Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче.

Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче.

Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке..........

Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один.

Я иду искать.

Господи, помоги мне..........    

Али́на (Аля) Кири́лловна Кудря́шева (10 ноября 1987, Ленинград) — русская поэтесса из Санкт-Петербурга, завоевавшая популярность в интернет-сообществе (её живой журнал — один из самых посещаемых в рунете^[1]. Лауреат фестиваля «Второй Канал-2005», двукратная победительница конкурсов молодых поэтов Санкт-Петербурга «ПОЭТому» (2006, 2007 года). Автор книги стихов. Пишет под псевдонимами Аля Кудряшева и Изюбрь .

Алина Кудряшева пишет стихи с самого раннего детства, осознанно — с одиннадцати лет. В 2003 году принимает участие в поэтическом конкурсе «Новые Имена», где занимает 3 место. Её стихи публикуют в сборнике «Новые Имена Петербурга» (СПб., 2003). Закончив в 2004 году Аничков лицей, Кудряшева в том же году поступила на дневное отделение факультета филологии и искусствСанкт-Петербургского государственного университета, на кафедру теории языкознания. В 2009 году окончила университет с красным дипломом. Затем поступила в Европейский университет по направлению «Этнология».

Будучи ещё студенткой, она принимала участие в поэтических конкурсах «ПОЭТому» (в 2006-м победила в двух номинациях, а в 2007-м годах стала победителем в четырех номинациях). Принимала участие в бардовских фестивалях как поэт: в фестивале юношеской песни «Зимородок» (2005 и 2006 года), а также в бардовском фестивале «Второй канал», где в 2005 году стала лауреатом.  В октябре 2007 года вышла книга её стихов под названием «Открыто». «Живой журнал» Кудряшевой, начатый в 2003 году, по состоянию на май 2008 года имел более 7 тысяч читателей. 26 июля 2010 года вышла аудиокнига «Три, два, один», содержащая 34 стихотворения в исполнении автора и бонус-трек в исполнении Веры Полозковой.

Высокую оценку творчеству Алины Кудряшевой давали литературовед Дмитрий Быков, писатель и издатель Александр Житинский, солист группы «Сплин» Александр Васильев. Быков в литературном обзоре итогов 2007 года отмечал по поводу выхода первого сборника: «отрицать её удивительный талант невозможно». Директор издательства «Геликон Плюс» Александр Житинский назвал стихи Кудряшевой «великолепнейшими по интонации, искренности». Музыкант Александр Васильев сравнивал её стихи с произведениями Иосифа Бродского.

Алина играет в спортивную версию «Что? Где? Когда?», выступала за ряд петербургских команд, в частности за «Salvatore»    

СЕТЬ.

Аля Кудряшева. Стихи 2010

Так случилось, что я в основном в детстве своем и юности своей не общалась со сверстниками, а наоброт читала книжки.
И тут недавно у меня случился кризис жанра, который не получается преодолеть собственным опытом.
В целом его можно назвать чем-то типа "инфантилизации поколения". Если раскрыть, то получается, что формула "страшно не то, что мы взрослые, а то, что взрослые - это мы" работает отнюдь не во все поколения. Оставив в стороне маргинальные случаи вроде второй мировой, когда ребенок, который мог погасить "зажигалку" и отстоять очередь за карточками уже становился взрослым и оставался в этом статусе, тем не менее я не могу понять, насколько черта "боязни взросления" стала чертой именно моего поколения - поколения конца 80х-начала 90х. Насколько всеобъемлюще это "вечное студенчество"? Это восприятие себя как человека, который способен зарабатывать деньги, работать вообще, узнавать новое, но тем не менее верящего, что всегда есть старшие, которые а)знают лучше и б) не дадут пропасть, если что?
Или это только мои тараканы, а на самом деле в основном все люди моего поколения воспринимают себя как взрослых и независимых?
Если что, мне 23, я живу одна, у меня нет семьи даже в перспективе, я аспирант престижного вуза и я не знаю, что может измениться в ближайшем будущем. Да, и мое представление о себе с одиннадцатого класса, конечно, сильно поменялось, но оно не включает ощущения .... хотя-пора бы...

