___keepration_220x220.jpg "page8-1024-full (1)")
CenioraИстория для романиста - Валентин Плучек, более 40 лет возглавлявший Московский театр сатиры, сделал его местом паломничества театралов, хотя ныне укореняется мнение, будто такими сверхпопулярными были лишь Таганка, «Современник» и спектакли Эфроса. Однако
История для романиста - Валентин Плучек, более 40 лет возглавлявший Московский театр сатиры, сделал его местом паломничества театралов, хотя ныне укореняется мнение, будто такими сверхпопулярными были лишь Таганка, «Современник» и спектакли Эфроса. Однако и в «Сатиру» достать билет было совсем не просто. Плучек как никто другой умел «коллекционировать» актёров: именно он открыл Анатолия Папанова и Андрея Миронова, Татьяну Васильеву и Валерия Гаркалина, пригласил из провинции Спартака Мишулина, Романа Ткачука, Бориса Плотникова. Звёзды этого театра и его режиссёр были известны всей стране. Но была у Валентина Плучека тайна, о которой до поры до времени не знал никто, даже он сам.
«ВАЛЯ, У ТЕБЯ УКРАЛИ МИРОВУЮ СЛАВУ!»
И о Плучеке ходили легенды. Постоянно вокруг него организовывалась команда. Он был несомненным лидером и новатором. Сначала, к примеру, создал студию «Город на заре», а одноимённая имевшая оглушительный успех пьеса возникла как импровизация. Было дано задание каждому актёру: написать короткую историю того персонажа, которого он хотел бы сыграть. Потом два руководителя студии - Плучек и Алексей Арбузов - выбрали самое интересное из предложенного, прямо на площадке выстраивали и записывали текст.Так родилась пьеса «Город на заре». А из студии вышли яркие личности, это ведь здесь первые свои песни сочинил Александр Галич, а Зиновий Гердт влюбился в поэзию.
Но главной «стройкой» Плучека стал Московский театр сатиры. Валентин Николаевич пришёл сюда в 1950 году. И для начала вывел из забвения драматургию Маяковского, опровергнув миф о несценичности пьес «Клоп» и «Баня». «Баня» увидела свет рампы в 1953-м (совместная постановка с Н.Петровым и С.Юткевичем) - это был почти мятеж, вызов прозаседавшейся партбюрократии.
Событием стала и поставленная Плучеком пьеса Н. Эрдмана «Самоубийца». «Валя, у тебя украли мировую славу!» - сказал ему всемирно известный английский театральный режиссёр Питер Брук, посмотрев этот спектакль. И ничего удивительного в том, что сказано это было по-русски и по-братски, не было... потому что они и в самом деле были братьями. Двоюродными!
«Это история для романиста», - сказал о ней Плучек. А завязался сюжет так. В 1905 году родной брат матери Валентина, студент, будучи членом РСДРП, участвовал в революции. Был арестован, посажен в Таганскую тюрьму. Но его родители, то есть дедушка и бабушка Плучека, люди довольно состоятельные, устроили так, что сына выслали за границу. Он уехал в Бельгию, получил там образование, стал инженером (Бельгия тогда славилась инженерами), женился на русской, а когда началась Первая мировая война и немцы стали наступать, уехал во Францию, а потом в Англию, где и осел. Там у него родились два сына: Алёша и Петя. Ни Питер, ни Валентин до определённого момента и не подозревали о существовании друг друга. В те времена родственников за границей иметь было опасно, сестра с братом не переписывались и потеряли друг друга.
Мать Плучека в девичестве носила фамилию Брук. Неудивительно, что Питер унаследовал эту фамилию по мужской линии. Удивительно, что Валентин никак не связывал с собой ставшего всемирно известным на рубеже 40-50-х годов режиссёра Питера Брука. В 1957 году англичанин приехал в Москву с труппой Королевского Шекспировского театра, чтобы показать своего «Гамлета». Естественно, смотрел и московские спектакли.
«И вот приходит он ко мне в театр на «Баню», - рассказывал Плучек друзьям, - а после заходит в мой кабинет и говорит нашему переводчику: мол, не надо переводить, я хорошо говорю по-русски. Побеседовали мы, а моя жена, присмотревшись к нему, говорит: «Слушай, он же до противного на тебя похож - губа эта «африканская», ямочка на подбородке...» А сестра тут же: «Из каких это он Бруков? Может, про наших что-нибудь знает?»
Спросить про «наших» не удалось, так как, когда Брук пришёл во второй раз на «Клопа», я был нездоров и в театре отсутствовал. Он оставил мне номер телефона. Звоню ему в «Националь», говорим о спектакле, и в конце я спрашиваю: «Мистер Брук, не известны ли вам какие-либо Бруки, живущие в России?» «Да, да! - говорит он пылко. - У меня здесь должна быть тётя!» Тут я называю имя моей матери, и он восклицает: «Да! Но где же она?» - «Она умерла. А я её сын». И оба мы на обоих концах провода замерли. Тут же условились встретиться в «Национале»; я пошёл в театр и говорю директору: «Ты за меня несёшь ответственность, иди в местком и скажи, что у меня открылся брат за границей». Потом мы с Бруком встретились, встали перед зеркалом, и он сказал: «Теперь-то я вижу, как мы похожи».
