И, высвободившись из его объятий, она понеслась наверх. Дверь открыла мать. Не говоря ни слова, она ушла на кухню. С видом, не сулившим ничего хорошего, в коридор вышел отец.

— Кто он? — грозно спросил отец, и у Маринки от страха подкосились коленки. Он все видел. Что сейчас будет! Точно убьет.

Ну и пусть! Она вдруг разозлилась. В конце концов, ей семнадцатый год. Она уже не маленькая девочка, которую ставят в угол. Она влюблена и имеет на это право.

— Мой знакомый. Из сорок седьмой школы. А что? — с вызовом спросила она.

— Как его зовут? И кто его родители?

— Дмитрий Рокотов. Папа полковник, как ты. Только еще не в отставке. Мама завуч в его школе. И я его люблю — так и знай.

— А не рано ты начала этим заниматься? Может, сначала хоть в институт поступишь?

— Ничем таким я не занимаюсь! — У Маринки от возмущения на щеках выступили красные пятна. — И в институт поступлю, можешь не сомневаться. Он, кстати, тоже туда собирается. Лучший программист среди старшеклассников города. Победитель олимпиады, между прочим.

— Митя, иди сюда, — позвала мать из кухни. — Оставь ее в покое. Раздевайся, дочка, небось, вся промокла.

— Ничего я не промокла, я же с зонтом.

Маринка разделась, прошла в свою комнату и выглянула в окно. Он стоял на том же месте и, задрав голову, смотрел на ее окна. Счастливо засмеявшись, Маринка постучала в стекло и помахала ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй и только тогда пошлепал по лужам к воротам. В душе у него все пело.

Господи, как хорошо! — думал Дима. — Какая чудесная девушка! Чистая, как росинка. Повезло мне. Теперь такая девушка редкость. Буду с ней встречаться. А потом, может, и женюсь. Надо ее с мамой познакомить — она в людях разбирается, как никто другой. Если одобрит, точно женюсь. Года через три. Или два.

А у Маринки зазвонил  телефон.

— Мой совет: до обрученья не целуй его, — голосом Мефистофеля пропел Гена. — Ну как ты? Вся в процессе?

— Подглядывал? — взмутилась Маринка. — Как не стыдно!

— Зачем подглядывать? Я любовался открыто. Вы же стояли, как на сцене. А все жильцы — как на галерке. Сплошной театр! Ну давай, рассказывай.

— Гена, все замечательно! Он мне в любви объяснился. Представляешь?

— Сам объяснился? Как это было?

— Ну, он меня поцеловал... а я спросила: “Ты меня любишь?” А он сказал: “Ну конечно, люблю, очень люблю!” И еще повторил: “Люблю, люблю, люблю!”

— Значит, напросилась.

— Гена, ну зачем ты так? Все настроение испортил. Почему напросилась? Я же его за язык не тянула. Он говорит: раз целую, значит, люблю.

— Ничего это не значит. Целовать это одно, а любить — совсем другое. Мало ли кто кого целует.

— А ну тебя! Тебе просто завидно — вот что я тебе скажу. Он меня любит — я в этом уверена. Ты бы видел, какое у него было счастливое лицо.

— А он тебя не спросил, любишь ли ты его?

— Нет, а зачем? Это же и так видно.

— Все равно, плохо, что не спросил. Лучше, если он будет хоть чуть-чуть в этом сомневаться.

— Вот уж чего-чего, а притворяться я не умею. Ну тебя! Не хочу больше слушать.

И она положила трубку.

Гена походил по кухне, не зная, чем заняться. Хотелось только одного: позвонить Лене. Но он слишком хорошо помнил ее реакцию на его прошлый звонок и боялся нарваться на новую отповедь. Наконец не выдержал.

Хоть голос ее услышу, — подумал он, набирая ее номер. Ну, пошлет — ну и что? Проглочу, не в первой. А вдруг повезет.

— Лен, это я, — покорным голосом произнес он, приготовившись ко всему.

— Слышу, — ответила она. И вздохнула.

— Ты чего делаешь?

— Ничего.

— Ольга Дмитриевна дома?

— Нет, она сегодня поздно придет.

Какой-то у нее голос... смирный, без привычной в последнее время агрессии. Может, помягчела?

— Лен, можно к тебе? Я тоже... ничего не буду делать. Вместе скучать веселее.

— Обещаешь?

— Клянусь!

— Ну иди.

Он съехал по перилам на третий этаж. Она увидела это и только покачала головой, пропуская его в квартиру. Потом подошла к окну и стала глядеть в темноту.

— Не знаешь, что с Маринкой? — помолчав, спросила она. — Ее нигде не видно.

— Она влюбилась, — ответил он. — Только что целовалась до потери сознательности. Сейчас дома − летает под потолком.

— Я видела. Кто он?

— Парень из сорок седьмой. Ничего особенного. На гитаре играет. И песни сочиняет на ее стихи.

— А... понятно.

— Я на компьютерные курсы записался. Только там домашние задания дают. Можно на твоем их делать?

— Конечно. Делай, когда надо.

— Лена, что с тобой? Какая-то ты не такая. Грустная очень.

— Не знаю, Гена. Наверно, эта четверть меня доканала. Все гнала, гнала. Вот — все пятерки, а никакой радости. Наверно, депрессия. А может, просто устала.

— Можно я включу компьютер? Хочу поработать с клавиатурой — я еще не все клавиши усвоил.

— Конечно, включай. Вот возьми хороший учебник — здесь все есть.

Она села рядом и стала смотреть, как он запускает программу. Лицо ее было таким печальным, что у него заныло в груди.

Если она сейчас попросит достать Луну с неба, — подумал он, — полезу.  Сначала на крышу, потом на антенну, потом на облако. Может, дотянусь? Господи, как я люблю ее! До смерти.

И когда она наклонилась к нему, помогая установить курсор, он не смог совладать с собой. Обнял ее, прижал к себе и стал целовать в висок, в шею, в ухо — в то, что оказалось рядом с его губами. И вдруг с ужасом увидел, что по ее лицу потекли слезы. Она молча плакала.

— Леночка, что с тобой? Ты обиделась, да? Не плачь, я больше не буду. Тебе очень неприятно?

Он отошел от нее и встал у стенки, спрятав дрожащие руки за спину.

— Нет, это ты прости меня, Геночка, прости меня! Я знаю: ты хороший, ты лучше всех! Ты так меня любишь! Но я не могу, не могу... сама не знаю почему. Не могу...  с тобой...  у меня не получается. Ты подожди...  еще подожди, не торопи меня. Может быть, потом...  я привыкну к тебе, я...  я постараюсь! Только сейчас...  не трогай меня... пожалуйста!

— Хорошо, хорошо, не буду! Только ты не плачь. Я уже ухожу. Не плачь, ладно?

И он ушел. Поднимался по лестнице и думал: ей было одиноко и она впустила его к себе. Она все понимает, она хочет ответить ему − и не может. Что же это такое? Почему любовь так жестока к нему? Он всю жизнь старался стать достойным ее. И все впустую.

Но он еще поборется. Еще не все потеряно. Она сама сказала: может быть, потом. Он наберется терпения и будет ждать. Иначе — хоть с моста в воду. Ничего другого не остается.