ДЕТСКИЕ ОКРАИНЫ

Непонятно что с тети-сониной нотной папкой,
Золотая осень и губы от яблок липки
Засыпает, себя находит в трамвайных парках,
Зарывает секретики возле чужой калитки.

Непонятно кто, очкастая, рост сто сорок,
Та, что мир постигает с катящихся с горки санок,
Улыбается близоруко, когда спросонок
Видит мамины руки. Но знает уже, что само-

совершенствование - пустой, но желанный призвук.
Знает, как смотреть сквозь льдинку - под этой призмой
Настоящей душой становится каждый призрак.
Не умеющая быть славной, но быть капризной

Для себя умеет. Примеряющая на вырост
Все фамилии мальчиков с острым и сладким жаром.
В первый раз покупает стыдно вино на вынос,
В первый раз понимает, что не получилось с жанром.

Не умеющая носить городскую моду,
В длинноватой юбке, в шарфе-мечте паяца.
На "люблю тебя" отвечает "не хочешь в морду?"
На "боюсь тебя" отвечает, что все боятся.

Да, короткую стрижку можно не трогать феном,
Да, в двенадцать ночи можно без провожатых.
Вырастающая чуть выше, чем можно феям,
Уходящая раньше, чем никому не жалко.

Непонятно, с кем мечтающая о детях,
За чужой любовью подглядывает сквозь щелку.
Чтоб мечтать потом, как вырастить, как одеть их,
Чтоб хоть как-то себя почувствовать защищенной.

На перилах метро разучивает сонаты,
Уступает места беременным, если просят.
Знает точно, как все не надо, а то, что надо
Не рассказывают, смеются, уходят в просинь.

Знает смерть, позор, безденежье, ужас, хаос,
Знает слабых, бомжей, предателей и женатых.
Знает теплые плечи юных и сладких хамов
Знает тех, кто редко рядом. Опять же надо

Говорить про счастье так, будто ты-то знаешь,
Сочинять сухие тексты с гортанным стоном.
И идти, обмотавшись шарфом. Сквозь это знамя
Светит горькое детство, изморозь, город сонный Город санный, тетя Соня, последний поезд,

До-минор сюиты Баха, кларнет и домра,
Мокрый город, золотая пурга по пояс.
Эти самые сладкие
Десять минут
До дома.

ОСЕНЬ В ГОРОДЕ

0.
Меня кто-то любит, Боже мой, кто б то ни был,
Меня кто-то помнит, Боже мой, кто б то не жил,
Пусть им - всем тем - нарисованы будут нимбы,
Пусть им - всем вам - адресована будет нежность.

1.
Этот дождь на стекле,
Этот блеск, по воде бегущий,
Этот лгущий, неверный шум в городском саду.
То ли ночи стали светлей,
То ли пиво гуще,
То ли я тебя вижу чаще, чем раз в году.

То ли листья шуршат,
То ли кошки по крышам бегают,
То ли просто окно задрожало от сквозняка,
Ты ступаешь на черные клетки,
А я на белые.
Так что кто-то должен выиграть наверняка.

2.
И мне не важно, с кем ты меня поделишь,
Каких ты в жизни достигнешь еще высот.
Когда ты спишь, ты стремительно молодеешь -
Тебе не дашь пяти или пятисот.

Ты дышишь такими нотами, обертонами,
Твоя голова.. Какая там голова.
Ты так белобрыс, что, в общем, не важно, что на ней -
Январский снег, сентябрьская трава.

Насколько ты независим, насколько вправе я
Хранить ключи бессонных твоих ключиц?
Тебя спасают боги моей окраины,
Все те, кого ты в центр не смог включить.

