Дед у меня был превеликий сказочник. Он вечно рассказывал мне про Шулигиных, маленьких гномах, помогающих деду Морозу раздавать подарки, про лесных духов, которые путают тропинки и выводят на ягодные полянки, о домовом, который ест мусор с паласа и квасит у кошки молоко в миске. Очередным рассказом в его перечне о домашней и лесной нечисти, стал Банный Черт. К нему дед относился с особым уважением.
У нас в саду стояла маленькая банька по-черному, в которой мы парились и мылись. В баньке было тесно и жарко, мы забирались на нестерпимо горячий полок, плескали на каменку из большущего ковша мятным квасом и «жваркались» вениками до того, пока не становились похожими на вареных раков. Потом бежали к реке купаться. В полу баньки у нас была щель в которую я вечно роняла мыло. Однажды, когда я в очередной раз уронила обмылок, дед улыбнулся:
— Ничего, Банный Черт съест, он земляничное мыло ох как любит…
— Какой еще Банный Черт? — сразу ухватилась я.
— Как, ты про Банного Черта не знаешь? — искренне удивился дед — Это же хозяин бани! Без него и пару нет, и веники служат дольше, он их подсушивает, да расчесывает специальной гребенкой. А если не по нраву чего, то он, когда из бани вымытым выходить станешь, возьмет да и мазнет тебя сажей.
Я недоверчиво посмотрела на деда. Да нет, не врет вроде, серьезно говорит:
— А ты его видел?
— Видел, как не видеть, только не так, чтобы сесть да поговорить, а мельком. Захожу как-то баню затапливать, слышу, возится кто-то. Смотрю, а он тряпочкой тазики натирает, да переворачивает, чтобы порядок был, значит. Сам маленький такой, чумазый, рожки на макушке, лохматый — жуть, из ушей дымок валит, губы красные, что у бабы накрашенной, хвостик свиной, нос пятачком и глазенками — так и зыркает, так и зыркает. Поглядел я на него, тихо стоял, боялся спугнуть, да только он все равно меня заметил, пальцем погрозил — не гляди, мол, не положено, и в печку — прыг, поминай, как звали.
— Так, может, он обиделся и ушел из нашей бани? — глядя прямо на деда, встревожилась я, — как же мы без него-то будем?
— Не переживай, он, конечно, обидчивый, да только ты к нему с добром и он к тебе — с добром. Ты мыло почаще ему кидай, только не новое, новое уж больно мылится, с нового он икает мыльными пузырями, а обмылки. Он всякое мыло ест — и хозяйственное, и душистое, лишь бы с душой кормили. Он у нас хороший.
— А как его зовут? — меня так и распирало от любопытства.
— Просто Банный Черт зовут. Ладно, пойдем купаться, а то не могу, жарко… — он спрыгнул с полка, выскочил в предбанник — босой, румяный, улыбающийся, помахал мне рукой.
Прошло с неделю с тех пор, как дед рассказал мне о хозяине нашей бани. Я теперь каждый раз бросала обмылки земляничного мыла в щелочку со словами «кушай на здоровье» и мечтала увидеть Банного Черта. Однажды я зашла в баню взять горячей воды, чтобы постирать рубашку. Зачерпнула было уже из бачка кипяток, как вдруг почувствовала прикосновение к плечу чего-то мягкого, словно совсем маленький котенок дотронулся лапкой. Повернулась, нет никого, и только что-то закопошилось за каменкой и вроде ворчливый голос скрипнул:
— Не расплескай водичку-то, неумеха — и еще хихикнул вроде.
Я быстро постирала, снова вошла в баньку, села у печки, шепнула в темноту:
— Ну покажись, не обижу…
Тишина. Никто не отозвался.
На следующий день снова пришла, принесла обмылок жасминового мыла, оставила на полке. Вечером истопили баню, помылись. Стала выходить, опять что-то мягкое, теплое коснулось щеки. Глянула в зеркальце — в саже щека. Чего-то не по нраву, видно, банному жителю. Рассказала деду с обидой:
— Я ему мыло принесла, покормила, а он меня сажей измазал.
— А какое мыло было? — дед пил крепкий чай с черемухой, кряхтел, чесал ногу.
— Жасминовое…
— Ах, вот оно что! — дед улыбнулся понимающе. — Забыл сказать, у него изжога с жасминового…
— Все как у людей…— засмеялась я.
С тех пор я носила Банному Черту земляничное, глицериновое, ромашковое мыло, оставляла в крыжечке шампунь, а он за это начищал тазики до блеска, и веники у нас всегда были душистые и свежие, словно только вчера наломанные. Больше мы с ним не ссорились, и часто, выходя из бани, я чувствовала прикосновение его мягоньких, волосатых пальцев, но сажей он меня не мазал, за свою считал.
