно на что-то указывала своими хрупкими пальчиками. Я помню, что она говорила тогда:

- Я однажды сидела на подоконнике. Четвёртый этаж. Был конец мая. Я смотрела в открытое окно, а там, на улице сыпал снег… Смотрела на то, как он летел вверх, будто в замедленной съёмке. Цвёл тополь, а его пух так напоминает собой снежинки… Я видела, как внизу идут люди. Никто из них не замечал этого волшебства. Слепцы…

В конце второй недели начались ливни. Они шли дня три, практически не переставая. Огорчённый тем, что не могу выйти на улицу и написать хотя бы один этюд, я сидел в кресле, обиженно смотря в потемневшее небо. А было только утро…

- Такое чувство, что ночь, да? – Будто читая мои мысли, прошептала Охос.

Я что-то недовольно буркнул ей в ответ, и услышал тихий грудной смех со стороны кровати. Она лежала на подушках, кутаясь в тёплый плед. Видя моё разочарование, Охос села, поудобнее устраиваясь на мягком матраце, согнула ноги в коленях и опустила на них свою мордашку. Едва ли я воспринимал её как девушку. Охос была большой кошкой. Тёплой, нежной, ласковой, с сильно развитым материнским инстинктом. Несмотря на тот случай в подземке, она никогда не жаловалась на боль, которую явно испытывала. Я слышал, как она просыпается среди ночи и шипит, из-за того, что снова задела синяки на спине. Но сейчас она была расслаблена, глаза сонно закрывались, но она всё слышала и видела, несмотря ни на что. В такие моменты я ожидал, что её ушки будут локаторами крутиться на голове, улавливая малейший шорох.

Охос приоткрыла один глаз, всматриваясь в мои глаза, всё так же устрёмлённые за оконное стекло.

- Нас так многое окружает, а люди всё равно этого не замечают. Прямо-таки в упор не видят.

Я всегда обращался в слух, когда она говорила что-то подобное. Я пытался больше узнать о ней… И вот, очередной её рассказ:

- Я шла по площади возле фонтанов и увидела ярко-жёлтую ветку на дереве. Кажется, это была берёза. Ветка так живо напомнила мне гроздь винограда, что я замерла. Так красиво это было… Кроны деревьев, как слёзы, скидывают свои лиственные оперения. Тихий шелест листьев. Ветер гонит их по асфальтированной дорожке. И они следуют порыву. Без цели, без направления… Двухстороннее движение пешеходов. Все куда-то торопятся и странно косятся в мою сторону.

Прохлада сентябрьского утра не может не радовать чистотой студёного воздуха. Клёны, стоящие в ряд, скоро оденутся в золотые наряды. Сейчас же можно видеть яркий багряный румянец на их кронах. Видно, как они смущаются, ведь именно им предстоит открытие осеннего бала. – Охос на минуту замолкает, думая о чём-то своём. На лице еле заметна тихая грусть. – Но празднование будет не долгим. – Продолжает она всё тем же бархатно-мягким низким голосом. – По окончанию праздника деревья скинут свои позолоченные платья и уйдут на покой. Зима укроет их белоснежным пуховым одеялом…

Дорога, по которой я иду, огорожена с двух сторон аккуратно подстриженными кустами. Она уходит далеко вперёд и теряется за поворотом.

Шорох листвы такой редкий. И синее небо, которое вскоре поблекнет, полностью покроется серостью… Лишь изредка поднебесье будет радовать нас своей лазурью.

Самое интересное, - и Охос вскидывается на кровати, пытаясь всем своим существом пробудить во мне интерес, – что когда, ещё греющее солнце освещает своими лучами листву, она из тёмно-зелёной, вновь превращается в нежно-салатовую, в молодую…

Листочки липы, некогда похожие на сердечки, сейчас скручиваются в коконы, чтобы сохранить внутри себя то тепло, что дарят им последние солнечные дни. Ещё можно побыть в этой уютной звёздной колыбели, понежиться, но скоро она выпустит своих птенцов, которых укачивала целое лето в своей паутине. На свободу… в холод. Холод этой жизни. Этой взрослой свободы, где мы будем одни. Пытаться согреть свои закоченевшие лапы, пытаясь найти источник тепла самостоятельно. Люди будут цепляться друг за друга, но при этом, как и прежде, оставаться одинокими.