И мы идем по улицам, будто ищем их,
Такая святая, глупая эта жизнь.
Блаженны нищие духом, поскольку нищему
Открыты закоулки и этажи. 3.

Чтобы так сочинять, нужно много всего уметь,
Различать на ощупь - золото или медь,
Различать на запах, что там - латунь, свинец,
Различать на веру - начало или конец.

Различать, размечать, отмеривать по чуть-чуть,
Темнобровы чухонцы, но белоглаза чудь.
То ли ветер с залива, то ли же кони в рысь,
Но ты так белобрыс ночами, так белобрыс.

Ты меня не отпустишь, но я же не полюблю,
Я отдамся ночью последнему кораблю,
Под конец навигаций в последний ночной заплыв,
Я уйду, твои слова на ветру забыв.

Не жалей обо мне, не жди, не броди, не ной,
Кто там ходит по нашей Троицкой и Сенной,
Кто там курит на Марсовом, греясь возле огня,
Не жалей обо мне, не бойся, не жди меня.

4.
Как ты счастлив, милый мой, мать твою, то есть Господи,
Как ты выращен в этой Троицкой и Сенной
На тебя написан тот самый вселенский ГОСТ, поди,
Тот единственный, самый правильный проездной,

Кем ты выращен, кем ты вылюблен, кем ты пестован,
То ли в вечном споре с режимом, то ли не в нем,
Как ты так живешь на Литейном или на Пестеля,
Без царя, без башки, но при этом с вечным огнем.

Все мои подруги тысячу лет как замужем,
Только я ловлю в лукавом твоем аду
Твой тяжелый луч, твой беглый взгляд ускользающий,
Если выживу - то не жди меня, я приду.

5.

Листвяное, словесное, снежное сыплешь крошево,
Почему, ты такая ласковая, такая брошенная,
Не смотри на это будущее, не трожь его,
Все равно никто не уходит, чтоб навсегда.
Под мостом движенье гномье, чужое, троллье ли,
Под мостом всегда движенье одностороннее,
Не ходи за ним, не мучай его, не тронь его.
До чего холодна вода.
До чего ледяна вода......

РЕТРОСПЕКТИВА

Сашке.

Вцепляешься в руку - подожди еще пять минут,
Долго стоишь перед зеркалом, треплешь челку.
Это было в Израиле - грызли нут,
Танцевали, говорили потом о чем-то.
Слушай, да, вспоминается все так четко,
А то, что сейчас - вплавляется в тишину.

Не спеши, не иди, подожди еще пять минут
Помнишь - какой-то хастл или матчиш.
Да, этот ритм - его до сих пор стучишь.
В наше время не страшно, когда заткнут,
Страшно, что сам когда-нибудь замолчишь.

Страшно, когда все делишь на от и до,
От - перейдешь дорогу, свечу затеплишь
До стариковских вытертых одеял.
Страшно, когда все держит тебя на тех лишь,
Кто тебя потерял.

Пряники эти - лучше уж крест и кнут,
В наше время не страшно, когда заткнут,
Страшно не угадать этот шанс, что дашь мне.
Нет, не спеши, подожди еще пять минут,
Мне ведь осталось ждать всего пять минут,
Дальше - но дай мне Бог не узнать, что дальше.

Мама, мы только приехали в Тель-Авив,
Мама, здесь воздух полон густой любви,
Теплые ветки трогают нас за плечи.
Мама, я звоню тебе год назад,
Нет, не звони ноль три и не три глаза,
Просто ответь.
Поверь,
Это будет легче.

МОЛИТВА

0.
Зря что ли мы потели,
что ж, итого,
давай-ка считать потери
За этот год.
Давай-ка умножим, сложим,
Прижмем локтем,
До самых последних ложек
Переучтем.

1.

Дмитровка плещет людьми и совсем тесна,
В центре Москвы опять началась весна.
Солнце сияет в тысячи мегаватт,
Плавит под куполами пасхальный гвалт.

