И́горь Миха́йлович Лучено́к

Один только список его званий и наград занимает добрую страницу печатного текста. Но для композитора куда важнее то, что многие из более чем четырехсот песен Игоря Лученка стали любимыми не только в его родной Беларуси, но и во всех концах света. В списке солистов, исполнявших его произведения — Ротару, Толкунова, Пахоменко, Кобзон, Лещенко, Хиль, Вуячич и много-много других. А вокально-эстрадные ансамбли «Песняры», «Сябры», «Верасы» просто невозможно представить без песен Лученка. Недавно мэтру музыки исполнилось 70 лет. — Игорь Михайлович, вам удалось сделать невероятно много — и на творческой ниве, и, извините, на чиновничьих должностях. — Пару десятков лет назад был членом Верховного Совета СССР. Юбилей великого белоруса Максима Богдановича мы отмечали в Нью-Йорке, там «Песняры» и Мулявин пели мою песню на слова Богдановича «Ве­роника». Но перед этим мы все поехали в Ялту, где похоронен Богданович, побывали на его могиле. Там, естественно, пела Ро­тару. Мне показали ее студию. Так вот: у меня нет студии, нет даже мобильного телефона, ничего нет. Но зато на своих должностях я для композиторов и писателей «выбил» 130 квартир! Если могу кому-то помочь, то сделаю это обязательно. — Это качество приобретенное, или, как говорится, генетическое? Расскажите о своих корнях, о детстве. — Начать, пожалуй, следует с моего деда Луки. Он был почти двухметрового роста, очень сильный физически. Но я его не помню, он умер, когда мне было четыре года. А папа, когда был еще мальчишкой, великолепно играл на скрипке, хотя был самоучкой. Эта семья была в родст­ве с Голубком, первым народным артистом Беларуси, создавшим свой театр, а впоследствии репрессированным и расстрелянным. И когда Голубок в 1924 году приехал к ним и послушал юного скрипача, моего отца, мальчика, забрал в театр, где он проработал лет восемь. Но потом все-таки пошел на рабфак, закончил его, а затем мединститут, получил назначение в Могилев, где работал в психиатрической больнице. В 1938 году он женился на моей маме, которая тогда закончила Бе­лорусский государственный университет, вскоре родился и я. Появился на свет я в Минске, где жили родственники Голубка (на нынешней улице Ма­яковского). Впрочем, минчанином я был только три месяца, а потом мы вернулись в Гомель. Здесь нас застала Великая Отечественная. И отца как врача сразу же забрали на фронт. А мама, я и сестра Ла­риса поехали в Гомель, а оттуда нас повезли в товарном вагоне на восток, в Ростовскую область — хутор Бакланово, станица Моро­зовская. Там мы жили год, а нем­цы наступали. Сейчас трудно сказать, дошли ли они до нашего хутора. Я в прошлом году написал письмо сыну Михаила Шоло­хова, чтобы уточнить тот факт, и он ответил, что фашисты дошли только до Миллерово. А потом к нам приехал папа. Как в этой полной неразберихе он нас нашел, невероятно. Он повез нас в Сталинград, который я плохо помню. Помню страшный голод — ленинградцы там умирали. Но папа был военный врач, получал паек, и мы выжили. Это все — отрывочные детские воспоминания. Перекантовались некоторое время на вокзале, вскоре отцу дали направление — «Сталинградская железная дорога, город Сальск». Он работал там врачом, а мама — в техникуме. Мы жили в Сальске с 1942-го по 1946-й, три месяца были там в оккупации. Немцы нас не бомбили — они тихо вошли и тихо ушли, а бои шли на Кавказе, в Новороссийске. Закончил первый класс школы, и мы уехали где-то в конце июля 1946 года. Сальск — это родина Буденного, даже Сталин там проезжал. Теперь я там свой человек, почетный гражданин, бываю регулярно. И вот (спасибо железной дороге!) отцу дали направление в Пуховичи (Минская область), где он работал главврачом железнодорожной поликлиники и мотался со своим чемоданчиком по участку от Колядичей и почти до Осиповичей. Нет, врач — это святая профессия! В Пуховичах я учился со второго класса по пятый. — Каким был ваш путь в большую музыку? — Отец все время хотел, чтобы я стал «музыкантиком», поэтому определил меня в музыкальную школу к цимбалисту Израилю Григорьевичу Герману. Устроили мне экзамен, и Израиль Григорьевич сказал: «Берем». Так я очутился в шестом классе музыкальной школы. Учился прилежно, а жили мы тогда где попало — на съемных квартирах, в сараях… И вот — Декада белорусского искусства в Москве, где я должен был играть на цимбалах в оркестре Жиновича и петь в хоре: «Пусть живет любимый Сталин много-много долгих лет»… Репетировали эту песню полгода, Иосиф Виссарионович уже заболел, а мы все репетируем. Тут Сталин умер, и декаду отменили. Но нам все равно дали поощрение — повезли в Ленинград, Новый год мы отмечали в гостинице «Астория». В следующем году декада все-таки состоялась (я до сих пор храню удостоверение участника), там я уже не пел про Сталина, а только играл на цимбалах. А было мне тогда пятнадцать с половиной лет. И вот я закончил школу, сразу как цимбалист и как пианист, к тому же позанимался в композиторском кружке, который у нас в школе вел Ар­кадий Белый (автор знаменитого «Орленок, орленок, взлети выше солнца»). Его после постановления Жданова «Сумбур вместо музыки…» сослали