Дед у меня был превеликий сказочник. Он вечно рассказывал мне про Шулигиных, маленьких гномах, помогающих деду Морозу раздавать подарки, про лесных духов, которые путают тропинки и выводят на ягодные полянки, о домовом, который ест мусор с паласа и квасит у кошки молоко в миске. Очередным рассказом в его перечне о домашней и лесной нечисти, стал Банный Черт. К нему дед относился с особым уважением.
У нас в саду стояла маленькая банька по-черному, в которой мы парились и мылись. В баньке было тесно и жарко, мы забирались на нестерпимо горячий полок, плескали на каменку из большущего ковша мятным квасом и «жваркались» вениками до того, пока не становились похожими на вареных раков. Потом бежали к реке купаться. В полу баньки у нас была щель в которую я вечно роняла мыло. Однажды, когда я в очередной раз уронила обмылок, дед улыбнулся:
— Ничего, Банный Черт съест, он земляничное мыло ох как любит…
— Какой еще Банный Черт? — сразу ухватилась я.
— Как, ты про Банного Черта не знаешь? — искренне удивился дед — Это же хозяин бани! Без него и пару нет, и веники служат дольше, он их подсушивает, да расчесывает специальной гребенкой. А если не по нраву чего, то он, когда из бани вымытым выходить станешь, возьмет да и мазнет тебя сажей.
Я недоверчиво посмотрела на деда. Да нет, не врет вроде, серьезно говорит:
— А ты его видел?
— Видел, как не видеть, только не так, чтобы сесть да поговорить, а мельком. Захожу как-то баню затапливать, слышу, возится кто-то. Смотрю, а он тряпочкой тазики натирает, да переворачивает, чтобы порядок был, значит. Сам маленький такой, чумазый, рожки на макушке, лохматый — жуть, из ушей дымок валит, губы красные, что у бабы накрашенной, хвостик свиной, нос пятачком и глазенками — так и зыркает, так и зыркает. Поглядел я на него, тихо стоял, боялся спугнуть, да только он все равно меня заметил, пальцем погрозил — не гляди, мол, не положено, и в печку — прыг, поминай, как звали.
— Так, может, он обиделся и ушел из нашей бани? — глядя прямо на деда, встревожилась я, — как же мы без него-то будем?
— Не переживай, он, конечно, обидчивый, да только ты к нему с добром и он к тебе — с добром. Ты мыло почаще ему кидай, только не новое, новое уж больно мылится, с нового он икает мыльными пузырями, а обмылки. Он всякое мыло ест — и хозяйственное, и душистое, лишь бы с душой кормили. Он у нас хороший.
— А как его зовут? — меня так и распирало от любопытства.
— Просто Банный Черт зовут. Ладно, пойдем купаться, а то не могу, жарко… — он спрыгнул с полка, выскочил в предбанник — босой, румяный, улыбающийся, помахал мне рукой.
Прошло с неделю с тех пор, как дед рассказал мне о хозяине нашей бани. Я теперь каждый раз бросала обмылки земляничного мыла в щелочку со словами «кушай на здоровье» и мечтала увидеть Банного Черта. Однажды я зашла в баню взять горячей воды, чтобы постирать рубашку. Зачерпнула было уже из бачка кипяток, как вдруг почувствовала прикосновение к плечу чего-то мягкого, словно совсем маленький котенок дотронулся лапкой. Повернулась, нет никого, и только что-то закопошилось за каменкой и вроде ворчливый голос скрипнул:
— Не расплескай водичку-то, неумеха — и еще хихикнул вроде.
Я быстро постирала, снова вошла в баньку, села у печки, шепнула в темноту:
— Ну покажись, не обижу…
Тишина. Никто не отозвался.
На следующий день снова пришла, принесла обмылок жасминового мыла, оставила на полке. Вечером истопили баню, помылись. Стала выходить, опять что-то мягкое, теплое коснулось щеки. Глянула в зеркальце — в саже щека. Чего-то не по нраву, видно, банному жителю. Рассказала деду с обидой:
— Я ему мыло принесла, покормила, а он меня сажей измазал.
— А какое мыло было? — дед пил крепкий чай с черемухой, кряхтел, чесал ногу.
— Жасминовое…
— Ах, вот оно что! — дед улыбнулся понимающе. — Забыл сказать, у него изжога с жасминового…
— Все как у людей…— засмеялась я.
С тех пор я носила Банному Черту земляничное, глицериновое, ромашковое мыло, оставляла в крыжечке шампунь, а он за это начищал тазики до блеска, и веники у нас всегда были душистые и свежие, словно только вчера наломанные. Больше мы с ним не ссорились, и часто, выходя из бани, я чувствовала прикосновение его мягоньких, волосатых пальцев, но сажей он меня не мазал, за свою считал.
22 июня 2006 года