Высох асфальт, расправился, посерел,
Слышно вдали, как плавится вой сирен,
Где-то случилась смерть, но о том не сметь.
Видно, у Бога просто упала сеть.

Видимо, слишком часто и горько мы
Плакали в небо, боясь не прожить зимы,
И не хватило сил - на последний шаг.
Солнце у нас в глазах, перезвон - в ушах.

Резкое солнце, тени так глубоки,
Ангелы с сетью порванной - рыбаки.
Что же, все твои казни совершены.
Дай тишины нам, Господи. Тишины.

2.

Я слишком назойлив и бестолков, я б с радостью был таков,
Но ты не не слышишь моих звонков, не видишь моих флажков.
И вот сейчас, на исходе дня, когда облака резней
не надо, Господи, для меня, помилуй моих друзей.

Я не прошу тебя рая здесь, я милости не хочу,
Я не прошу для них тех чудес, что Богу не по плечу,
Тебе ж не стоит огромных трат, подумаешь, ты ведь Бог,
Пусть будет кофе для них с утра и вечером теплый бок.

Пусть врут все те, кто все время врал, и плачут все те, кто не,
Пусть будет снег, суета, аврал, морщины и мокрый снег,
Час-пик, толпа, недород, тоска, концерты, порнуха, дым,
И боль, щемящая у виска, и скука по выходным,Измены, дети, дела, коты, простуды, метро и зной,

Долги, работа до тошноты, просроченный проездной,
И груз заданий, и лишний вес, и девочки в скверике
И на обзорной парад невест, и утки в Москве-реке.

Помилуй их, они столько лет работают на износ,
Помилуй тех, кто им греет плед и тех, кто целует в нос,
Помилуй тех, кто лез на рожон и кто не лезет уже,
Помилуй их бестолковых жен и их бедолаг-мужей

Помилуй, тех, кто силен и слаб (ведь ты-то сам не слабак),
Помилуй, Боже, их мам и пап, врагов, хомяков, собак,
Помилуй счастливых, бомжей, калек, хозяев или гостей
Помилуй коллег и друзей коллег, коллег друзей и детей.

И вне защитной сети потом оставшегося меня
Пускай забирают пожар, потоп и прочая потебня.
Я знаю, я тебе не в струю - бездельник и ротозей,
Но, не оставив меня в строю, помилуй моих друзей.

3.

Но перезвон, сирены и резкий свет,
Дмитровка бьется в ритме колоколов.
Падает сеть на небе или в Москве,
Значит, у смерти нынче большой улов.

Я не пишу письма - не дойдет письмо,
Горе на привкус сладкое, как шираз.
Я не прошу ни о чем, чего ты не смог,
Господи, будь человеком. Как в прошлый раз.

***

каждый день, каждый год обязательно кто-то умрет
то в миру, то в ЖЖ, то в каком-нибудь метапространстве.
обернешься на миг, чтоб сказать торопливое "здравствуй",
а кому говоришь - уже смотрит навеки вперед.

каждый день, каждый год обязательно кто-то устал,
и ушел, как весенние льдины по синему руслу,
как ползет седина по косе по песчаной, по русой,
как разбитые камни ложатся могилой у скал.

каждый день, каждый час, но не делай такого лица,
кто же знает - быть может, мы будем молить о таком же -
прикурить напоследок, запить - чтоб морозец по коже,
прошептать: "Боже, как всё доста..." и упасть у крыльца........

Вот еще.

Мурашки...страшно читать, но все же прочтите, кому нравится поэзия Али Кудряшевой- талантливой девчонки из Питера.  