Солнечные лучи отражаются в стёклах встречных домов, слепят глаза, а я… продолжаю идти вперёд…

Её рассказ окончен. Она замолкает, снова возвращаясь в своё гнездо из пледа и подушек. Я же вскакиваю и бегу в студию, хватаясь за мольберт. Сгребая в охапку кисти, выдавливаю на палитру краски. Я увидел столько прекрасного, я просто обязан это запечатлеть.

Следующее утро я встречаю в тёплой постели. Дождь перестал. Из-за туч выглянула огненная звезда… И погрузила всех в свою колыбель из тончайшей паутины.

Я оглядываю комнату: Охос нигде нет. Что-то заставляет меня в панике вскочить с кровати. Я бегу в кухню, затем в студию. И застаю её напротив мольберта. Она грустно улыбается, вглядываясь в ту самую площадь, по которой шла когда-то.

- Красиво, да? – Спрашивает она, не отрываясь от рисунка.

- Да…

Впервые в жизни я понял, что не обязательно увидеть, что бы видеть. Нужно просто внимательно слушать и слышать. Это был один из многих уроков, что я усвоил благодаря своей сапфировой музе.

Полторы недели. Это всё, что нам осталось. Я неотрывно следовал за ней, как люди следуют друг за другом, идя через болото: след в след, слово в слово.

За то недолгое время, что она прожила со мной, я нарисовал множество мест, которые никогда не видел и, может, никогда не увижу, но я смотрел на них через её глаза, а руки неустанно писали те озёра и скалистые горы. Заброшенные деревни, забытые вещи, кристально-чистые воды реки и деревья, которых нет в России. Цветы, которые растут только в одном месте Земного шара. Люди, животные, птицы, сады, небо, звёзды… каждый раз такие новые, такие разные. Она неустанно подбадривала меня, учила видеть сквозь, брала ластик и стирала мои границы. Она разводила лапки в стороны, в попытках показать, как огромен мир. Как многого ещё не написано, сколько ещё не запечатлели на холстах многие поколения художников.

Охос уговорила меня начать выставляться, и я, не боясь больше осуждения и критики, отправлял холсты во все предложенные мне галереи. Это было большое начало моей карьеры. И именно она протянула мне руку, показывая верное направление, как я когда-то протянул ей свою, поднимая с грязного пола московской подземки.

Я давно не видел её в чёрном платье. Она всё больше одевалась в мою одежду, пытаясь что-то себе доказать. Как будто хотела сдёрнуть с себя эту шкуру, но не могла. Знала, что это невозможно. От кожи нельзя избавиться и она мирилась с этим.

Я стал очень много времени проводить в своей студии. Охос следовала за мной. Как я шёл за ней. Она критиковала и хвалила, показывала недочёты и гордилась идеально выполненным наброском. Не разбираясь в искусстве, она умело вела вперёд, маневрируя среди деревьев, протаскивая сквозь подводные пещеры, тянула в горы, садилась на облако и хлопала ладонью по месту рядом с собой. И я никогда не отказывался составить ей компанию.

Пять дней.

- Я впервые была на этом озере. Была ночь. Середина сентября. Я не могла отказать себе в такой прогулке. Я пошла по дорожке, усыпанной гравием, вдоль которой выстроились ровные ряды солдатиков-фонарей. Шорох гравия успокаивал, размеренный медленный шаг не мешал размышлять. Дорога не была прямой. Она извивалась, подобно змейке, и за каждым поворотом меня ждала новая картина: тёмная пустая лавочка под рыжим фонарём в лёгкой дымке тумана… Она обращена к озеру, которое со всех сторон освещено то золотыми, то серебряными светлячками-огоньками. Меня обогнала молодая пара, которая, как и я, вышла на романтическую прогулку. Но они шли так быстро, что не замечали, как чудесен был вечер.

