Уже возле подоконника Кирилл вспомнил про Друга, ещё одного своего постоянного дневного компаньона. Из-под стола появляется тайная шкатулка, коробка из-под железной дороги, где мальчик хранит все свои сокровища. Достаёт оттуда Друга-из-музыкальной-коробочки. Пальцы шарят по гладкой поверхности, кнопочка нажимается с некоторым усилием, и одна грань коробочки расцвечивается синим и зелёным огоньками. Наушники тонут в ушах. Провод слишком длинный, и он пытается его скомкать и запихать вместе с коробочкой в карман штанов. Полностью не получается, не хватает терпения, этот провод путается и постоянно лезет наружу, как будто бы живой, и Кирюша оставляет всё как есть. Под ногами не болтается, и ладно.

- Эй, - звучит в ушах хриплый голос. – Опять ты что-то задумал, недоносок мелкий.

Он умный, и сыпет постоянно какими-то диковинными словами. И вовсе не злой, хоть голос у него грубый.

Кирилл лезет в карман посмотреть, какое у Друга настроение. Впрочем, так сразу никогда не понятно. Он улыбается тебе нарисованной там точками улыбкой. Или напротив, хмурился. Глаза тоже точками, ушей нет совсем, однако Друг слышит и понимает абсолютно всё.

Они познакомились несколько дней назад, совершенно случайно. Кирилл просто сунул в уши наушники-пуговки – как это делал папа – и стал тыкать кнопки рядом с экраном.

- Саня! Он схватил твой плеер, - кричала мама, - сейчас пока нюхает, но думаю, скоро начнёт пробовать на зуб.

- Так встань и отбери.

- Что это? – заворожено спрашивает Кирюша.

- Мне некогда, - информирует отца мама. – У меня кино. Оторвись от своего пива и отбери сам.

- Пускай играется, - немного подумав, ворчит папа. – Только следи, чтобы не проглотил наушники…

- Что это? – повторяет Кирилл, но снова его вопрос остаётся без ответа. Мама занята телевизором, рыбки в её глазах бестолково тычутся друг другу в морды.

- Это я, - сказали в ушах с некоторым сомнением. – Положи на место. Или и ты тоже ничерта меня не слышишь?

Голос глубокий, и звучит как будто из радиоприёмника. Немного ворчливый. Голос, как у больших дядь, только Кирилл всё-всё понимает.

- Слышу, - зачарованно лопочет малыш.

- Там есть какая-нибудь музыка? - снова заводится мама. Мама у Кирилла красивая, и вкусно пахнет, но голос у неё иногда похож на жужжание пчелы. - Включил бы ребёнку, пускай потанцует. Что у тебя там?

Папа отвечает. Для Кирюши название звучит сущей абракадаброй.

- А, - мама косится на Кирилла, который сел прямо на пол, и зачарованно разглядывает своё отражение на блестящей поверхности плеера. – Тогда не надо лучше. Зачем ты вообще оставляешь эту дрянь на виду у ребёнка?

Она ещё ворчит для порядка, но вставать лень, и взгляд возвращается к телевизору.

- Клёво, - без особого интереса говорят в наушниках. - А сколько тебе лет?

- Немножко…

Кирилл знает, как показать на пальцах, но сомневается, что новый друг может увидеть то, что он покажет. Поэтому говорит первое, что приходит на ум: - Пидисят…

- Ага. Ровесничек почти. Тебя не отшлёпают за то, что схватил чужие вещи?

- Нет, - Кирилла мучает подозрение, что он ляпнул что-то не то по поводу возраста, и он уточняет: - Я маленький ещё.

- Да ничего. Я тоже не очень-то здоровый лоб. Ты меня ещё перегонишь, я ласты склеил довольно рано.

- Склеил ласты, – повторяет Кирилл, и смеётся. – Дядя, ты что, пингвин? Будем дружить?

- А куда же я денусь? – вздыхает голос. – Тока сныкай меня поглубже, а то батя отнимет...