Ползет-не ползет строчка, плохо идут дела. Была у меня дочка, тонкая, как стрела. Ходила за мной следом, касалась меня плечом. Училась будить лето, учила смеяться пчел. Ноябрь дождем вертит, взбирается в рукава. Прозрачная, как ветер. Певучая, как трава. Я пробовал жить вечно - не выдержал, не могу. Была у меня свечка - елочка на снегу. Который там час? Точно не знаю, стрелки в нуле. Была у меня дочка - лучшая на земле. На улице мрак - пес с ним, проветрюсь под злой водой. Училась писать песни и плакать над ерундой. И мне не ходить в парках, судьбе чужой - не мешать. Кормила синиц в парках, вязала лохматый шарф. Жизнь выскочила внезапно, как сердце из-под ребра. От озера шел запах меда и серебра. За зиму весна платит, у мира новый виток. Я дочке купил платья, два платья разных цветов. Всё, так как она просила и счастью цена - пятак. Белое - чтоб носила и черное - просто так. Оставил возле подушки: проснешься - и надевай. А сам зевнул благодушно и лег себе на диван. Вот только слезы глотаю, и ломит в висках тоска, ушла моя золотая, а мог бы не отпускать. Не буквы - одни точки, часок почитал - слег. Была у меня дочка, девочка, мотылек. Так прыгнешь с кочки на кочку и свалишься в никуда. Сиреневый колокольчик, березовая вода. Теперь что ни день - вечер, слова - всё равно не те. Была у меня свечка, искорка в темноте. Растаять в песке снежном, заснуть, уйти, не глядеть. Осталась со мной нежность - куда мне ее деть? Остались со мной краски - тьма неба, белая пыль. Исчезла моя сказка, начав для себя быль. Давно уже пилигримы отправились петь на юг. Она ведь идет мимо - а я и не узнаю. На улице минус тридцать, ни слова не говоря, не дочка моя - царица несет на руках царя. Царица - вязаный свитер, царица - гордая стать. Я рядом бегу - свитой и пробую не отстать. Обрывки души - сшей-ка, последний - смотри - шанс: на толстой царевой шейке лохматый смешной шарф. Царь спящий, как черепаха, закутанный, шерстяной. Мне кажется, снег пахнет нагретой солнцем стеной.   

Tatiana, обращаю ваше внимание еще на одного, ранее совершенно неизвестного мне поэта- Роальд Мандельштам (но, м. б. Вы его и знаете, в таком случае про игнорируйте мое сообщение). К сожалению, почему- то не получается загрузка, но, думаю, вы его стихи найдете в сети.

"Хоть горшком назови, только в печь не ставь"... 

Дремучий ветер охватил
Наш край, где площади, как ступы — 
И молча трупы золотил — 
Луны тускнеющие трупы.

И шелест крыл от птичьих стай,
И на знакомые ограды,
Кружась, летит вороний грай,
Как чёрный призрак снегопада.

А как ревут колокола, — 
Их рвёт предсмертной, медной рвотой,
Как будто дохнут на колах
У острых звонниц — бегемоты...

Вглядитесь в эту картину! Где вы еще видели такое пиршество, такой монструозный карнавал образов? Страшный и чарующий Петербург, подобный лику медного Петра, предстает перед нами во всей инфернальной силе. 

 НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ

Запах камней и металла,
Острый, как волчьи клыки,
— помнишь? — 
В изгибе канала
Призрак забытой руки,
— видишь? — 
Деревья на крыши
Позднее золото льют.
В Новой Голландии
— слышишь? — 
Карлики листья куют.
И, листопад принимая
В чаши своих площадей,
Город лежит, как Даная,
В золотоносном дожде.  

Тучи. Моржовое лежбище булок.
Еле ворочает даль.
Утром ущелье — Свечной переулок
Ночью — Дарьял, Ронсеваль.

Ночью шеломами грянутся горы.
Ветры заладят свое — 
Эти бродяги, чердачные вороны,
Делят сырое белье.

Битой жене — маскарадные гранды
Снятся.
Изящно хотят. — 
..............................
Гуси на Ладогу прут с Гельголанда.
Серые гуси летят.


 АЛЫЙ ТРАМВАЙ

Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай.
В звездную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.

Пара пустых коридоров
Мчится, один за другим.
В каждом — двойник командора — 
Холод гранитной ноги.

