Как приятно наблюдать за возрастанием с каждым годом движения  "Бессмертный полк"!

Во имя памяти наших предков, во имя будущего на этой земле нам никак нельзя ни забыть своей истории, ни дать ее переписать другим.

Давайте в эти дни вспоминать о своих родных, воевавших или заставших те тяжелые годы Великой отечественной войны.

Собственно, материал, который я хочу предложить сегодня - это вырезка из мемуаров, моего отца - петербургского писателя и поэта Геннадия Сердитова, в которых он повествует о своих родителях и событиях, которые сохранила память.

Конец 30х годов (ред.).Отец, на мой взгляд, выглядит старше, видимо, служба была не из лёгких. Да и годы детства и юности в северной деревне с ранней потерей матери, думаю, заставили его повзрослеть раньше времени. Не знаю. Сам я был слишком мал, чтобы расспросить отца о его жизни до армии. Не знаю о нём  практически ничего, а расспросить матушку об отце как-то не получалось. О чём стал жалеть уже после её кончины.

Снимок примерно 1938 года, значит, маме около 25 лет, а отцу около 32-х. На мой взгляд, нынешние тридцатилетние выглядят гораздо не то чтобы моложе, но бесспорно инфантильнее.

Чтобы не утомлять читателя, не стану пересказывать многочисленные мамины рассказы о довоенной жизни, скажу лишь, что общий вектор её эмоций при этом можно выразить одним словом: счастье.

Из всех отцовских фотографий для меня с детства главной была та, что стояла  на нашем буфете и олицетворяла мужское начало в нашей семье после войны, унёсшей отца. Отец снят в морской форме, он внимательно смотрит нам прямо в глаза, будто спрашивает: ну как вы там, держитесь?

Помню отдельные эпизоды довоенной жизни и начала войны. Вот мама и сестра Галя намазывают клейстером газетные полоски и наклеивают их крест-накрест на оконные стёкла (потом я где-то читал, что без таких полосок стёкла при дальнем взрыве свободно прогибаются и остаются целыми, а при наличии такой «защиты» сразу лопаются). Вот в ста метрах от нашего дома за железной дорогой падает самолёт и сестра Галя вместе с ватагой дворовых пацанов бегут на него посмотреть, оставив меня возле дома. Но ярче всего я запомнил минуты прощания с отцом.

К нам в дверь постучали, вошёл матрос, сказал, что его прислал командир и приказал отвезти нас на Московский вокзал для эвакуации из города. Машина, якобы, стоит во дворе.

По словам матери, она в спешке схватила два чемодана, побросала туда кое-какие вещи из одежды, не трогая зимних, т.к. предполагалось, что всё это временно и до зимы, после разгрома немцев мы вернёмся. Сестра Галя успела сунуть в один из чемоданов свою куклу, подарок отца, которая сразу заняла пол-чемодана. Потом эта кукла два десятка лет сидела у нас на комоде, как память о довоенной жизни, об отце и Гале. Мама иногда меняла ей платья и подкрашивала губы.

 На Московском вокзале была масса народа, мы сидели на чемоданах в большой толпе, когда к нам пробился отец в холщёвом морском кителе и фуражке с крабом – такой, как на этой фотографии.

 Он  сказал, что они с приятелем бросили жребий, кому оставаться на службе, кому провожать семьи. Отцу выпало провожать. Две семьи – свою и приятеля. Поэтому он взял на руки меня и другого малыша, сына приятеля, на что я, помнится, обиделся. Больше я отца никогда не видел.

Наш эшелон состоял из товарных вагонов, т.н. теплушек и должен был  вывезти из города семьи офицеров Ленинградской военно-морской базы. В каждую теплушку матросы занесли по высокому мешку флотских сухарей и эшелон тронулся. По словам мамы нас несколько раз бомбили, особенно сильный налёт был в районе Волховстроя, но всё обошлось...

Отец оставался в блокадном Ленинграде, у меня хранится удостоверение, выданное ему 31 декабря 1941 года. Вот оно:

Ещё у меня хранятся письма отца, но это предмет для отдельного повествования. Расскажу лишь два эпизода. Первый. Отец, чтобы не мотаться каждый день на край города в Старую Деревню, получил комнату на улице Гоголя (нынче снова Большая Морская), так вот, он пишет, что пока шёл от своей квартиры на службу по Невскому до Садовой улицы, видел всего одного человека – какая-то фигура пересекла Невский проспект в районе Московского вокзала.

 Второй эпизод. В условиях блокады у отца развился туберкулёз. Для поддержания здоровья его положили на некоторое время в госпиталь в Михайловском замке. Во время очередного артобстрела снаряд угодил в операционную. Погибли врачи, медсёстры и раненые, начался пожар, всех раненых, включая отца, спустили в подвал. При тушении пожара подвал залило водой и к утру лежащие на полу люди к нему примёрзли. После этого отец оказался в Морском госпитале, а затем по Дороге Жизни был эвакуирован в город Киров. Мама ездила к нему из Сыктывкара. Рассказывала, что отца скоро комиссуют и он приедет к нам. Но 18 марта 1943 гола отец в госпитале умер (по некоторым документам 16 и 17 марта,  мама всегда считала, что 18-го, хотя на его предсмертной фотографии её рукой написано: «У меня большое горе. 11 марта». Я  для себя эту  путаницу с датами  объясняю так: отец сфотографирован 11 марта, за неделю до кончины. Мама получила этот снимок гораздо позже вместе с личными вещами отца и написала на обратной стороне дату съёмки и свои тогдашние эмоции. Что касается 16 и 17 марта, то они на совести госпитального писаря или врачей, которые в условиях ежедневных больших потерь и групповых братских захоронений могли делать записи в документах сразу на группу умерших, не особо сверяясь с фактами. Тем более, что это уже никак не могло сказаться на состоянии пациентов. Теперь сравните две фотографии – ту, что на удостоверении 31.12.41 и последнюю – между ними всего 1 год и два месяца. Почувствуйте разницу. Это и есть блокада.

Похоронку от почтальона получила  сестра  Галя,  показала  мне  и  настрого наказала не говорить маме. Было мне тогда 5 лет 4 месяца. Это было первое  сильное потрясение в моей жизни.

Весной 1945 года бабушка вдруг получила письмо от пропавшего без вести сына Вити, его как раз освободили из плена. Моя строгая и всегда сдержанная на эмоции бабушка Васса носилась с этим письмом в руках и в одной туфле на ноге по соседям: «Витенька жив!»

Помню и 9 мая 1945 года. В Боровичах (город в Новгородской области - ред.) стояла прекрасная солнечная погода. Гремели маршами репродукторы, на улицах было полно народа, люди кричали «Ура!», обнимались и плакали. Победа! Из госпиталя высыпали раненые в бинтах и гипсе. Всех людей в военной форме толпа «качала» - в безудержной радости люди десятками рук подкидывали военных в воздух. 

Потом на нашей улице стали появляться демобилизованные парни и девчата. Появился и Витя – высокий, худой (при освобождении из концлагеря он весил чуть больше сорока килограммов), в какой-то невероятной шинели – то ли американской, то ли голландской. Была она необычного травяного цвета и с очень красивыми выпуклыми бронзовыми пуговицами. Война закончилась, мы победили. Но мой папа так и не вернулся, хотя долгие годы я надеялся на чудо. Но этого чуда так и не случилось.

(Из воспоминаний Геннадия Сердитова)

Денис, большое спасибо за интересный рассказ!

С Днём Победы!!!

Альбина, спасибо за внимание Вам и всем кому было интересно. Спасибо моему отцу сумевшему это описать. С Днем Победы!!!