Он всегда такой. Прямой, хитрый и язвительный, слова с острыми углами. Рассказывает какие-то истории, из которых Кирюша понимает разве что совсем немного, и сам же над ними хохочет. В другой раз говорит о чём-то грустном и мечтает о бутылке какого-то «виски». Кирилл рассказывает о своей семье, о маленьких приятелях, которых он встречает на улице, и Друг, вроде бы, слушает. Только иногда переспрашивает какие-то незначительные, на взгляд Кирилла, вещи. Какая у его мамы грудь. Большая, или так себе. А как она одевается. А может ли он, Кирилл, в силу своего роста, заглядывать под юбки девчонкам…

- Тот мужик, твой батя, похоже, что надо, - однажды замечает он. - Пихал сюда ко мне что-то классное. Металлику. Или Ганзов. Было клёво, кстати, услышать их последний альбом.

- Тебе что? Уже надоели предки? – бурчат в ушах. - Похоже, они и вправду чудовища. Даже я ушёл из дома в шестнадцать, и ни годом раньше.

- Нет.

- Ага. Значит по бабам собрался?

- К ведьме.

- Я и говорю. – усмехается Друг. – Не рановато?

- Уже ночь, - резонно возражает Кирилл.

- Ладно. Давай кроме шуток. На кой она тебе сдалась?

Кирилл не знает, как объяснить. Он говорит:

- Может быть, у неё есть глаза моих мамы и папы. Она же ведьма. Так говорит папа. Может, у неё где-то хранятся их настоящие глаза. Наверное, она их украла, налила через уши воду из озера, и запустила рыбок. И они теперь постоянно кричат друг на друга. Вода булькает, и это мешает им слышать друг друга.

- Эй, - сквозь рваный электрический шум пробивается беспокойство. - Ты хорошо подумал своим фисташковым мозгом? Не знаю, что там за ведьма, но уверен, что глаз твоих родичей у неё нет.

- Нет есть, - поджимает губы Кирилл. Когда надо, он, как и все дети, может быть достаточно упрямым.

- Ну ладно, - сдаётся Друг, хотя в его голосе звучит сомнение. – Может быть. В конце концов, людей в плеерах ведь тоже не бывает?.. И всё равно. Было бы у меня что-то большее, чем голос, я бы тебя хорошенько высек…

Подоконник широкий, можно хоть лежать, хоть сидеть, спустив ноги на ту сторону. Сейчас пластиковые окна приоткрыты, и Кириллу ничего не стоит распахнуть их полностью. Он стоит на подоконнике, дышит полной грудью, глаза купаются в бархатной и немного колючей тьме. Ветви колышутся, и кажется, будто там опустилась на ночлег стая диких гусей. Мимо, натужно жужжа, пролетает огромный ночной жук. Где-то справа над забором парит одинокий квадратик чьего-то окна. Может быть, это окно Лизы. Может, и нет.

Внизу лужайка, смутно вырисовывается отключенный фонтан, лунный свет гуляет по каменной дорожке. Ночь ясная, осколки тёмно-синего неба и звёзды на них похожи на мамины серёжки, и Кирилл пытается представить уши, к которым они подвешены.

Прыгать довольно высоко, и Кирилл опускается на колени, хватается за край подоконника. Мир летит навстречу, и вот он сидит на земле, ошеломлённо вертя головой. Теперь уже обратной дороги нет, но страх куда-то запропастился, и Кирилла больше волнует, что он запачкал землёй штаны… мама будет ругаться.

Отряхивается, выковыривает из-за ремешков сандалий траву. В саду декоративные статуэтки, гномы. Меж двумя березами, настолько изящными и тонкими, что Кирилл всегда поражался, как это они могут таскать на себе эту здоровенную зелёную шапку, примостилась скамейка и столик, за которым любила отдыхать, почитывая книжку, мама.

Ночник взбирается на подоконник следом, когти клацают по дереву, хвост гоняет пылинки и тополиный пух.  

