... Распускались на стекле тонкими-тонкими лепестками, причудливыми узорами, в них угадывался полет...

Нет, не тот, наскучивший и со стрельбой-абордажами, что так знаком был Дону Карнажу, а другой, где все было...

Точно снежная, переливающаяся мозаика из листиков, ягодок, веточек и травинок в замерзшем лесу (он закрыл глаза и представил, как гуляет в нем - тишина и шепчущий хруст снега, лунные бабочки щекочут ухо, и рана заживает...

Та, что глубоко внутри, скрытая от всех глаз, что называлась по-странному - "одиночество" - задумчивый пират мысленно трогал веточку, любовался точно стеклянными ягодками, и чувствовал, сколько следов, глаз скрывалось в заснеженных долинах леса, как наполнена каждая пушинка снега песней птички и вольным тихим ветром - все точно летит...).

Карнаж встрепенулся и внимательно посмотрел на стекло окна - мороз крепчал и все отчетливей проступали контуры, знакомые, воздушные, завораживающие глаз, точно - там видел он веточку, тропинку, будто наяву слышал хруст снежка того леса, что был далеко, за сотни километров вниз и вдаль, то что-то близкое чувствовалось им...

Он оглянулся - тихонько заиграло солнце лучами, и каждый его луч осторожно касался стекла, отчего контуры засияли, сказочным, мягким переливом, находя отклик в его сердце, что назывался по-странному: "радость".

Дон Карнаж еще раз, как на прощание дотронулся пальцем до контура веточки и, казалось, она качнулась ему в ответ, гладя его руку бриллиантовым блеском и корок, как тогда, внутри его, в снежном лесу, что...

Сохранил тихую его улыбку...

В дивных, тонко тихих, снежных витражах...