1.

  Приехали к нам однажды в нашу деревню с экскурсией немцы. Есть в нашем скромном селении на что посмотреть привыкшему ко всяким разным дивностям строгому немецкому глазу. Помимо колдобистых дорог грунтового происхождения, тучных гусей на улицах, а этих красноносых у нас тьма-тьмущая, беспролазной жирнющей грязи в дождливую пору, которую хоть на хлеб мажь, есть все-таки у нас объект, приятно радующий зрительное восприятие – церковушка, такая беленькая, скромненькая, куполистая, на бугорочке стоит, солнышку своими маковками улыбается. Лет триста ей. Правда иль нет, но говорят, сам  император Александр, ну тот, который очень наш Таганрог любил, с Наполеном который войну вел, в общем, захаживал этот царь в нашу церковь, когда из столицы своей на юга езживал.
  А какая конюшня, уже не в царские времена, в нашей деревне была.  Сейчас на этом месте тоскливый пустырь бурьяном ощетинился. А раньше, как гремела Селивановская  конюшня своими породистыми рысаками! Скакунов наших на ипподромы брали, деньги на них делали.
В центре села у нас стоит  на постаменте  гордость наша – танк Т-34. Как раз для немецкого туриста, чтоб не забывал ….
  За деревней у нас можно увидеть ещё одну достопримечательность – обнаруженное археологами поселение скифов. Бо-о-ольшущий котлован они выкопали в поисках нашего славного скифского прошлого. Такой еще котлован, может чуть поменьше археологического, в самой деревне есть. Бассейн думали построить, чтоб народ оздоравливался. Но, то ли с деньгами что не рассчитали, то ли решили отложить оздоровление  наше до лучших времен.
  Приехали, значит, к нам туристы иностранные, ходили по деревне, дышали чистым русским воздухом, восторгались первозданностью  наших дорог, дивились местным белоснежным гусям, вольготно чувствовавшим себя в огромных мутных лужах посреди улиц.
Выхожу я как раз из хозмага, где приобрёл нужные вещи в домашнем хозяйстве – три куска мыла и лампочку. Выхожу, значит, размышляю: куда лучше вкрутить лампочку – в коридор или в сарай? Вдруг, вижу: мечется  по улице человек – не наш, по обличию видно. Долговязый такой, белобрысый, в очках на длинном носу, в цветастой рубахе, линялых джинсах, в тонких руках фотоаппарат держит. Шарахается нервно иноземный гость по улице, гусей распугивает.  На всю ивановскую гусиный хай поднялся.
  « И чего ему надо? – думаю. – Подойду, спрошу: может заблудился? В наших необъятных просторах легко потеряться.
А у самого в голове всевозможные варианты ответов прокручиваются; а вдруг и окажу помощь, а потом какой-нибудь импортный презент получу. Подхожу к незнакомцу, деликатно так – турист всё-таки – заботливо спрашиваю:
- Вам чего-нибудь нужно?
  Немец  же давай тараторить на своем, ауфидерзешном. Уж какой, а немецкий язык я от других отличу. Правда, в школе я одолевал французский; целых три практиканта пережил я за время этого одолевания. А вот немецкое шпреханье часто слышал я за стеной: в соседнем классе пожилая учительница до изнеможения доводила тридцать голосовых связок, в том числе и голосовой аппарат моей сестренки, которая очень хотела на отлично выучить этот язык и поехать, когда вырастит, в Берлин, чтобы посмотреть на Рейхстаг,  на стенах которого, как она считала, обязятельно должна быть надпись: « Иван Смирнов из Селиваново». Это дед наш. Воевал он танкистом; как рассазывала нам бабушка, он до самого Берлина дошёл, даже письмо оттуда написал, а потом …. а потом безвести пропал.
По немецкому пять в аттестат сестра моя всё-таки получила; работает она агрономом, после Персиановского сельскохозяйственного, недалеко от  Сальска ….
 - Ихь браухе айнэ циге, - бормочет немецкий гражданин. Я, естественно, не понимаю. Качаю головой, развожу руками, показывая своё непонимание.  А немец к лохматой голове длинные пальцы приставляет и всё бубнит:
- Ихь браухэ айне циге!  Ихь браухэ айне циге!