Тихо моросил дождь. Я шла дальше. Перепрыгнула через упавшее дерево и остановилась. Дорога впереди исчезала в медном тумане. Казалось, что по этой дорожке можно идти всю свою жизнь…

Тут фонарь вырвал из темноты еловую ветку. Она была усыпана капельками дождя, которые в золотом свете казались мне чистым серебром. Ветка, покрытая бриллиантовым инеем…

Пахло сосновой смолой. Озёрная вода постоянно давала рябь. Дождь продолжал тихо моросить по осенней листве, а я шла всё дальше и дальше…

На повороте к белому мраморному мосту, что перекинулся через озеро, меня удивило дерево и его ветка. Дерево стояло прямо под фонарём. На тонких чёрных ветвях не осталось ни одного листочка. Но дождь этим вечером щедро украшал всё, что мог, не жалея своих прозрачных драгоценных камней. Так вот ветки перед фонарём были так похожи на паутину, что я широко раскрыла глаза и медленно прошла вперёд. Видение не исчезло. Я вернулась обратно и снова прошла. Снова паутина. Чудо природы. Я так и не смогла его объяснить, хотя позже не раз наблюдала похожие узоры на других деревьях, в других городах…

Но та ветка была такая красивая, что дух захватывало…

И вот я на мосту. Передо мной водная гладь. Дождь больше не капал со своего чёрного неба. А озеро… будто во дворце «его величества». По обе стороны - дорожки с фонарями, а прямо – замок. Он там, за пеленой тумана, что стелется  впереди… Я знаю, он точно там…

Построенный из золотого дыма и серебряных капель. Сверкает в ночи своими остроконечными шпилями и резными балконами.

Я прохожу мост и иду дальше. По воде плывут утки, завидев меня тут же прячась в высокой траве. На берегу посажены плакучие ивы, ещё недостаточно взрослые, что бы опускать свои гибкие ветви в воду. А дорога впереди всё так же извивается…

Следующим утром я сидела на лавочке, стоящей на станции. Люди торопились на работу, а я просто наблюдала. Я смотрела то вперёд, то назад. Туман, видимая часть железнодорожного полотна и снова туман. По обе стороны от путей стоят две пушистые берёзы. Они как верные стражи охраняют врата в тёмный мир и, время от времени, открывая их, выпуская поезд-призрак, который, показываясь на несколько секунд, вновь исчезает в тумане с противоположной стороны - во вратах света. И наоборот: из света  в тьму.

Закрываю и открываю глаза. Нет, не сон… Значит в этом мире действительно есть место волшебству…

День. Охос всё так же нежится на солнце, подставляет ему своё лицо. Сегодня последний день. Я напряжён, но, видимо, только я. Не желаю сейчас вспоминать все наши ночные вылазки. Или редкие дневные прогулки, но только в те часы, когда все на работе и по улицам идут редкие пешеходы.

Я наслаждаюсь её сонным теплом в это солнечное утро. Купаюсь в её мурлыкании…

Мы пьём кофе с молоком, едим пирожные, которые я купил в кондитерской вчера вечером. Смотрю на неё и думаю о том, что никогда не видел мир таким большим. Моя сапфировая муза так бережно открывала мне глаза своими невесомо лёгкими мягкими лапками. Она дарила мне уют в таком безграничном количестве, что поначалу я сомневался, думая, что источник должен иссякнуть, но нет: она была полна всего.

Днём я сделал ещё несколько набросков. Охос довольно обнимала меня со спины, мурлыча на ухо какую-то колыбельную. Было так спокойно и в то же время тревожно билось сердце.

Чуть позже, совсем немногим позже я пойму, какой ещё дар она с лёгкостью передала в мои неосторожные руки. Она подарила мне диссонанс. Шанс уйти от шаблонов, не верить своим глазам, доверять инстинктам. Она разрушила весы правильности в моей голове, открыла на распашку мою душу, расшевелила сердце, затолкав в него ромашки, бабочек в живот, а в голову – фейерверк.

В полночь Охос поднялась с дивана, на котором до этого читала книгу, подошла ко мне и предложила прогуляться. Она надела своё чёрное платье и туфли. Я грустно смотрел на то, как осторожно она защёлкивает ремешки на своих щиколотках. Уйдя в комнату, я вернулся к ней, неся в руке её украшение. Я починил замочек ранним утром несколько дней назад, когда Охос сладко сопела, по обыкновению свёрнутая в клубок. Большая кошка…

Она тянется к «ожерелью», хватает его цепкими пальцами. Затем передаёт мне и поворачивается спиной.

- Застегнёшь?

Я помогаю закрутить карабин, удостоверившись в его прочности ещё раз.

- Его теперь сложно снять будет. Справишься?

