Вряд ли кто оспорит, что Александр Порфирьевич Бородин (1833−1887) -

один из самых светлых и привлекательных героев всей истории русской культуры.

Личность очень цельная, никогда не изменявшая своим представлениям о том,

что такое хорошо и что такое плохо, но вместе с тем причудливо парадоксальная.

Его жизнь таит немало загадок, даже настоящий год рождения удалось установить лишь в1920-е годы.

Сын грузинского князя, записанный при рождении крепостным своего отца, и лишь позднее переведенный в купеческое сословие.

Военный врач, который никогда не был на войне, однако имел чин генерала и соответствующий ему мундир. Блестящий химик и великий композитор. Прекрасный семьянин, лишённый, однако, настоящего семейного очага (с женою жил по большей части врозь: она в Москве, он в Петербурге, съезжались только летом).

Человек бесконечной доброты и несбигаемой твёрдости в самых важных для себя вопросах.

Абсолютный европеец, как рыба в воде чувствовавший себя за границей (свободно владел разными языками, обладал прекрасными манерами, умел наслаждаться красотами и ладить с людьми) - и чисто русский мужик, для которого не было лучшего отдыха, чем жить в деревне, купаться в речке и ходить в крестьянской рубахе, штанах

и сапогах.

Про всё это есть в только что вышедшей книге, с подробностями, цитатами из писем

и других документов, с авторскими рассуждениями и комментариями.

Автор её, Анна Валентиновна Булычёва, все последние годы посвятила изысканиям и изучению материалов о Бородине. Она занималась научной и практической реконструкцией подлинного текста "Князя Игоря" по первоисточникам, изучала сохранившиеся автографы других произведений Бородина, письма.

Множество материалов, прежде не попадавших в поле зрения исследователей (хотя часто они буквально «лежали на поверхности»), позволили по-новому увидеть личность гениального композитора и выдающегося ученого.

Хотя материал сам по себе благодатнейший, писать о Бородине невероятно трудно.

Во-первых, как ни странно, далеко не все источники сохранились: судьба архива Бородина оказалась печальной - русская расхлябанность, помноженная на варварство советского времени, привели к утрате многих подлинников.

Во-вторых, чтобы создать целостный портрет Бородина, нужно смыслить не только в музыке, но и в химии. Чтобы не написать какую-нибудь чушь, способную вызывать гомерический хохот у коллег по научному цеху. Можно предположить, что она должна была иметь очень сведущих консультантов, ибо не с музыковедческим же образованием разбираться во всех терминологических тонкостях и объяснять читателю, чем было ценно то или иное исследование Бородина-химика.

В-третьих, ЖЗЛ - такой жанр, что тут нельзя слишком уж углубляться и в чисто музыковедческие материи. Это всё-таки прежде всего биография, а не научная монография о творчестве композитора. Нотные примеры невозможны иначе как в виде фотокопий автографов или страниц первых изданий во влейках-альбомах. Приходится "на пальцах" объяснять, как устроено то или иное произведение, и в чём прелесть бородинских музыкальных находок. Анна Булычова не играет в поддавки с читателем и кое-какой музыковедческой терминологией всё же пользуется, но не злоупотребляет ею.

Тон книги - пристально-объективный, но далеко не беспристрастный. Авторское любовное отношение очень ощущается в самой интонации.

Можно открыть где угодно, наугад.

Вот, например, кое-что о первом пребывании Бородина в Германии:

"В Висбадене впервые увидел рулетку, которая произвела тяжелое впечатление: показалось, будто попал в дом умалишенных. Это не метафора, это мнение выпускника Медико-хирургической академии, где имелась собственная психиатрическая клиника".

Про Вторую симфонию:

"Никогда еще Бородин не вырывался так далеко вперед "к новым берегам",

не создавал ничего столь мощного, оригинального и вместе с тем строго продуманного, структурно завершенного. И вот ближайшие друзья устами Кюи призвали его к умеренности и завели разговоры о "переработке"...".

P.S. Кажется, явно настало время для перетряхивания дедовских сундуков с залежавшимися сокровищами. Русская музыка XIX века требует вдумчивого переслушивания, переосмысления, стряхивания с неё душной идеологической пыли и академической позолоты.