И дальше о чём-то своём, о немецком. Но видно, что он чего-то хочет, а поди нам, русским, разберись в немецких желаниях. В сорок первом он возжелал землю нашу поработить, ну и получил за это по голове.  В нынешние времена немец спокойный пошел, культурный такой, занудливый по- нашему. Говорят, у них там даже по траве ходить нельзя, для хождения специальные дорожки предназначены. И порядок такой везде, хоть вешайся. Не знаю, но мне в ихней Германии скучно было бы до одури.
 А немчик всё бубубнит за своё « айне циге», сосредоточиться не даёт, каким способом ему помочь. Тут соображаю: его потаённое желание поможет перевести моя первая школьная любовь, Нюрка, она умная стала – в библитотеке работает, у неё есть доступ к словарям разным.
  Идём с этим худощавым  начинающим бюргером в нашу библиотеку. Всю дорогу он тарахтел-тарахтел, будто был уверен, что я его прекрасно понимаю, мне же оставалось просто глупо кивать головой, напяливая на себя умное выражение лица. Дошли, наконец, книжного храма. 
  Нюрка, скучающая, раскрасневшаяся от духоты, встречает меня с нескрываемым удивлением в своих устало-фиалетовых глазах, как будто я ей предложение пришёл делать. « Ты чего здесь забыл, с этим прощелыгой?» - говорило её лунообразное лицо. Тактично прошу свою бывшую соседку по парте перевести немецкую болтовню моего подопечного.
- Так сходи к Машке Антоновой, она – враз, пятёрку ведь по немецкому имела, - заупрямилась было та.
- Здрасте! – занервничал я. – Щас, заявлюсь к ней. Ты чего Нюр? Как это будет выглядеть? Тем более я в школе как-то ей суп в столовой так наперчил …. А у тебя же словари всякие есть, на слух найдёшь, что ему надобно.
- Ну, хорошо, я попробую, - соглашается наконец  хранитель очага культуры. 
А ганс всё стрекочет, и всё про своё « циге». Сдалось оно ему, вот так завожусь тут с ним, а вдруг его уже другие немцы ищут, ещё припаяют мне похищение иностранца. И Нюрка, как назло, идёт к книжным полкам нехотя и вальяжно. Ждём минут пять.
- Нюр! – не выдерживаю я. – Можно побыстрей! Немцу домой пора!   
И вот выносит наша библиотекарша большущий, пыльный серый  словарище.
- И охота с ним возиться, - выражает она неодобрение моей возни с этим гамбургским кузнечиком. Глупая, не знает, что такое интернациональное чувство, да и просто – гостю, какому-никакому, нужно помогать, чтобы он потом о твоём крае рассказывал своим согражданам с уважением. Ведь мы не страна только медведей и тупых размалёванных  матрешек, а ещё чего-то более существенного …. Во как меня занесло!
- Ладно, Нюр, … переведи, пожалуйста, его трескотню, буду должен « Сникерс» и « Джин – Тоник». Ты ж это любишь.
Подруга юности мятежной листает пожелтевшие страницы кладезя немецких слов.
- Так, - пусть он пролопочет ещё раз, только не спеша, - словно терепевт на приёме, произнесла Нюрка.
Конечно, - одним разом уяснить трешканье ганса не получилось. « Так, так» - всё приговаривала  словарная переводчица, хлёстко шуршала толстенными страницами, и, наконец пришла к глубокомысленному выводу:
- В общем … в общем ему … ему нужна … коза.
- Коза? – чуть не выкрикиваю я. Добрался черт до истины.  Ну зачем ему нужна коза? Вот покуту нажил!
   - На кой ляд ему эта коза? – уже вслух не унимаюсь я, будто Нюрка знает ответ на этот бредово-риторический выдох удивлённой души.
- Не знаю, - со зловредной усмешкой отвечает та, на которой я четверть века назад обещал жениться.
- Ладно, Нюр …. мы это …. мы пошли, - сказал только я и потащился к выходу.
  Уже на свежем воздухе, звенящем от переизбытка  летней жизни, я стал соображать дальше, как поступить: или коротко направить немецкого любителя коз, по-русски, неопределённо куда или …. или найти ему эту шутову козу. Всё-таки … всё-таки начатый, пусть и неверный путь нужно пройти до конца, чтоб потом не извиняться перед самим собой, не оправдываться потом : «а если бы – а если бы …». Так, а где ж мне взять для фрица козу? Стой, у бабы Зины их целое стадо.
