На своей страничке Зоя Эзрохи старательно перечислила все, чем занималась в жизни ради хлеба насущного: лаборант в цеховой лаборатории, техник, инженер в ГИПХе (Государственный институт прикладной химии); уборщица, посудомойка, почтальон, подсобница на Ломоносовском фарфоровом заводе, подсобница на мебельной фабрике, продавец игрушек у метро и на рынке. "Слабый росток моего бизнеса был скошен жестоким серпом августовского кризиса 1998 года", – завершает Зоя свой послужной список.

И всё это время Зоя писала стихи-во всех этих цехах,во всех этих рынках,стихи, кого-то восхищавшие,а кого-то возмущавшие.

 ***

А если б я была иною,

Ты не прошёл бы стороною?

Нам бог внушил совместный путь,

Но в чём моя таится суть?

 

А если б я была животным,

Блохастым и нечистоплотным,

И в тварь какую-то с хвостом

Судьба бы тыкнула перстом?

 

Я говорить бы не умела

(Корова, курица, коза),

Лишь подошла бы и несмело

Тебе глядела бы в глаза.

 

Возникла б я перед тобою

Однажды на закате дня...

Тогда ‒ ты спорил бы с судьбою?

Тогда ‒ узнал бы ты меня?

 

 В шоке.

Итак, теперь в стихах неужто можно всё ‒

Располагать строку окружностью, квадратом,

Длиннее, чем Гомер, короче, чем Басё,

И вовсе ни о чём, и выражаться матом?

 

Без точек, запятых, без сердца, без души,

Без смысла, наконец, и без таланта даже...

Скачи-скачи-строчи-пиши-пиши-спеши

К высоким тиражам на чистом эпатаже!

 

Я, в пушкинский вцепясь заветный с детства том,

В святыню и оплот, ‒ такая ж коммунистка:

Я не могу понять, творится что кругом.

Исчезла красота, и всё так пало низко.

 

Мне Боря говорит, что рамки раздвигать

Искусству суждено. Ну что ж, не мрачный замок

Поэзия ‒ а сад, свобода, благодать.

Давайте раздвигать! Но как совсем без рамок?

 

И андеграунд чужд мне так же, как совпис, ‒

Бездарен и силён, активен, пуст и знатен,

Проворен и хитёр, как старый ушлый лис,

И мимо не пройдёт он жареных курятин.

 

Где Батюшков и Мей, Есенин, Блок и Фет?

Где Тютчев, Гумилёв? Где Хлебников, Кручёных?

Куда же вы ушли, зачем вас больше нет,

Ходящих по цепи больших котов учёных?

 

* * *

Когда до неба ближе, чем до дома,

Когда ромашка выше, чем сосна,

Я радуюсь и думаю знакомо:

Такою быть вселенная должна.

 

И убеждаю мысленно кого-то

(И нелегка же миссия моя),

Что стрекоза не меньше самолёта,

А человек не больше муравья.

 

Мои желания.

Не повстречайся, фея, мне в лесу,

Где я брожу под соснами, плутая,

И если даже я тебя спасу,

Не надо слов, о рыбка золотая!

 

Ты, палочка волшебная, в мои

Не попади отчаянные руки,

И мимо роковой моей бадьи

Плывите с богом, сказочные щуки.

 

И, выброшены на берег волной,

Сто тысяч лет не кормлены, не бриты,

Из ёмкостей, раскупоренных мной,

Не вылезайте, джинны и ифриты.

 

Уж лучше вам ещё сто тысяч лет

Не увидать родных дворцов и башен,

Чем исполнять моих желаний бред,

Который даже мне бывает страшен!

 

Мудрец и суета.

Ушла бы я, как некий инок,

За дальний горный перевал,

Чтоб надвигающийся рынок

Меня никак не задевал.

 

Я повернулась бы спиною

Ко всем превратностям земли.

За монастырскою стеною

Они достать бы не могли.

 

И тишина, природа, чётки

Забыть помогут кавардак,

Где скачут взмыленные тётки,

Зажав талончики в кулак.

 

Но где ж теперь найдёшь такое ‒

Тот монастырь, пещеру, скит,

Где бы оставили в покое

И радиация, и СПИД?

 

Где отыскать такую точку?

Среди каких укрыться стен? ‒

Хотя б какую-нибудь бочку,

В которой жить как Диоген?

