Биография Григория Борисовича Бархина

Когда в марте 1918-го советское правительство переехало из Петрограда в Москву, вместе с ним в Первопрестольную перебазировались «Известия» и «Правда». Их, не мудрствуя лукаво, разместили в помещениях, принадлежавших крупнейшей ежедневной газете «Русское слово», которую издавал И. Д. Сытин. 

Издательский комплекс и знаменитый сытинский дом на Тверской экспроприировали, то есть объявили государственной собственностью, а сам Иван Дмитрич был определен консультантом Госиздата. В 1934 году бывший крупнейший книгоиздатель России, ставший к этому времени персональным пенсионером союзного значения, умер, а в доме, где он принимал некогда Чехова, Горького, Бунина, разместилась редакция газеты «Труд». 

Для «Правды» и «Известий» отстроили современные здания в стиле конструктивизма. Но если с «Правдой» все было просто и ясно, то проект новых «Известий» зарубили в ходе стройки. Архитектор Григорий Бархин, ученик крупнейшего зодчего прошлого века А. Померанцева, автора московского ГУМа, размахнулся на высотку в 12 этажей. Оставили ровно половину, но даже в таком виде дом вошел в историю как образец авангардистской архитектуры. Осенью 1927-го «Известия» справили новоселье. 

Шли годы. Хотя «Правда» и «Известия» продолжали выходить на тех же четырех полосах, редакции их настолько разбухли, что уже не вмещались в прежних хоромах. Было принято решение построить новые корпуса. И опять, как в тех далеких 20-х, с «Правдой» все было просто и ясно, а «Известия», точнее проект 60-этажной башни, снова «зарезали». Но и утвержденный председателем исполкома Моссовета В. Промысловым самый заурядный из предложенных четырех вариантов застопорился. И не по причине своей серости, а в связи с протестами общественности: чтобы построить новые большие «Известия», надо было снести маленький старый «дом Фамусова» — так именовался во всех московских литературных справочниках и путеводителях старинный особняк, притулившийся к бархинскому зданию.

Мое первое журналистское расследование Этим долгим спорам — быть или не быть новым «Известиям» — волею судьбы довелось положить конец вашему покорному слуге — тогда недавнему выпускнику Тбилисского университета. После того как исполком Моссовета наконец утвердил проект нового редакционного корпуса, возникло препятствие совершенно непредвиденное: тот самый «дом Фамусова». Кампанию за его сохранение поднял старый друг и постоянный автор «Известий» доброй памяти И. Андронников. В статье, опубликованной в «Литературной газете», он отмечал, что в этом доме Грибоедов «прописал» Фамусова. Ираклию Лауарсабовичу вторил на странницах «Науки и жизни» В. Солоухин:

«Дом морально связан с именами Пушкина и Грибоедова. Именно его имел в виду Грибоедов, когда писал «Горе от ума», потому дом и называется теперь «домом Фамусова». Естественно, что такой памятник надо хранить». 

Эти две статьи вручил мне Борис Илешин, тогдашний редактор «Известий» по отделу информации, и дал задание. Как он подчеркнул, очень ответственное: мне поручалось выяснить все, что касалось истории «дома Фамусова». Было это свыше 38 лет назад, в начале января 1967 года. Почему мне, начинающему репортеру? Тогда я об этом не задумывался, был горд и счастлив. Но сейчас, вспоминая атмосферу тех дней и тот ажиотаж в литера-турных кругах, возникший после статей Андроникова и Солоухина, понимаю, что Илешин выбрал меня для столь щекотливого поручения не случайно. Я был ему обязан всем. Это он придумал для меня должность «стажер-собкор в Тбилиси с местом жительства в Москве», как было доложено им на утренней планерке. На что мой земляк, уже тогда маститый Мэлор Стуруа, под общий смех воскликнул:

«А меня нельзя назначить спецкором иностранного отдела с местом жительства в Тбилиси?» Как всякий чужак, я был далек от всех московских страстей: театральных, литературных, светских... И, конечно, моему самолюбию страшно льстило, что именно мне поручалось столь важное задание, результатов которого ждали аж на самом верху — в политбюро ЦК КПСС. 

Во все виноват Гершензон. Не буду утомлять читателей подробностями поиска. Скажу только, что мне пришлось встретиться с полутора десятками людей, прочитать несколько десятков книг, и даже съездить в Ленинград. Для нас, репортеров, это был «закрытый город». На любые попытки прорваться туда, как правило, следовал жесткий отказ: «Вам там делать нечего. В Ленинграде сидят три собкора». Но ради такого случая командировку мне утвердили без всяких разговоров. 

В Питере предстояла встреча с крупнейшим «грибоедоведом» Пиксановым. О том, что он еще жив, мне сообщил директор музея Малого театра. Что меня весьма поразило: это имя было хорошо известно. В одной из статей, датированной еще 1918 го — дом, автором которой как раз и был Пиксанов, я нашел самое ранее упоминание интересующего меня дома в сочетании с именем Фамусова. 

Здание газеты «Известия»

Пиксанов лежал в больнице, ему было 89 лет, он почти не видел, плохо слышал, но сохранил феноменальную память и удивительную ясность мысли. Мы долго беседовали о Грибоедове, но когда дело дошло до «дома Фамусова» и почему он так назван, Пиксанов посоветовал мне прочесть книгу Гершензона «Грибоедовская Москва». Круг замкнулся. 