— Кто тут?
— Кондуктор могилы!
Молния взгляда черна.
Синее горло сдавила
Цепь золотого руна.

— Где я? (Кондуктор хохочет).
Что это? Ад или Рай?
— В звездную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай!  Кто остановит вагоны?

Нас закружило кольцо.
Мертвый чугунной вороной
Ветер ударил в лицо.

Лопнул, как медная бочка,
Неба пылающий край.
В звездную изморозь ночи
Бросился алый трамвай!

Многие сравнивают "Алый трамвай" с "Последним трамваем" Гумилева, иногда даже упрекая Роальда Мандельштама во вторичности. Однако это лишнее: любой человек, наделенный поэтическим воображением (даже не пишущий стихи) знает жутковатое чувство одинокой ночной езды в никуда, за грань, в пустом чреве трамвая, автобуса, электрички... А в остальном нетрудно заметить, что мандельштамовский текст абсолютно самостоятелен и, на мой взгляд, даже лучше — четче, выразительней, зримей. Он не перегружен ассоциациями, и потому более кошмарен: ведь ад, по определению, система замкнутая. Бесконечен лишь рай. 
Конечно, нелепо отрицать влияние на Мандельштама Серебряного века — в той же мере, что и влияние античности, средневековья, романтизма... Как я уже говорил, Роальд поневоле был книжный юноша, узник коммунальной комнатушки. Но он был еще и гений. А гений всегда черпает из любого источника, чтобы сделать — свое, ни на кого не похожее... 

Tushka (tushka)   

Еще одно  размышление о ПОЭТЕ, прожившем такую недолгую жизнь.  

Бабушка Роальда не доверяла отечественной медицине (тогда ещё российской, имперской), и рожать уехала в США, вместе с мужем, Яковом Горовичем. Там родился её сын, которого назвали Чарльзом. Чарльз Яковлевич прожил в США довольно долго, даже успел стать чемпионом какого-то штата по боксу в наилегчайшем весе. А потом принял решение вернуться в СССР – чтобы продолжать дело революции. Как выяснилось позже, совершенно зря. 
Чарльз женился в 1931 году, а 16 сентября 1932 года у него и супруги, Елены Иосифовны Мандельштам, родился мальчик, которого назвали по моде 30-х в честь именитого человека – путешественника Роальда Амундсена. 
Характерно то, что и семья Горович, и семья Мандельштам были очень обеспеченными – высшие слои общество, дворянство, юристы в нескольких поколениях. Что дала им революция?.. Отец Елены, Иосиф Мандельштам был известнейшим адвокатом Санкт-Петербурга, не проиграл за карьеру ни одного дела. 
Конечно, Чарльзу не судьба была мирно жить в СССР. Еврейское происхождение и нерусское имя было достаточным поводом для ареста, нескольких лет концлагеря и высылки в 1937 году в Казахстан. Впрочем, он как-то в компании обмолвился, что Троцкий был неглупым человеком – и кто-то донёс, вот и всё. В 1943 году к отцу в Казахстан прислали сына, Роальда, потому что хилый и болезненный ребёнок вряд ли бы пережил вторую зиму ленинградской блокады. В эвакуацию ребёнка отправили ещё до блокады. Елена Иосифовна пережила блокаду. Она не была родственницей Осипа Эмильевича, нет – просто однофамилицей. 
В эвакуацию к отцу маленький Роальд отправился в сопровождении бабушки, Веры Ионовны. Из Казахстана они вернулись в 1947 году.
По второму мужу (после высылки Чарльза она снова вышла замуж) Елена взяла фамилию Томинг. Во времена оккупации при весьма мрачных обстоятельствах нехорошую немецкую фамилию изменили на русское Томина. В 1944 году инженера Дмитрия Томина, её мужа, арестовали – из лагерей он уже не вернулся.   

Жизнь, болезнь и смерть.

