В чем причины «большого террора»? Не сталинских репрессий вообще, а именно их всплеска в 1937–1938 гг.?

Вокруг этого вопроса идут споры. Некоторые историки обращают внимание на прошедшие в конце 1937 г. первые выборы в советы на основе тайного голосования. Они предполагают, что сталинское руководство стремилось обезопасить себя от всяких неожиданностей на выборах со стороны враждебных элементов. Такие предположения вызывают сомнения, потому что процесс голосования и подсчета голосов полностью контролировался. Кроме того, массовые операции продолжались и после выборов, в течение почти всего 1938 года.

Некоторые специалисты усматривают в массовых операциях орудие социальной инженерии, насильственной унификации общества. Такие мотивы, несомненно, характерны для любого диктатора. Однако, полагаясь только на них, мы не сможем понять, почему Сталин решил в ударном порядке «унифицировать» общество именно в 1937 г. Много пишут о стремлении кремлевской власти найти козлов отпущения среди чиновников, объявить их ответственными за огромные тяготы жизни народа, выпустить пар социального напряжения. И этот мотив, несомненно, присутствовал

во всех сталинских репрессиях, в том числе в чистках номенклатуры в 1937–1938 гг. Однако он

не объясняет массовые операции, которые обрушились в основном на рядовых граждан страны. Обращается внимание на необходимость обеспечения рабочей силой растущей экономики ГУЛАГа. Однако применительно к 1937–1938 гг. и это объяснение не работает. Среди 700 000 расстрелянных и замученных в ходе следствия подавляющее большинство составляли люди в трудоспособном возрасте. Их просто уничтожили, а не послали на хозяйственные объекты ГУЛАГа.

Более убедительными кажутся те историки, которые связывают массовые операции с обозначившейся угрозой войны. Действительно, можно отметить синхронное развитие репрессий

в СССР и обострение международной обстановки – ремилитаризация Рейнской зоны, война в Испании, нарастание агрессивности Гитлера. Об угрозе со стороны внутренних врагов в случае войны много говорили в 1937–1938 гг. советские лидеры, прежде всего Сталин. Содержание приказов, регулирующих массовые операции, также демонстрировало стремление сталинского руководства ликвидировать воображаемую «пятую колонну». Уместно напомнить, что и само понятие «пятая колонна» появилось накануне, в 1936 г., в охваченной гражданской войной Испании. Подготовкой к войне объясняли массовые операции сами сотрудники НКВД в своей среде. Так, один из руководителей региональных управлений НКВД следующим образом объяснял своим подчиненным причины всплеска террора: «СССР воюет с Японией, скоро начнется война с Германией. На НКВД правительство возлагает надежду в смысле очистки страны от чуждого элемента. Поэтому необходимо по Союзу расстрелять до 5 млн человек». Цифра, конечно, была названа мифическая (всего в 1937–1938 гг. было расстреляно около 700 000 «врагов»), однако суть умонастроений чекистов это разъяснение передает. С разной степенью искренности они подчинились директивам Сталина, который был охвачен манией выявления и уничтожения врагов. Были ли миллионные жертвы террора действительными врагами? Ответ на этот вопрос дали проверки дел осужденных, которые начались уже при Сталине и достигли значительных масштабов после его смерти. Подавляющее большинство арестованных в 1937–1938 гг. (как и в другие периоды) были признаны невиновными. Заговоры и «пятая колонна» существовали в представлениях Сталина и его соратников, но никак не в реальности.

Подводя итоги этого кратчайшего обзора дискуссий о причинах «большого террора», можно отметить, что на самом деле между сторонниками различных точек зрения не так много разногласий. Главное – все они полагают, что террор 1937–1938 гг. был серией централизованных и управляемых из Кремля акций, главным инициатором и двигателем которых являлся Сталин. О мотивах же Сталина и его специфическом восприятии действительности можно строить разные предположения.