  Бежим к бабе Зине; немчик смешно так бежит, мотыляет своими оглоблями – не привык он к нашей пересеченной местности. А от жизни такой перекувырчатой, интересно, как он себя поведёт?
  Баба Зина долго не могла понять, что нам от неё нужно.
- Вам молока? Козу? Козу я не продаю.
- Нам козу нужно, просто козу. Просто пусть он, - указываю я козьей матери, просто – пусть посмотрит на козу.
Наконец выводит хозяйка козу из сарая. Пестрая, с саблевидными рогами, косит на нас недоуменные миндалевидные глазища, ну точно, как у женушки моей, когда меня иногда пьяненького застукает.
- Саму смирну взяла, - как бы успокаивает нас, а может и себя баба Зина.
  Жалкий потомок братьев Гримм потянулся было к животному, но самая смирная коза угрожающе поперла на него рогами. Иностранец ко мне: суёт в руки фотоаппарат, рукой на козу показывает, идёт опять к ней. Я всё понял: он хочет, чтобы я его с этой козой щелкнул. Показываю ему, что я в его фотографической технике ни бум-бум. Он удивлённо  разводит руками, начинает объяснять, какую кнопку нажимать. Отправляется к козе, которая от нетерпения стала эксклюзивные па вокруг бабы Зины выделывать, та еле её за рога удерживает. В результате непродолжительной борьбы немецкого педантизма с упрямством русской козы, турист наш, наконец, обхватывает козью шею, лопочет что-то бабе Зине  – видно просит отойти, для чистоты фотографического эксперимента.  Бабуся неуверенно бросает свою питомицу. Я нажимаю красную кнопку: фотоаппарат  пускает молнию. Всё – кадр для передачи «В мире животных» готов.
  Мистер Бин отпускает испуганное до конца рогов животное. Рогатая фотомодель срывается с места фотосессии и – в спасительный сарай, её продюсер, баба Зина -  за ней. А фриц, довольный, улыбающийся  во всё своё не в меру сытое немецкое лицо, идёт ко мне, жмёт руку, что-то гундосит на своём. Потом лезет в нагрудный карман своей вычурно-цветастой рубахи, шелестит там, достаёт сто долларов, протягивает мне.
« Ух ты, как оценил неожиданно для меня самого мою услугу! Знает, гамбургский шельмец, чем задобрить русскую душу» . Я благодарю его, показываю дорогу к автобусу. А в голове моей уже мысли радужные витают, как оптимально американскую валюту оприходовать.

                                                2.

  Месяца через  три после этого неординарного случая, когда сто долларов были потрачены до копейки давным-давно, мне пришлось опять вспомнить о нём.
   Сосед Колька прибежал ко мне с газетой « Сельская жизнь» с восторженным криком:
- Федя! Федя! О нашей деревне в газете прописали! Помнишь, немцы к нам приезжали, всё по деревне мотались, искали, помнишь, своего заблудившего … Так он, оказывается, фотографию соорудил, и такую чудную.
  Хватанул  я газету из рук соседа, глянул на снимок: «Ерша мне в бок, коромысло в ухо! Точно, тот немчуган с бабиной Зининой козой! Это ж ведь я их фотографировал!»
 Лихорадочно несусь по строчкам статьи под фоткой.
  Из прочитанного понял, что тот немчуган, с которым я бегал, как оголтелый, по деревне, не просто так требовал эту дурацкую козу. Оказывается, он являлся внуком одного фашиста, который в сорок втором воевал здесь. Его дед при отступлении был тяжело ранен, попал в плен. Его, как безнадёжного, оставили в нашей деревушке, на попечении женщины по имени Мария. В деревне многие голодали. Мария держала в своем полуразвалившемся сарайчике одну единственную козу. Осенью Мария погибает, трудясь на поле: она подрывается на мине, оставленной немцами при отступлении. Отто, так звали деда нашего туриста, чтобы выжить, ухаживает за оставшейся без хозяйки козой. Благодаря её молоку, пережил зиму. Весной, когда коза пошла на соч