 

Чтобы в один прекрасный вечер,

Прибыв ко мне на край земли,

И Горбачёв, и Буш, и Тэтчер

К замшелой бочке подошли.

 

«Что хочешь ты, Эзрохи Зоя?

Любую выбери страну!»

А я в ответ: «Хочу покоя.

Не заслоняйте мне луну».

 

Поэзия.

Так описать осенние отлёты,

Последних птиц высокую печаль,

Чтоб все стихи ‒ тетради и блокноты ‒

За ними следом улетели вдаль.

 

Так описать людей, сожжённых жаждой

Там, где пустыни жёлтая беда,

Чтоб все дожди, сверкая каплей каждой,

Дрожа от боли, кинулись туда.

 

Так описать несчастье и разлуку,

Утрату, холод, вечную тоску,

Чтоб чёрный револьвер, сжимая руку,

Сам потянулся к белому виску.

 

Слова.

Словно в джунглях тигрица,

Осторожно ступая,

Словно пушкинский рыцарь,

Безнадёжно скупая,

 

Я спускаюсь в подвал,

В потайные глубины,

Где хранятся слова

В сундучищах старинных.

 

Крыса юркнет в нору,

Наблюдает от скуки.

Ключ тяжёлый беру

В чуть дрожащие руки...

 

Как минутку свободную

Я урываю,

Так с улыбкой голодной

Сундуки открываю.

 

Ведь слова ‒ это тоже

Золотые предметы.

Есть дешевле, дороже,

Кольца, броши, монеты.

 

И за самое стёртое

Мелкое слово

Душу грешную чёрту

Заложить я готова.

 

В полумраке подвала

Руки в них опускаю.

Я их буквы смешала,

Рассыпаю, ласкаю.

 

Наклоняюсь к монетам,

Погружаюсь со стоном,

Я любуюсь их цветом,

Наслаждаюсь их звоном...

 

Сундуки запираю.

Выхожу из подвала

И столы вытираю,

Как ни в чем не бывало.

 

Я храню и лелею

Это тайное злато.

Как я много имею,

Как я странно богата

 

Сын.

Беру в охапку эту крошку

И в ротик ей пихаю ложку,

И крошка чмокает вовсю

И ест подобно поросю.

 

Туда-сюда летает ложка,

А чуть задержится немножко,

Дитя, как маленький паша,

Бушует, ручкою маша.

 

И извивается Матвейка,

Как будто толстенькая змейка.

То стан совьёт, то разовьёт

И быстрой ножкой ложку бьёт.

 

Но вот окончена кормёжка,

Лежит измученная ложка,

И, двести граммов уплетя,

Замолкло сытое дитя.

 

 Память.

В прошлой жизни была я бездомною кошкой.
Вспоминаю с трудом, но сомнения нет.
Я не ела супов металлической ложкой
И не знала я роли бумаг и монет.

И участок в мозгу, как застывшая лава,
Все хранит отпечаток тех слез или грез.
А расцветка моя, как расцветка удава,
Из затейливых пятен была и полос.

Слишком много взяла я, пожалуй, с собою:
Бесполезные когти противятся злу,
Инфантильность, не вовремя хвостик трубою
И пристрастье к безделью, уюту, теплу.

И теперь, если сломлена я неудачей,
Если кажется тесным и душным жилье,
Укоризненный взгляд я встречаю кошачий,
Понимая его, как себя самое.

Говорят, что зверье, мол, счастливого нрава:
Меньше чувствует боль, безысходность и страх.
Потому мы имеем моральное право
Жить спокойно и весело в наших домах.

Если мне преподносят изложенный тонко
Этот вздор как одну из простых аксиом,
Я-то знаю, что также, как нынче ребенка,
Я любила котенка в столетье другом.

Что мне сделать для вас, мои сестры и братья?
Вы рассыпались в мире, как пестрый горох.
Больше двух или трех не могу подобрать я,
Не могу содержать больше двух или трех.

О Великий и Мудрый! За новой могилой
Дай мне новый сосуд для бессмертной души,
И притом надели меня властью и силой,
Только смутную память во мне не туши.

Прихоть.

Рожали нас - не спрашивали нас...
Л. Агеев

За что-то нам дана такая власть:
Безжалостно сюда мы вызываем
Тех, кто не мог ни вскрикнуть, ни упасть
И для страданий был недосягаем.