Бронхиальная астма у мальчика проявилась впервые в 1936 году - и уже не отступала до конца жизни. А в 1948 году, вскоре после окончания школы, Роальду поставили более страшный диагноз – костный и лёгочный туберкулёз. От подобной болезни страдал, кстати, и великий писатель-фантаст Александр Беляев – у него был туберкулёз позвоночника. 
Он пытался что-то делать. Сначала Роальд поступил на востоковедческий факультет Ленинградского университета (учил китайский язык) – но бросил через год, поскольку болезнь не позволяла много двигаться, да и вообще образование он называл «тухлятиной». Потом он учился в политехническом институте, но тоже бросил.
Он почти не выходил из дома. Он лежал на кровати – и писал. Наброски, варианты, попытки создать крупные произведения. 400 стихотворений, по большей части маленьких, кратких – вот и всё, что он оставил после себя. Очень много.



И он принимал морфий – лошадиные дозы, потому что иначе боль не позволяла ему думать. Его руки были исколоты, как у профессионального наркомана. В общем, он им и был в какой-то мере. Морфий – как единственное и последнее лекарство.
Какие-то деньги ему давали друзья. Какие-то – присылал отец. Чем-то кормила мать, которая перенесла три инфаркта (ей не было ещё и 60) и сидела на пенсии в 27 рублей. Что-то давала сестра, медик-лаборант. Что-то он получал от еврейской общины. В целом, он не умел тратить деньги, вспоминал Александр Арефьев. Роальд мог пойти и потратить последние гроши на шляпу или на пирожные – когда ему было нечем даже платить за комнату.  

Он иногда читал свои стихи друзьям – в своей комнате, с трудом вставая. Он не любил и не хотел читать лёжа. На этом рисунке Алексадра Траугота Роальд Мандельштам читает свои стихи:

  

Его друзьями были члены нонконформистской художественной организации «Арефьевский круг». Судьбы всех участников этой группы непросты. Александр Арефьев, русский художник, был исключён в 1949 году из художественной школы, отчислен в 1953 году из медицинского университета, провёл три года в лагерях, умер в 47 лет в эмиграции, во Франции, в 1978 году. Вадим Преловский повесился в 1954 году. Владимир Шагин, чьи работы сейчас в Третьяковке, на протяжении 7 лет (61…68) находился на принудительном лечении в психбольнице. Рихард Васми был отчислен из архитектурного техникума, работал колористом на картонажной фабрике, разрисовщиком косынок, клееваром, лаборантом в Ботаническом институте, кочегаром, маляром. Шолом Шварц более или менее работал и зарабатывал (маляром, реставратором), позже его картины выставлялись на выставках в Париже, Берлине. Родион Гудзенко отсидел 10 лет в лагере за то, что пытался бежать во Францию в 50-х.
Собственно, они познакомились на квартире у Рихарда Васми, точнее, в его единственной комнате, в 1948. Он пришёл, этот шестнадцатилетний мальчик, и читал свои стихи таким же юным художникам – и был интересен. Вот портрет Мандельштама работы Шварца:



Гораздо позже, в 1958 году, он познакомился со скульптором Михаилом Шемякиным. Впоследствии, уже после смерти Роальда, Шемякин был одним из инициаторов издания его стихов: именно в его руках оказалась большая часть сохранившихся рукописей. 
В 1956 году он попал в больницу в таком тяжёлом состоянии, что врачи заранее подготовили и оформили свидетельство о смерти. Но он выжил тогда, его вытянули друзья и стихи. 
Он никогда не говорил о женщинах – только о некой Анне (или Алле), история больше ничего о ней не знает. Он посвятил Алле (или Анне) множество стихотворений.   