Калитку обычно запирают, но Кирилл легко протискивается между прутьями. Вот теперь он действительно в мире, где никогда не показывался один, и, тем более, среди ночи. Старается смотреть во все стороны сразу, воздух в ноздрях колючий от незнакомых запахов, кокон внезапных, как разряды молний, звуков окутывает мальчика и он старается вслушаться по отдельности в каждый. Справа по шоссе нет-нет, да и проедет грузовик – пятна света возникают среди деревьев, степенно приближаются, и, сопровождаемые громким кашлем мотора, исчезают за поворотом. Слева парк с асфальтовыми дорожками и одиноким светлым пятном от фонаря. Сейчас там никого нет, точнее, нет людей, а в душистых кустах шиповника шелестит кто-то, играясь с ягодами, хлопая по ним снизу не то маленькими ладошками, не то носами.

- Мне нужен кто-то, кто будет мне петь песенки, если я заблужусь, - говорит Кирилл. - Ты знаешь какие-нибудь песенки?

- Несколько знаю, - задумчиво говорит Друг. – Можно сказать, раньше петь их было моим основным занятием.

Кирилл идёт в сторону парка. Там, где начинается дорожка, останавливается, чтобы понаблюдать за фонарём.

Вокруг фонарного столба снуют насекомые, летают за лампой в металлической сетке туда и обратно. Он старый, этот столб, но очень любопытный. Днём спит, а ночью просыпается, и ему скучно, поэтому поворачивается на каждый шорох, изгибает шею, чтобы заглянуть за ближайший ствол, иногда почти стелется по земле, как змея, отползает, насколько хватает длины тела.

Кирилл машет ему ладошкой и шагает мимо. Дорожки здесь прямые, поворачивают настолько резко, что порой и не замечаешь; она уже повернула, а ты ещё шагаешь, загребая ногами землю и опавшие листья. Парк вспоминает его, замыкает в свои ладони, обозначая путь серой (белой) асфальтовой лентой и отмечая его скамейками.

На одной из таких скамеек и обнаружился Большиш.

Полы пальто, не смотря на жаркое время, свешиваются почти до земли. Старик поднимает подбородок, нацеливает его, словно ружейную мушку, на мальчика. Волосы и борода его торчат в разные стороны, стянутые сеточкой синих капилляров губы приоткрываются:

- Э!

Кирилл замирает - в глазах у этого старика чёрные дыры, и проскакивает мысль, что зелёная вода и рыбы – это всё хотя бы живое. Он сидит здесь весь грязный, и ночь запустила в него корни, поселила всё самое страшное, что может быть в человеке. В папе такое тоже просыпается, когда он ссорится с мамой, но там только тень того, что Кирилл сейчас видит воочию.

- Эй, парень! Иди-ка сюда.

Поднимается, словно через силу, идёт на согнутых ногах следом.

Кирилл переходит на бег, ему кажется, что мир свистит вокруг ветром, но топот за спиной приближается, костлявые, обтянутые ветхой жёлтой кожей руки тянутся следом. Кирилл уворачивается раз, другой, ухабы под ногами больно бьют в пятки, дыхание позади сиплое, дрожит, как натянутая жилка.

Кирилл сам не заметил, как оказался снова возле фонаря, вроде бежал вперёд, а вернулся почему-то назад. Столб обвивается вокруг, мальчик обхватывает руками неожиданно гибкое тело. Под руками холодное железо, и краска облезает на пальцы серыми струпьями. Фонарь светит на человека в пальто, голова в железной сетке покачивается над его головой, и вокруг кружатся, бестолково молотя крыльями воздух, мотыльки. Человек загораживается от света руками, локти у него острые, как спицы, орёт что-то невразумительное, машет рукавами, заставляя тени под ногами выплясывать диковинный танец, а фонарь наклоняется всё ниже, и вот насекомые уже врезаются бродяге в затылок, падают за воротник.