Дело в том, что все, кого я ни спрашивал, почему так называется дом, отвечали, что это написано у Гершензона. Книгу известного дореволюционного литератора «Грибоедовская Москва» я перечел уже несколько раз. Нигде, ни в одной строчке не было сказано, что это — «дом Фамусова». Гершензон описывает историю семьи Римских-Корсаковых, рассказывает о хозяйке Марье Ивановне, о том, какие балы она давала, какие гости у нее бывали. В общем, дом Марьи Ивановны в 1816–1823 годах был во всех отношениях типичным домом грибоедовской Москвы. «Как раз в эти годы и как раз в том кругу, к которому принадлежала семья Римских-Корсаковых, Грибоедов, наезжая в Москву, наблюдал московское общество. Очень вероятно, что в эти приезды он бывал в ее доме...»

 
Легенды и их хранители 

Это «очень вероятно» — единственное, что вселяло в меня надежду. Потому что очень вероятно, что Александр Сергеевич и не бывал ни разу в доме на Пушкинской, а тогда на Страстной площади — так она называлась до 1931 года, пока не снесли Страстной монастырь. И все-таки в Ленинград я ездил не напрасно. Пиксанов посоветовал обратиться на всякий случай к своему ученику, доктору филологических наук, известному литературоведу Ревякину. В Москве я нашел Ревякина и попросил его рассказать все, что он знает о «доме Фамусова». Ревякин смутился и ответил, что он серьезный ученый и никогда не занимался такими несерьезными вещами. 

— Может быть, вам сможет помочь Краснов, — вспомнил вдруг профессор. — Он собирает разные истории о московских домах. Что ж, одни собирают марки, другие — старые монеты, а Краснов — легенды. Он и рассказал то, чего не знали маститые ученые. В 70-х годах XIX века в журнале «Русский архив» печатались письма М. Волковой к В. Ланской. В них описывалась жизнь московского света перед наполеоновским нашествием. Публикации шли в цикле «Грибоедовская Москва» (отсюда Гершензон и позаимствовал название для своей книги, здесь нашел и главную героиню ее — Марью Ивановну). 

Г. Б. Бархин. Дом газеты «Известия» в Москве. 1925—27.

По случайному совпадению, когда в 1910 году Малый театр осуществил постановку «Горя от ума», художник Л. Браиловский в качестве натуры для декорации последнего действия использовал лестницу в доме Римских-Корсаковых, и московские репортеры сразу же окрестили особняк на Страстной площади «домом Фамусова». Так что мину замедленного действия под известинцев подложили еще в начале прошлого века свои же братья-журналисты. В 1914 году Гершензон издал книгу, и легенда окончательно канонизировалась. 

Итак, вроде бы все стало на свои места. «Дом Фамусова» — не более как городская легенда, и я беру на себя смелость утверждать, что Грибоедов вообще не мог рисовать с его обитателей героев своей комедии. Он приехал в Москву в 1823 году, имея уже половину готового текста «Горя от ума». Все главные герои комедии уже существовали, и лишь чтобы освежить юношеские впечатления, Александр Сергеевич пустился в высший свет и, как пишет в своих воспоминаниях его ближайший друг Бегичев, посещал все балы. Но о Римских-Корсаковых Бегичев даже не упоминает! Какие уж там прототипы... 

Докладная тов. Суслову 

Обо всем этом, а также о заключении профессора кафедры истории искусства МГУ Ильина — «этот дом ничего общего ни с классикой, ни с искусством архитектуры не имеет, довольно заурядное здание неопределенного типа», — я написал докладную на имя главного редактора Льва Николаевича Толкунова. Через несколько дней по какому-то поводу зашел в приемную, где сидел помощник главного (он был им еще и при Аджубее) — Артур Оттович Поднек. Разговаривая с ним, я обратил внимание на необычную бумагу — белую, как первый снег, и, даже на глаз заметно, очень плотную. Невольно побежал взглядом по тексту: моя докладная! Но... «Члену Политбюро ЦК КПСС тов. Суслову М. А.» «Ого! » — вырвалось у меня. Поднек хитро улыбнулся и перевернул страницу: под докладной стояла подпись Толкунова. «Никому не болтай», — предупредил он меня, многозначительно подняв брови. 

Не велел мне «высовываться» и Илешин — я хотел написать для «Журналиста» или «Науки и жизни» своего рода «открытое письмо» Андронникову и Солоухину. Почему же историю с «домом Фамусова» окутали тогда такой секретностью, ума не приложу. Думаю, всему виной, как сейчас говорят, менталитет людей, делавших официальную пропаганду. Илешин ведь пришел в «Известия» из отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС со Степаковым, назначенным главным в тот самый день, когда с этой должности сняли Аджубея. А Степаков был заведующим того же отдела, так что я, естественно, молчал, но молчали и все остальные, и взбаламученная общественность Москвы о моих разысканиях так ничего и не узнала. Поэтому снос «дома Фамусова» был воспринят как очередное проявление окаянного волюнтаризма. 

После моей докладной «дом Фамусова» снесли, как и все остальные строения до самой улицы Горького. На их месте выросло современное 8-этажное здание. Конечно, тоже не шедевр архитектуры, но и не те «курятники», которые каким-то чудом уцелели со времен «Очакова и покоренья Крыма». Чтобы новое здание смотрелось, чтобы «открыть» его от заслонявшего здания «Труда», бывший дом Сытина в конце 70-х передвинули на целых 50 метров! Образовался довольно симпатичный архитектурный мини-ансамбль. Увы, он был грубо обезображен, когда в 1996 году на площади перед новыми «Известиями», на том самом месте, где когда-то стоял «Труд», выросло нечто совершенно неудобоваримое — магазин «Пирамида». Интересно, какой Суслов дал разрешение на его строительство?