Миф «Сталин ни при чем»

На первый взгляд тезис о сугубой централизации террора и ведущей роли в нем Сталина может показаться банальным и не достойным специального упоминания. Действительно, в течение многих десятилетий никто, начиная с современников «большого террора», не сомневался в этом тезисе. Вызов этим основам был брошен в начале 1980-х гг. западными историками-ревизионистами. Молодые и амбициозные, явно дразня отцов-основателей советологии, они делали провокационные заявления: о стихийности террора, о слабой причастности к террору Сталина, об ответственности за террор советской бюрократии, манипулировавшей центральной властью и т. д. Никаких серьезных доказательств в пользу новых версий не приводилось, да и не могло быть приведено. Эффект новизны достигался за счет эпатирующих утверждений и слишком свободных трактовок известных фактов. Появившись как очередная историографическая мода, это направление неизбежно сошло на нет после открытия архивов. Документы доказали его полную несостоятельность.

Однако прошло совсем немного времени, и знамя западных ревизионистов было подхвачено в России. Первым это сделал Ю. Н. Жуков, автор ряда публикаций об «ином Сталине». В своих работах он широко заимствовал основные идеи и положения ревизионистов, уже отвергнутые научной историографией. Жуков довел концепцию непричастности Сталина к террору до логического конца. Его «иной Сталин» предстает демократом, который мечтал о том, чтобы дать стране свободу и реальную конституцию, но был вынужден подчиниться региональным партийным секретарям. Именно они в своих корыстных интересах навязали беспомощному Сталину политику «большого террора». Правда, как конкретно могли эти запуганные и вскоре полностью уничтоженные чиновники давить на Сталина, Жуков и его единомышленники не объясняют. Они ограничиваются намеками и сомнительными интерпретациями случайных документов, которые не относятся к делу. Тот факт, что региональные секретари, якобы давившие на Сталина, были расстреляны еще до того, как массовые операции вступили в свою решающую фазу, изобретателей мифов не волнует.

В общем, получается так, что террор организовали мертвые чиновники-коррупционеры, но не здравствующий Сталин и его помощники.

В причудливой политической обстановке современной России такие нелепые схемы оказались востребованными. Различными их перепевами и модификациями заполнены полки российских книжных магазинов и интернет. И только по этой причине, чтобы предостеречь действительно думающих читателей от обмана, мне пришлось уделить так много места этим вовсе не заслуживающим внимания публикациям и заявлениям.

Нужно сказать, что сам Сталин никогда не обвинял уничтоженных им партийных секретарей в эксцессах массовых операций. Это было бы слишком даже для сталинской пропагандистской машины. В отличие от нынешних писателей Сталин хорошо знал, что руководители большинства регионов страны, которым ревизионисты приписывают авторство террора, были арестованы еще до начала массовых операций. Ответственность за террор сталинским руководством была возложена на «врагов народа, пробравшихся в органы НКВД». В середине ноября 1938 г. массовые операции завершились так же централизованно, как и начались, специальными постановлениями политбюро. 24 ноября от должности наркома внутренних дел был освобожден Николай Ежов. Вскоре его арестовали и расстреляли. Новым главой НКВД стал очередной сталинский выдвиженец – Лаврентий Берия. Начался этап выхода из террора, который также внимательно исследуется в последнее время историками.

Этот новый поворот, как тогда говорили, «восстановление социалистической законности», требовал определенного организационно-идеологического сопровождения. Задача властей состояла в том, чтобы отвести от истинных виновников трагедии, от руководства страны, социальное недовольство, копившееся в период террора. Важным элементом кампании выхода из террора было демонстративное освобождение незначительной части арестованных. Больше шансов выйти на свободу было у тех, кто в конце 1938 г. еще находился под следствием. Практически не пересматривались дела расстрелянных. Более того, от родственников скрывался сам факт расстрела.

Важной частью кампании выхода из террора было расширение списка козлов отпущения, виновников произвола. Помимо «врагов, пробравшихся в ряды НКВД» сталинский режим возложил ответственность за массовые репрессии на рядовых граждан, объявив о наличии в их среде клеветников, писавших заявления на честных людей. Некоторые из «клеветников» были показательно осуждены, а информация о таких судах помещена в центральной прессе.

Миф о доносах

Именно тогда в массовом сознании закрепилось два мифа. Первый – о том, что массовые репрессии были "ежовщиной", т. е. инициативой и виной Ежова и его прислужников. Второй – о том, что важной причиной террора были доносчики, раскручивавшие маховик арестов. Если первый миф в значительной мере постепенно был преодолен, то второму оказалась уготована долгая судьба. Можно сказать, что он широко распространен до сих пор, хотя почти не был предметом глубоких исследований. Историки, долгое время работавшие с доступными официальными материалами, находились под влиянием сообщений о митингах и собраниях, клеймивших врагов народа и требовавших крепить бдительность. Логика таких рассуждений была слишком простой: раз люди миллионами поднимали руки на митингах, значит, миллионы действительно участвовали в разоблачении врагов, писали доносы друг на друга. Концепция «террора снизу» отчасти подтверждалась мемуарными свидетельствами о наличии доносов, которые, несомненно, существовали, и в немалом числе.