Безмолвие, незыблемый покой,
Столетия порхают как стрекозки.
Но вздрагивает кто-нибудь порой,
Далекой жизни слыша отголоски.

Незнание забвения милей.
Как разминуться с хищною судьбою?
А я, в угоду прихоти своей,
Дитя игрушкой сделала живою.

Собаку с кошкой - с улицы взяла,
Своей вины не вижу перед ними.
Но как я сына не уберегла
И обрекла носить людское имя!

И как его посмела вызвать я,
Окутав мозгом, телом, сердцем, кожей,
Из безопасного небытия
На этот свет кровавый белый божий!

 

Плёнка.

За этой суматохой, спешкой, гонкой
Мне с жизнью просто некогда дружить --
Как будто все кругом покрыто пленкой
Усталости и нежеланья жить.

Особенно крепчает эта пленка,
Когда в тридцатиградусный мороз
Я вижу исхудалого котенка,
Что к батарее лестничной прирос.

Особенно тончает эта пленка,
Когда удачно сложится стишок
Иль сонного тяжелого кукленка
Высаживаю ночью на горшок.


 
***

Какое счастье, что я не верю
В жизнь загробную!
Всегда имею, подобно зверю,
Нору удобную.

Мое спасение, подстраховка
Для той поры,
Когда придется укрыться ловко
В глуби норы.

Беситесь, беды, рыча от злости,
Когда умру:
Вам не ворваться, вы это бросьте,
В мою нору!

Напрасно лапу пихать с когтями
В норы отверстие -
Жизнь не всесильна. Сильна хотя и,
Но - не бессмертие!

Представлю - так, для игры стиха я,
Как дань минору:
Нет больше сил, ко всему глухая
Ныряю в нору,

А там - другая! Там жизнь другая!
В норе - засада!..
Об этом, даже предполагая,
Думать не надо.

Какое счастье, что я не верю
В жизнь загробную!
Всегда имею, подобно зверю,
Нору удобную.

* * *
До чего же стихи не нужны!
Что на свете еще ненужнее
Этой тонкости и глубины
В амфибрахии или в хорее?

Никаких не решают задач
Их густые пустые туманы.
Людям нужен сапожник и врач,
Капитаны нужны и путаны.

Усмири же гордыню, поэт!
Ты не больше, чем божья оплошка.
Мир - написан ли стих или нет -
Не изменится даже немножко.

Тяжко, горько сие осознать
В неоконченной жизни, в которой
Лишь лохматая эта тетрадь
Оправданьем была и опорой.

 

Плутон и Прозерпина.

У батареи в коридоре
Беспечно спит мой глупый кот.
Не знает он, какое горе,
Какое бедствие грядёт.

Я церемониться не стану.
Программа действия проста:
Беру в охапку и к дивану
Влеку нагретого кота.

Он бьётся, выгибая спину,
Он издаёт протяжный стон,
Напоминая Прозерпину,
Которую несёт Плутон.

…Лежит. Мурлыкает. У бока
Я ощущаю тёплый бок.
И я уже не одинока,
И он уже не одинок.
1974

Ода больничному листу.

Всю ночь болело очень горло
И я надеждою жила.
Свобода медленно простёрла
Ко мне роскошные крыла.

Когда бы не температура,
Ломота в теле, кашель, чих,
Не знала б ты, литература,
Не знала б ты стихов моих.

Тоска на время отступает,
И даль приветливо чиста,
Пока ладони мне ласкает
Тепло больничного листа.

Бумажка пасмурного цвета,
Преображающая свет,
Больничный лист, мечта поэта,
Казённый штампик, трафарет.

Прекрасен мир, как день получки,
Исчез бездушный счёт часам,
И носик шариковой ручки
Уже к бумаге рвётся сам.

Они безумно рады встрече,
Они целуются в захлёб.
Писать я буду целый вечер
Сквозь кашель, слабость и озноб.

Древнеегипетский папирус
Не больше для меня в цене,
Чем подтверждающая вирус
Бумажка, выданная мне.

* * *

Воспеваю тарелку, траву
Или вирусный грипп.
И в лесу никогда не сорву
Замечательный гриб:

Пожалею грибную красу.
В звоне летнего дня
Я лягушку в ладони несу -
Не боится меня.

И когда я улягусь в гробу,
То из чащи лесной
Прибегут муравьи и грибы
Попрощаться со мной.

