О них слышал, наверное, каждый. Но мало кто знает об их жизни.

ОН появился на свет в начале мая 1818 года — в славном винодельческом краю Германии, в старом и уютном городке Трир. За два года до его рождения отец мальчика, по имени Гиршель, предпринял решительный шаг, сменив иудаизм на христианство. Это должно было открыть перед его внуками — внуками местного раввина — двери немецких университетов. «Париж стоит обедни!» — вслед за Генрихом IV мог бы воскликнуть еврей Гиршель, который, впрочем, получил впридачу к кресту и это имя, Генрих, — вполне респектабельное.
С малолетства отпрыск предприимчивого Гиршеля-Генриха явственно выделялся среди сверстников, и не столько своими школьными успехами, сколько несокрушимой верой в себя, в свой интеллект. Отец и мать души в нём не чаяли и не отказывали ему ни в чём, справедливо видя именно в нём — среди почти десятка(!) всех прочих своих детей — истинную надежду семьи.
Мальчик рос энергичным и совершенно чётко осознавал свою исключительность. В 17 лет он становится студентом — сначала Боннского, а затем и Берлинского университетов (естественно, специальность была выбрана юридическая). От него исходила некая гипнотическая сила, неотразимо действовавшая на всех, кто имел счастье (несчастье?) с ним столкнуться…

ОНА была старше его на четыре года и считалась первой красавицей Трира. Её отец носил древнюю аристократическую фамилию, был тайным советником и спокойно подыскивал для своей дочери блестящую партию. Тем большим сюрпризом явилось для него известие о тайном обручении дочери с сыном местного выкреста!
Впрочем, первым эту новость узнал Гиршель-Генрих. Матримониальные планы юноши никак не вписывались в отцовскую концепцию о будущем семьи, и бурные сцены между отцом и сыном следовали одна за другой. Молодой человек был непреклонен и не собирался отступать. В итоге сдаться пришлось отцу, который в очередной раз убедился — со смешанным чувством сожаления и гордости — в неординарных способностях своего сына. Да и то сказать: красавица-аристократка, самая завидная невеста в округе, умница, и вдруг совершенно потеряла голову, готова была идти на разрыв с родителями, на долгое-долгое ожидание, на неизвестность, на лишения, на всё — лишь бы только быть вместе с тем, кто необъяснимым, магическим образом полностью завладел её душой!
Так вот они и жили: он, весёлый, неудержимый («мы были тогда дерзкими парнями!»), душа компании, — в столичном Берлине, она, планета его звёздной системы, раз за разом отказывавшая очередным претендентам на её руку, — в провинциальном Трире.
Свадьбы, впрочем, пришлось ждать долго по всем меркам. Сохранилось её письмо к своему избраннику, датированное мартом 1843 года. Это означает, что ей уже 29 лет. И она только недавно похоронила своего отца. Читаем в том письме:

… Ты никогда ещё не был более любимым, милым и очаровательным, и всё же всякий раз после твоего ухода я пребывала в восхищении, и мне всегда хотелось вернуть тебя, чтобы ещё раз сказать, как сильно, как полно я люблю тебя. В прошлый раз ты ушёл победителем; я не могу выразить, как ты мне дорог в глубине моего сердца, когда я не вижу тебя и передо мной стоит, как живой, только твой образ, такой преданный, такой ангельски кроткий и добрый, во всём величии любви и блеске ума. Если бы ты теперь был здесь, какую способность быть счастливой нашёл бы ты в своей храброй малышке! Но если ты когда и проявишь плохие намерения или даже злой умысел, то я не стану противодействовать. Я покорно склоню свою голову перед злым мальчишкой. «Что», как? — Свет, вот что, как свет. Помнишь ли ты наши разговоры в сумерках, наши игры на угадывание, без слов, наши часы в полудрёме? Любовь моя, каким хорошим, каким дорогим, каким внимательным и радостным ты был!
Каким блестящим, каким торжествующим вижу я тебя, как стремится моё сердце всегда быть с тобой, как оно трепещет с восхищением и очарованностью при мысли о тебе, как оно с тревогой повсюду следует за тобой… Везде я сопровождаю тебя, я иду перед тобой и я следую за тобой. Если бы я только могла расчистить и выровнять твою дорогу, убрать все препятствия, стоящие перед тобой! Но, увы, нам не дано крепко ухватиться за колесо судьбы. Со времени грехопадения мужчины, со времени греха мадам Евы мы обречены на пассивность. Наша участь — ждать, надеяться, терпеть и страдать…

Далее девушка, пытаясь не отставать от своего любимого, трогательно рассуждает вперемешку о своих и о его делах, об акциях, попутно рассказывает, как её обманули на целых шесть пфеннигов, затрагивает проблему покупки платья, проявляет нежную заботу о молодом человеке:

«… Я хотела бы, чтоб ты ничего без меня не покупал и экономил деньги для поездки. Видишь ли, потом мы будем покупать вместе, и если кто-то обманет нас, то, по крайней мере, не одного», проявляет милую ревность: «Ты хорошо себя вёл на пароходе? или там снова оказалась мадам Германн? Плохой мальчик».