Первые серьезные сомнения по поводу доносов у историков появились в начале 1990-х гг., когда ненадолго открылся доступ к материалам следственных дел 1937–1938 гг. Выяснилось, что основой обвинительных материалов в следственных делах были признания, полученные во время следствия. При этом заявления и доносы как доказательство вины арестованного в следственных делах встречаются крайне редко. Глубокое исследование механизмов «большого террора» вполне разъяснило причины такого положения. Организация массовых операций 1937–1938 гг. не предусматривала широкого использования доносов как основы для арестов. Изъятия антисоветских элементов проводились первоначально на основе картотек НКВД, а затем на основе показаний, выбитых на следствии. Запустив конвейер допросов с применением пыток, чекисты в избытке были обеспечены «врагами» и не нуждались в подсказках доносчиков. В конце 1937 г. Ежов разослал в УНКВД краев и областей указание с требованием сообщить о заговорах, которые были вскрыты с помощью рабочих и колхозников. Результаты были разочаровывающими. Типичная шифровка пришла 12 декабря 1937 г. от начальника Омского УНКВД: «Случаев разоблачения по инициативе колхозников и рабочих шпионско-диверсионных троцкистско-бухаринских и иных организаций не было».

Итак, сталинский террор и массовые доносы были явлениями связанными, но в значительной степени автономными. Активизируясь по мере нарастания террора, доносы, несомненно, служили основанием для определенного количества арестов. Однако истинные причины эскалации террора, его цели и направления определялись вовсе не общественной активностью, а планами и приказами высшего руководства страны и деятельностью карательных органов, запрограммированных на фабрикацию дел о массовых и разветвленных контрреволюционных организациях.

Устойчивость мифа о всеобщем доносительстве как движущей силе террора может служить одним из показателей относительной эффективности сталинской пропаганды. Однако внушить ложные идеи было гораздо проще, чем преодолеть глубинные последствия «большого террора». Наиболее известное из таких последствий – ослабление Красной армии накануне войны. Многие историки убедительно доказывают, что массовые аресты и увольнения командного состава не просто лишили армию некоторой части опытных кадров. Они вселили в уцелевших командиров чувство неуверенности, боязнь инициативы, подрывали армейскую дисциплину. Еще одним свидетельством разрушительности террора многие историки считают массовый коллаборационизм военного периода. Это явление, как и вообще моральное состояние советского общества, деформированное репрессиями, все чаще становится темой исторических исследований. Историки экономики зафиксировали, что в 1937 г. в СССР начался серьезный экономический кризис, спад промышленного производства. Одной из его причин считают массовые аресты инженерно-технических работников, падение качества руководства и трудовой дисциплины. В серьезном кризисе в 1937–1938 гг. оказался даже гулаговский сектор советской экономики, который, казалось бы, должен был выиграть от массовых репрессий. Как показали исследования архивов, лагерная система не смогла «освоить» огромные потоки заключенных. Результатом были дезорганизация лагерей, массовая смертность заключенных, заметное падение показателей экономики принудительного труда.

Этот короткий перечень составляет лишь вершину огромного айсберга. Проблема последствий террора имеет всеобъемлющий характер, потому что не существовало ни одной области социально-экономической жизни, которую не затронули бы массовые аресты и расстрелы. Изучение этих вопросов – одна из перспективных задач для историков советского общества.

Задача научная, но, как кажется все чаще, не только.
___________________________

Олег Хлевнюк (1959 г.р.) – Главный специалист отдела изучения и публикации документов ГАРФ, профессор кафедры отечественной истории XX—XXI веков исторического факультета МГУ

(с 2011 г.), ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, профессор школы исторических наук НИУ ВШЭ (с 2014 г.)

"Ведомости", 06 июля 2017 года.
============================================

Дополнительно см.:
Хлевнюк О.В. "Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры". М., 2010
Хлевнюк О.В. "Сталин. Жизнь одного вождя". М., 2015