Позже он приехал в Москву ещё раз, уже с «Королём Лиром», привёз свою жену, тёщу, потом я поехал в Лондон знакомиться с дядей... Потом он звал меня в Париж на каждую премьеру и каждой сражал. После «Махабхараты», сыгранной в заброшенном карьере под Авиньоном, я думал: всё, итоговый спектакль, в нём есть буквально всё, о чём мечтали наши великие - Мейерхольд. Станиславский, Вахтангов... А Брук поставил «Бурю», и я опять был сражён...»
КСТАТИ
Теперь, когда это родство стало известно критикам, они волей-неволей сравнивают два дарования и походя бросают в адрес Плучека: да, он был хорошим режиссёром, но Брук - великим! Думается, что сравнение не вполне корректно. Ведь работали они в совершенно разных условиях. Бруку не приходилось преодолевать сопротивление партийных чиновников, «пробивать» пьесы и спектакли. И актёров Брук выбирал тех, с которыми хотел работать. Мог гастролировать по всему миру, снимать фильмы. Конечно, отсутствие тех препятствий, которые пришлось всю жизнь преодолевать Плучеку, отнюдь не умаляет таланта Брука, он и в самом деле гениален. Но Плучек был велик не только самобытным талантом художника, но и своей уникальной способностью не становиться рабом обстоятельств, а подчинять их своей доброй воле.
(Маргарита Марутян)
yanchenko
Fakel
«ДАЙ ЭТОГО, ПРОНЗИТЕЛЬНОГО»
В детстве он испытал серьёзный удар судьбы. Умер совсем не старый отец, а мать вышла замуж по истечении срока траура. Отчим дал Валентину свою фамилию, которую он и прославил, став режиссером. Хотя не любил отчима, убегал из дома, не хотел с ним жить. Даже подружился с беспризорниками. Родители нашли компромисс - определили его в детский дом.
Повзрослев, он решил поступить во ВХУТЕМАС и пришёл с заявлением, когда приём был закончен. Получив задание нарисовать стиснутые руки, очень легко, тут же, при профессоре, справился с ним и был принят. Но не успокоился. Шёл как-то по улице и увидел объявление о приёме в мастерские Мейерхольда. Зашёл и сразу поступил. Случай часто вмешивался в его судьбу.
Однажды Маяковский, увидев среди актёров театра Мейерхольда Плучека, настоял, чтобы он исполнил в «Бане» роль Моментальникова. В «Клопе» Валентин играл несколько ролей. Одну из них - Репортёра - получил тоже по рекомендации поэта, Маяковский сказал Мейерхольду: «Дай этого, пронзительного».
«Всеволода Эмильевича Плучек боготворил, - рассказывает Галина Полтавская, известный театровед, четверть века проработавшая помощником Валентина Николаевича. - Всегда, даже когда имя Мейерхольда было почти запрещённым, где бы ни работал Плучек - в Ташкенте, Чирчике, на Северном флоте, - на видном месте у него стоял скульптурный портрет Мастера. Много и с восторгом рассказывал о его репетициях. Вспоминал и том, как хотелось играть главные роли, а Мейерхольд ему их не давал. Однако Плучек не обиделся, а сделал вывод: значит, не надо быть актёром, - и ушёл из театра. Но когда его закрыли и арестовали Мейерхольда, позвонил опальной жене Мастера Зинаиде Николаевне Райх, поздравил с 8 марта. Она пригласила его в гости, и он пошёл, хотя в тот момент почти все отвернулись от этого дома, в который ещё совсем недавно стремились попасть...»
«Я не учился в театре Мейерхольда - я там родился, - рассказывал впоследствии Валентин Николаевич. - 17-летним мальчишкой я пришёл к нему. Моя юность опалена присутствием гения - он во всём, как воздух. Благодаря ему я на всю жизнь пленён живописью, музыкой, поэзией. Мейерхольд заставил нас вбирать в себя всё это, интеллектуальный накал в его театре был высочайший, сам он любил беседовать с нами, ошарашивая мыслями, образами. Мейерхольд не один - целое поколение таких людей было рядом. Как-то раз мы спросили его, какие качества нужны, чтобы стать режиссёром. Он ответил сразу, как будто заранее готовился: «Два врождённых: ум и талант, и три благоприобретённых: культура, вкус и чувство композиции». Мы часто употребляем слово «культура», не имея к ней никакого отношения. Я до сих пор считаю себя очень некультурным человеком, потому что я видел людей культурных. Кто мой учитель - Мейерхольд или Андрей Белый, который читал нам лекции о слове и во всех европейских и неевропейских языках прослеживал влияние на смысл лексемы одной буквы, скажем, «р»? ... Или, может быть, Эйзенштейн? Этакий гениальный лбище, ироничные, полные смеха глаза, беспрерывные шутки, но... так страшно с ним! Перед тобой человек, который знает всё на свете. Он ведь энциклопедист самых чистых кровей, у него была страсть к словарям и энциклопедиям, он их читал от первой до последней буквы и запоминал!..»