к нам. И вдруг на всесоюзном конкурсе к 50-летию Великого Октября, где участвовало 90 песен, моя песня «Память сердца» получила первую премию. Та, которую пел Кобзон, получила вторую, а «дворняги» Лученок с Ясенем — первую, триста рублей. Деньги мы тут же прогуляли, но зато я подружился с Иосифом Кобзоном. Вы­яснилось, что мы оба из бедных семей, в один год пошли в первый класс… С тех пор и дружим. Когда он приезжает в Минск, то говорит: «Поехали к Вите». И мы вместе едем на кладбище, на могилу к Вуячичу, к Мулявину и… Машерову. А потом покатилось: вторая песня, третья, пятая, десятая, белорусская, русская… Я ведь хотя белорус по рождению, но давно уже делю всех людей на две национальности: хорошие и плохие. — В вашей жизни было много интереснейших людей. По­делитесь воспоминаниями. — Вторую консерваторию я закончил в Ленинграде, и в моей судьбе принял активное участие Шостакович (кстати, у него белорусские корни). Он принимал у меня экзамен, который я помню до сих пор — таким он был суровым. Поступало сорок абиту­риентов, а приняли только меня, да и то поставили тройку, сказав при этом: «Минск — это консервативно, будем Лученка переучивать». Два года я стажировался, а потом вернулся в свою провинциальную вотчину Минск, но сразу поступил в аспирантуру, где учился у Хренникова. Напи­сал там кантату, сонату, и вскоре Тихон Николаевич стал мне не только учителем, но и другом. Он был членом комитета по Сталинским премиям и рассказывал, каким Сталин был великим лицедеем. Однажды в 1953 году они сидели на заседании комитета, и Сталин стал возмущаться: какие вокруг негодяи, придумали это еврейское дело! А в это время по его приказу уже грузили невинных людей в эшелоны… Яркие воспоминания остались о Кирилле Трофимовиче Ма­зурове, с которым довелось вместе работать в Москве. Я ему как-то сказал: «Никогда не думал просто увидеть вас, а тут мы вместе работаем». И добавил, что, мол, в Беларуси помнят Ма­шерова и вас. А он ответил: «Я был жестче». И еще задал интересный вопрос: «А вы в крупной форме работаете»? Сейчас бы об этом никто не спросил — давай попсу! — Что вас связывает с Украиной? — Очень многое. Начну с того, что в 1961 году я очень заболел и поехал в Трускавец (у меня и сейчас там друзья), а потом был Моршин, Ивано-Франковск, Я долго болел и чудом выжил. А через десять лет камни в почках обнаружили у Мулявина, который уже тогда гремел. И я, пользуясь своими уже имевшимися связями (а без этого тогда нельзя было сделать ничего), устроил Володю хорошо. Там мы сочинили знаменитую песню «Скажи мне, Ганулька, чи любишь меня»? А после Карпат был Николаев, Донецк, куда я езжу четыре года подряд. И еще Декады белорусского искусства — Ривне, Львов, Киев… Недавно получил письмо из Чернигова — меня там, оказывается, любят и ждут. Помню, принимал участие в одной из годовщин освобождения Украины, нас возили в Корсунь-Шевчен­ковский, там были космонавты Бе­реговой и Попович. Ну а в Крыму у меня друг Виктор Липс­кий родом из-под «Пинска», сейчас он врач в Ялте, в санатории «Сосновая роща». А вот в Одессе никогда не был, но надеюсь еще побывать. — Вас считают лирическим композитором. Но, говорят, вы сочинили несколько маршей? — Это правда, но все — на уровне баловства. Дело в том, что в молодости я занимался спортивной ходьбой, и довольно успешно, у меня немало дипломов. И вот по просьбе коллег-спортсменов я сначала написал «Марш легкоатлетов», затем довольно удачный марш «Под знамена биатлона», потом марш общества «Динамо», а недавно еще и «Марш волейболистов». Так что спорту я не чужд, как и маршам. Да, и еще вспоминаю: когда был депутатом Верховного Совета СССР, то меня избрали председателем федерации тяжелой атлетики. И в зал к нам ходил на тренировки депутат Верховного Совета Беларуси Александр Лукашенко. Досье «ЗН» Игорь Михайлович Лученок Композитор, профессор, народный артист Беларуси (1982) и СССР (1987). Заслуженный деятель искусств Беларуси (1973). Заслуженный деятель культуры Польши (1989). Председатель Союза композиторов Беларуси (с 1980 г.). Лауреат Государственной премии (1976), премии Ленинского комсомола (1971), Международной премии профсоюзов (2001). Ректор Белорусской государственной консерватории (1982—1985). Почетный гражданин города-героя Минска, города Сальска (Россия), города Марьина Горка. Произведения И.Лученка исполняют известные солисты и музыкальные коллективы. Песни, романсы, баллады «Память сердца», «Мой родны кут», «Журавле на Палессе ляцяць», «Спадчына», «Алеся», «Веронжа», «Верасы», «Ой у лесе, у гушчары», «Стоят на рейде наши бригантины», «Мы идем по стране», «Если б камни могли говорить», «Хатынь», «Песня памяти Виктора Хары», «Че Гевара». «Письмо из 45-го», «Майский вальс», «Пока на земле существует любовь», «Зачарованая мая», «Трэба дома бываць часцей», «Закаи мае вёсны», «Я хаджу закаханы», «Бярозка», «Песня о Минске», «Світанак», «Куропаты», «Марьина Горка», «Авэ Марыя» (всего более 400 песен). Награжден многими орденами и медалями, почетными знаками, специальными призами. В 1999 г. состоялось открытие именной звезды «Игорь Лученок» на площади Звезд (Москва).