Все воспетые мной приползут,
И печальный микроб
Незаметно уронит слезу,
Залезая на гроб.

Станет горько бездомным котам
И столовским котам,
Неизвестным местам и мечтам,
Незаметным цветам.

Прилетит, приклубится ко мне
Мной покинутый дым.
Кто еще в городской стороне
Залюбуется им?

Кто подумает: «Дым - это хвост
Неземного кота»?
Дым - обычен, обыден и прост,
А скучна простота.

Никому я не мать, не жена,
Не штурвал кораблю,
Но кому-то я все же нужна
И кого-то люблю.

Прощание с собой.

Пишу стихи. Не то. Опять не то.
Не звезды - лампа. Не душа, а тело.
Я думала: во вред пошло лито.
Но поняла, что просто потолстела.

Я становлюсь солидной. Что ни год -
Уверенней, спокойнее походка.
Мне ощущенье силы придаёт
Рождение второго подбородка.

Придя с работы, в зеркало гляжусь
И вижу, как полнею и умнею.
И радуюсь, и сравнивать стыжусь
Себя с собою бывшей. С тою. С нею.

Как много было в жизни чепухи!
И вот я разучаюсь понемногу
Читать стихи, придумывать стихи…
И слава Богу. Ну их! Слава Богу!

Ни смеха, ни движенья невпопад,
Ни пошлых слез над кошкою бездомной,
Ни денежных долгов, ни лишних трат -
Я стала так похвально экономной.

Я честно полюбила Ленинград.
Как хороши - решётки, Медный Всадник
И на Дворцовой площади парад,
И стриженный под бобрик палисадник!

Мне стало то же нравиться, что всем.
Теперь Фонтанку отличу от Мойки.
И не ищу уж стихотворных тем,
Романтики - в быту посудомойки.

Я молодость растратила свою,
Сгубила жизнь свою ни за копейку.
Еще не поздно, я создам семью -
Полезнейшую обществу ячейку.

Пусть будет он на прежних не похож.
Пусть будет всё толково и спокойно.
А если не получится - ну что ж,
Увяну одиноко и достойно.

Ах, что б ему побольше получать!
О, прочь мечты1 Я больше не мечтаю;
Как семечки - ведь стоит лишь начать,
Не оторваться, нет конца и краю.

Как семечки? Сравненье? Тоже прочь!
Довольно мне метафор и сравнений!
Довольно слов как будто, как, точь-в-точь
И прочих нерешённых уравнений…

Лечусь. Таблетки ем. Таблетки те
Больным дают покой. Но отчего-то
Больных располагают к полноте.
К тому ж ещё - сидячая работа.

Моя работа новая! Сижу.
Порой замру, любуюсь на порядок.
Мой стол! Сюда я папку положу,
А этот угол будет для тетрадок.

Вот картотека. Я склоняюсь к ней.
Вот ФРГ, Япония и Штаты,
Вот карандаш, и ножницы, и клей,
Тут рефераты, это - дубликаты…

Болит спина? Привыкну. Кто-то мной
Вдруг занялся: умнею и умнею.
Где б ни была, - как Золушка, домой
До полночи. До десяти, вернее.

Нет, не читать. Отнюдь. Я спать спешу
Я поняла: режим святое дело.
Я больше никого не насмешу.
Пора - остепенилась, потолстела.

…Босая, в безутешной тишине,
В конюшне той, что я назвать не смею,
Обняв Пегаса тёплого за шею,
Я горько плакала, и страшно было мне.

* * *

Вижу, вижу, чувствую прутья,
Но уже не могу свернуть я,
И нигде не найду ответа:
Что толкает меня на это?

Чтобы - белкою в колесе?
Чтобы быть, наконец, как все?

Что же лезу я в эту клетку?
И какому бесу в угоду?
Полюблю ли мужа и детку
Больше, чем стихи и свободу?

И сменив пелёнки сыночку,
И таща набитые сетки,
Вспомню ночку - да в одиночку,
Авторучку да эту строчку,
Буду биться о прутья клетки…

* * *

Мы возле счастья где-то близко кружим,
Но на него никак не набредём.
Я знаю, быть моим несладко мужем,
Но что же делать? - назвался груздём.

Уж очень тесен наш с тобою кузов,
Однако по пословице живи.
А мы еще заводим карапузов,
Чтоб, так сказать, узреть плоды любви.