- Не думаю, что я когда-нибудь захочу от него избавиться. – Улыбается мне моя уходящая гостья.

Больше не сказав друг другу ни слова, мы выходим в прохладную летнюю ночь. Наши пальцы сплетены. Я чувствую тепло её ладони… Мы идём к шоссе. Впервые. Никогда до этого мы не ходили к проезжей части. Она тянет меня вперёд к трамвайным путям. Я вижу мерцающий свет впереди. Последний трамвай?... Охос улыбается мне своей особенной улыбкой. Её глаза необыкновенно ярко сверкают в ночном воздухе. Мы ждём. Трамвай подходит совсем близко, но его пути сворачивают. Корпус разворачивается. Вот перед нами проезжает его хвост. Охос легко целует мою щёку, покрытую небольшой щетиной. Смешно хмурится и потирает лицо подушечками пальцев в тех местах, где укололась. Только когда она запрыгивает на подножку трамвая, я понимаю, что больше не держу её за руку. Минута и вот она растворилась в ночи этого необыкновенного лета.

Целый месяц я безвылазно сидел в своей квартире и писал её… Каждый набросок, каждый эскиз. Я хотел видеть её в большем размере и достал холсты.

Звонок вырвал меня из беспокойного сна. Это был мой преподаватель. По моему приглашению он заглянул в мою студию этим же вечером. Заметив, как небрежно я раскидал по квартире клетчатые рубашки, он прошёл в мою мастерскую. Пока я медленно, по одной, собирал свою одежду с кресел, спинок стульев, дверных ручек, мой учитель так же медленно, по одной, изучал мои работы…

Через неделю он организовал потрясающую выставку. Я и сейчас её помню. Огромное количество людей, море отзывов, мерцание её глаз в толпе. Я знаю, она бы мной гордилась…

На выставку пришёл мой друг, который встретился мне в тот судьбоносный день возле метро.

- Ну что, уже видел себя-героя на YouTube?

- Нет. – Я сначала равнодушно, а потом с нетерпением ждал от него пояснений.

- Когда ты ту кошку от отморозков спас. Помнишь?

- Кошку?

Я рванул с места, подбежал к своей сумке, в которой всегда носил laptop. Всего несколько минут и вот я уже выхожу в Интернет. Мой друг садится рядом со мной.

- Давай найду. Я помню название.

Он нажимает на просмотр. Передо мной та же подземка. Тот же грязный пол. Я вижу, как подлетаю к той компании. Как мой друг хватает одного из них, оттаскивая его от… маленькой чёрной кошки, что изо всех сил пытается вжаться в кафельную стену. Камера дрожит, но я отчётливо вижу, как клубочек чуть распутывается и на меня того, кто тогда стоял рядом, смотрят небесно-голубые ясные глаза. Кошка…

- Странная порода. Я впервые такую увидел. Искал потом в Энциклопедии. Так вот, нашёл. Это редкая и дорогая порода. Сейчас покажу. – Выйдя в Яндекс он быстро набрал в поисковой строке «Ojos Azules». С картинок на нас смотрят многочисленные представительницы породы кошачьих с такими же сапфировыми глазами, как были у моей необычной гостьи. – Читается как Охос Азулес. – Продолжает мой друг. – выведена в штате Нью-Мексико в США в 1984 году. На русский язык её порода переводится как «голубоглазка». Так что поздравляю, ты стал обладателем необычной ценной породы. Она же сейчас у тебя?

- Нет. – Я счастливо улыбаюсь, смотря на фото маленького чёрного котёнка, в глазах которого пляшут искорки цвета неба.

Прошло несколько лет. Я обрёл известность, купил дом и часто выходил ночью на прогулку. В одну из таких ночей, сидя на лавочке напротив небольшого пруда, я услышал, как в розовых кустах тихо звякнул бубенчик. Кто знает, может, моя муза не покинула меня... Я верю в это, потому что часто просыпаюсь утром, держа в голове новую картину того места, которое никогда не видел. И кто знает, может быть, те цветы, что я рисую на холсте, растут только в одном месте на всём Земном шаре…

Посвящено Балахонскому Кириллу. В рассказе использованы отрывки из моего личного дневника.

Надеюсь, что я могу так же красиво рисовать словами, как ты – писать красками…

3.06.2012г.