Он умер 26 января 1961 года, 28 лет от роду, в больнице, от кровоизлияния в кишечник, вызванного язвой. «Высох совершенно, два огромных глаза, тонкие руки с большими ладонями, от холода укрыт черным пальто, а вокруг пара книг и много листочков с зачеркнутыми стихами, потом опять переписанными» - так писал Анри Волохонский (автор небезызвестного стихотворения «Под небом голубым») о последних месяцах Роальда, свидетелем которых был. 
За гробом шли всего два человека. Лошадь с санями и гробом – и две фигуры в валенках. Да, был ещё Арефьев. Кто-то из родни, кому достались бумаги Роальда, на всякий случай сжёг немалую часть. Но стихи – сохранились. 
«Он нигде в жизни не комплексовал о своем маленьком росте, настолько он был великий человек. И так возвышался над всеми своим остроумием и своими репликами и никогда и нигде не уронил своего поэтического достоинства», - писал о Мандельштаме Арефьев.

В 1982 году стихи Роальда Мандельштама впервые опубликовали – в Израиле, в Иерусалиме, небольшую книгу «Избранное». С 1991 году его начали публиковать в России. Наиболее известна книга «Алый трамвай» 1994 года издания. Но мне кажется, что они опоздали, они опоздали на 30 лет. 

Когда-то в утренней земле
Была Эллада...
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.

Проходит вечер, ночь пройдет — 
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любая рана.

Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?

О яркой ветренней заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер,

А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
— Была Эллада на земле,
Была Эллада...

Роальд Мандельштам умер полвека назад — в 1961 году, когда в Питере уже восходила звезда Иосифа Бродского. Поэзия вновь расправляла крылья... Можно, конечно, и здесь видеть неудачу — мол, чуть-чуть не дотянул до успеха. Но вряд ли это правда. Мандельштам опять был не ко времени. В некотором роде, его можно считать чуть не художественным антагонистом Бродского. У первого — страстная эмоциональность, у второго — холодноватая отстраненность; у первого — текстуальный минимализм, подчиненный главной идее, у второго — барочная избыточность текста, зачарованность течением речи...
Любопытно, что в жизни антагонисты как будто меняются ролями: страстный, сопричастный миру Мандельштам оборачивается изгоем, отшельником, а отстраненный наблюдатель Бродский отлично вписывается в кипение "общественной жизни". И это не удивительно: маятник литературы качнулся именно в сторону поэтики Бродского.  Тогда, в 60-е, стихи Мандельштама казались многим современникам "архаичными", "жидковатыми"... Не будем их винить. Так часто бывает в истории.
Ведь он не обрел популярности и сегодня, в эпоху "свобод". Могила поэта пребывает в запустении. Книги почти не издаются. Если его и вспоминают, то биографический "миф о поэте", как правило, заслоняет его творческую уникальность. И однако — гений Роальда Мандельштама живет. Подпольно, призрачно, в точности как жил в 50-х его носитель. Но все-таки живет! И будет жить еще долго — может быть, вечно.  

Вот же чудо! Очарованная поэзией ⁣Роальда Мандельштама, начала готовить о нем пост. А оказалось, что моя Танюша давным-давно это замечательно сделала.
⁣Жаль, что никто сюда уже не заглядывает...

⁣Роальд Мандельштам – не просто первый поэт самиздата, он – типичный, казовый поэт самиздата. Представить его себе пробивающего свои стихи в печать, обсуждающего с редактором, что можно оставить, что напечатать – невозможно.
У него была своя компания таких же, как он – нищих, гордых, талантливых художников, вне выставок, вне творческих союзов, маргиналов. Он был их поэтом, их гением, их легендой. Таким он и остался.
Легендарного вокруг него слишком много. Он не может быть забыт. Он и не забыт теми, кто помнит. Говорить о нём сложно, но необходимо. Эту необходимость постарался выполнить литератор и переводчик, Никита Елисеев.

Привет ,Валюшка! Да,когда-то и я делала интересные,на мой взгляд,посты))) Для себя,любимых,и делаем,чтоб свою душеньку беспокойную порадовать,вот и ты заглянула-еще одна радость,так что-все ОК! Спасибо,Белочка!))))