Был мир когда-то солнечной полянкой,
Была такая в мире благодать!
Но груздь пленился хрупкою поганкой
И взял ее с собою - погибать.
1983

Вращение.

Все делать быстро, быстро, быстро,
Скорей, скорей, скорей, скорей,
Сверкать по дому, словно искра,
Среди кастрюль, детей, зверей.

Как будто в книге без абзацев,
Я потеряла смысл и связь.
Не за двумя - за сотней зайцев
Одновременно погналась.

Несправедливость и обида:
Ничем богов не рассердив,
Всегда верчусь, как Данаида,
Иль даже хуже - как Сизиф.

Вокруг меня - мои планеты
Живут лишь мне благодаря.
Моей энергией согреты
Материки, леса, моря.

И мысль, которая ужасна,
Меня пронзит в расплаве дня:
Ведь я остыну, я погибну,
Что будет с ними без меня?

Дождь.

Холодный день. Холодный мокрый день.
Блестит асфальта зябнущая кожа.
И мокрая холодная сирень
На розовую нищенку похожа.

Торчит из многочисленных прорех
Сирени соблазнительное тело.
Сквозь дождь и холод слышен свежий смех
Ей хорошо. Ей жить не надоело.

Отражение.

Я в зеркальном стекле отражаюсь -
Тёмный призрак с тоскою во взоре.
Отлежусь, отлечусь, от-рожаюсь-
Буду жить в совершенном мажоре!

Мы получим квартиру с балконом,
Ах, как будет прелестно в квартире!
Со своим ненаглядным законным
Заживу я в согласьи и мире.

Я детей дорогих раскидаю
По яслям, по садам и по школам,
И пройдусь по домашнему раю
С новым веником, с сердцем весёлым.

И, согласно возросшим зарплатам
Обзаведшись заветною дачей,
Побежим к ручейкам и опятам
Под ликующий голос собачий.

Как я много люблю и желаю!
Сластолюбка, гурманка, обжора,
Неспокойна к мурчанью и лаю,
Доживу ль до сплошного мажора?

Все меняется - страны и реки,
Но незыблемый образ зеркальный
Так печален - как будто навеки,
И прочней, чем рисунок наскальный.

 

 Противостояние.

Кому не надоест атака за атакой!
Да, я доведена. Да, я разорена.
С двумя детьми, тремя котами и собакой
И тридцать восемь лет, и я совсем одна.

Меня сшибает с ног на каждом повороте.
Я плачу, я больна. Я женщина, я мать.
Ругают продавцы, ругают на работе,
И всюду я должна гореть и успевать.

Безденежье, скандал и грязная посуда,
Потрепано пальто и сапоги подстать.
Но вам меня не взять, я счастлива, покуда
Есть в сутках пять минут, чтоб книжку почитать.

Да, я доведена. Да, я погрязла в тине,
Но вам меня не взять, нет, я не так проста!
Я счастлива, пока
есть в кошельке полтинник,
Чтоб рыбой накормить голодного кота.

Я, право же, хочу страшнее опуститься,
И ношу — тяжелей, чтоб мне не по плечу.
Еще, еще, еще — и легкая, как птица,
Сейчас я — запою, сейчас я — полечу!

Как странно: лишь тогда, когда плетусь уныло
И вызываю лишь сочувствие и смех,
В груди моей поет восторженная сила,
Я счастлива, горда, и я прекрасней всех!

***

Я купила маленький флакончик
Под названьем «Красная Москва»,
Развинтив его стеклянный кончик,
Я его понюхала сперва.

Карандаш чернее зимней ночи.
Он меня кпюет наискосок.
У меня теперь большие очи
Уползают прямо под висок.

Я теперь могу носить сережки,
Как береза или же ольха,
И гуляя с ними по дорожке,
Подцепить могу я жениха.

В поисках на ногти перламутра
Я хожу при серьгах и кольце.
И лежит рассыпчатая пудра
На моем веснушчатом лице.

Я иду, и вверх меня возносят
Туфли на высоких каблуках.
Я не знаю, как их люди носят,
Я б скорей ходила на руках.

Спотыкаюсь, падаю, ломаю.
Отлетают с криком каблуки…
Как другие носят — я не знаю —
Веселы, спокойны и легки.

Я покупки складываю в кучку.
Даже получается гора,
И свою чудесную получку
Вспоминаю, бывшую вчера.