Чёрное лицо плавает в облаке света, рот приоткрыт и над губой виднеются ржавые огрызки зубов. Он смотрит в лицо фонарю, и фонарь смотрит в него, и лампа то вспыхивает, то угасает. Бродяга пятится, потеряв один ботинок, из карманов валятся мятая сигаретная пачка, корка засохшего хлеба, несколько мятных леденцов, как тропические лягушки, прыгают из-под его ног в траву. Он поворачивается, бежит, размахивая руками, оступается, и продолжает бежать, голося и рассыпая вокруг жидкие, липкие слова.

Кирилл никак не может отдышаться. Что-то тревожно спрашивает в ушах Друг, но он не может ответить. Вопросы проплывают мимо диковинными морскими тварями. Кольца столба на его груди разжимаются, за спиной появляется опора.

- Спасибо, - говорит Кирилл, но Фонарю, похоже, нет никакого дела. Он выпрямляется гордо, мальчик слышит мерное гудение мошкары над головой.

- Я расскажу маме, - радостно, взахлёб обещает Кирилл, - Она принесёт тебе новую лампочку. Две новых лампочки. Всё, что угодно. Она у меня хорошая…

Он смущается, прощается поспешно, и фонарь высокомерно кивает в ответ. Остаётся позади; на этот раз Кирилл осмотрительно идёт не той дорогой, а заросшей тропинкой через мелкую берёзовую поросль. Ветви гладят его по лицу, где-то в переплетении их Кирилл натыкается на пару одичавших кошек. Большие, откормившиеся на мусорных баках и мелких грызунах, они, тем не менее, не стали приближаться к мальчику. Кошки очень хорошо чувствуют Ночников, а его Ночник, изрядно пристыженный тем, что не смог уберечь мальчика от злого человека, теперь следует за ним шаг в шаг. Вокруг папоротник, в который Кирилл местами погружается по самый подбородок, и тогда резные листья щекочут ему шею.

Асфальтовая дорожка вновь серебряной лентой плывёт впереди. Кирилл ступает на неё осторожно, словно это бурная речка, способная сбить с ног и утащить прочь. Над головой висит  покусанная луна. До нужного ему дома остаётся совсем немного.

В стороне высятся громады многоэтажек, там много-много окошек и квартир. Какие-то горят, и эти искорки, расцвеченные в цвета штор, в бордовый, синий, иногда жёлтый или зелёный, похожи на крупные звёзды. В этой части парка много скамеек, катаются зелёные пузатые бутылки, там какая-то компания, ещё не дяди и не тёти, но уже далеко не дети, большие, ловкие, как дикие звери, такие же, наверное, как та ведьма, только у этих глаз нет тоже. Кирилл не видит, но он в этом уверен.

Смех звучит резкий, он парит над их головами чёрными крылатыми существами с дымными хвостами. Вот их Кирюша по-настоящему боится. Обходит по широкой дуге, они его не видят, но словно бы чувствуют – поворачивают серые лица, виднеются острые подбородки и торчащие смоляными колючками во все стороны волосы.

Кирилл зажмуривается и превращается в самого незаметного человека. Если хочешь, чтобы тебя не увидели, нужно создать вокруг себя темноту, а проще всего сделать это, опустив веки. Однажды он рассказал этот способ маме, но она посмеялась над ним.

- Если ты хочешь от кого-то спрятаться, - говорит она, - тебе придётся прятаться. Под одеялом, например. Или за деревом. Только не вздумай так прятаться от матери. Мать тебя всё равно найдёт…

Большиши постоянно придумывают для этого мира какие-то сложные правила. А между тем он простой, как коробка с конфетами. И такой же вкусный.

Правда, иногда всё же страшноватый. Вот, например, как сейчас.

Кирилл стоит на месте, изо всех сил жмурясь, и чувствует, как лица одно за другим отворачиваются, чтобы вновь присосаться к пузатым бутылкам, напруженные для прыжка мышцы их вновь растекаются по телу безобидными змейками.

Он боится открыть глаза. Откроешь – они тебя тут же заметят. Вытягивает потную ладошку и находит лапу Ночника. Лисица тащит его через темноту, хвост нервно стегает его по ногам.

(С) Дмитрий Ахметшин.

Окончание следует.