Заканчивается же письмо так:
А теперь прощай. Разлука причиняет боль. Сердечную боль. До встречи, мой единственно любимый, конфетка моя чёрненькая, чуточку шероховатая. «Что», как! Ах ты, плут этакий! Талатта, талатта, до свидания, пиши скорей, талатта, талатта.

Письмо это было написано, повторяю, в марте, и в нём уже чувствуется радостное предвкушение свадьбы, которая и состоялась всего через три месяца, 19 июня 1843 года, после семилетнего томительного ожидания.
Потом они уже не расставались надолго. Светская жизнь осталась в прошлом, впереди у них были трудные годы, скитания по разным странам, городам и углам, ломбарды и с трудом отдаваемые долги, постоянные просьбы о помощи у друзей и родственников, рождения и смерти детей… Через 13 лет супружества, почти день в день, 21 июня 1856 года, муж послал ей из Манчестера в Трир такое вот письмо:

Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, но он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже «чёрные мадонны», самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае, ни одну из этих «чёрных мадонн» так много не целовали, ни на одну не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одной так не поклонялись, как этой твоей фотографии, хоть и не чёрной, но нахмуренной и вовсе не отражающей твоего милого, очаровательного, сладостного (dolce), словно созданного для поцелуев лица. Но я поправляю то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, всё же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я беру тебя на руки, покрываю тебя поцелуями с головы до кончиков пальцев, падаю перед тобой на колени и восклицаю: «Я вас люблю, мадам!» И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр…
Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают… Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению — для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстаёт такой, какова она на самом деле — в виде великана; в ней сосредоточиваются вся энергия моего разума и вся сила моего сердца. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть…
Ты улыбнёшься, моя милая, и спросишь, с чего бы это я вдруг впал в риторику. Но если бы я мог прижать твоё нежное, чистое сердце к своему, я бы молчал и не проронил ни слова. Лишённый возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи…
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где ещё мне найти лицо, каждая чёрточка которого пробуждала бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мои невосполнимые утраты читаю я в твоём милом облике, и когда я целую твоё милое лицо, я преодолеваю моё горе поцелуями. «Погибший в её объятиях и воскрешённый её поцелуями» — в твоих объятиях, то есть, и твоими поцелуями…
Прощай, сердце моё. Тысячу раз целую тебя и детей.

Это письмо, одно из самых прекрасных в мировой литературе произведений о любви, написал 38-летний мужчина своей 42-летней жене. У них к тому времени были уже три дочери. Еще три ребёнка, два мальчика и девочка, умерли в детстве. Один новорожденный ребёнок умер безымянным. Целых шесть лет семья буквально нищенствовала в беднейшем квартале Лондона. Однажды за неуплату долгов у них забрали даже колыбельку только что родившейся дочери Франциски. А потом Франциска заболела и умерла, потому что не на что было вызвать врача; и у них не было денег, чтобы её просто похоронить. Деньги… деньги опять одолжили. Позже мать написала об этом так: «Когда Франциска родилась, у неё не было колыбели, ей долго отказывали даже в последней маленькой обители. Каково же было нам, когда мы несли нашу девочку к её последнему пристанищу!»
И был его тяжкий, изнурительный, многолетний труд. Она помогала ему, как только могла, подчинив всю свою судьбу его судьбе. Особенно тяжело давалась расшифровка его фантастически небрежного почерка, которым пугали специалистов-историков ещё почти век спустя. (Так получилось, что мне довелось в жизни оказаться довольно близко к В.К. Брушлинскому — одному из тех немногих людей, которые могли разбирать его почерк).
А потом ещё была его измена. Многолетнее сожительство со служанкой, ставшей фактически членом семьи. Был его внебрачный ребёнок, которого старый проверенный друг, чья репутация была и без того основательно подорвана, благородно записал на себя и отдал в приют.
… Она умерла в 1881 году, от рака печени, после долгих и мучительных месяцев боли. Он не был на кладбище, потому что ещё не оправился от тяжёлого воспаления легких. Всё тот же друг заменил его и на похоронах жены.
Свою любовь он пережил всего на два года.
О Женни фон Вестфален и о Карле Марксе слышал, наверное, каждый. Но едва ли кто знает об их настоящей жизни…

Валентин Антонов
Январь 2006 года

------------------------------------------------------------------------------

Смерть супруги потрясла гиганта мысли. Он тосковал и не находил себе места. Карл Маркс носил в кармане фотографию супруги до самого последнего дня. Он пережил ее всего на два года и был похоронен в одной могиле с ней.