Лето в ковыле

                                                                                     Нет, не прошу я снисхожденья,

                                                                                     О милости у судей не молю.

                                                                                     Летите в свет, мои творенья,

                                                                                      На суд вас строгий отдаю!

1 глава. Почти дома.

Я почти дома. Я снова дома. Здравствуй, родная сторона!

Сзади просигналил автобус, и его водитель улыбается мне, высунувшись в окно из кабины. Как всегда кричу вслед знакомое ему: «Равиль, смотри за дорогой! Людей везешь!» И как всегда он мне только улыбается в ответ. И я машу рукой вслед уходящему автобусу.

До свидания, Равиль! Прощай на все оставшееся лето, болтливый водитель! Теперь может быть, глядя воспаленными от усталости глазами на дорогу, молча будешь ехать, держа путь в далекие Кайбицы. Или другая студентка сядет так же на переднее сиденье и вы будете разговаривать о многом.

До свидания, Равиль! Прощай на все лето!

И вот я одна среди бескрайних просторов пытаюсь найти взглядом затерянную среди холмов родную деревеньку.

Я спускаюсь с асфальта на нагретую солнцем землю, снимаю туфли с уставших ног и иду босиком по проселочной дороге, огибающей колосящееся ржаное поле. Еще не вызревшие колосья скрывают меня почти с головой, и кажется, что можно легко затеряться в этом бескрайнем море хлебов. Черная, жирная земля лесостепи щедро питает каждый колосок, ее соков хватит не на тысячи, а на миллионы и миллиарды таких колосков. Она способна вскормить и возлелеять всех и каждого отдельно.

Слева от дороги расстилается бесконечная долина царства ковыля. Он почти покрыл весь холм, превратившись в сплошное море, которое ни на минуту не остается в покое, ходит нежно-изумрудными волнами: ковыль начал только-только входить в полную силу и цвести. Ветер играет и поет в нем бесконечную, одному только этому вечно бесприютному бродяге известную песню, слова которой не разгадает ни один мудрец на свете.

Что человек на земле? Ковылинка в безбрежном море трав, тростинка в бескрайних просторах космоса с миллионами звезд и миров. Не нужно бури, всей громады Вселенной, чтобы раздавить эту ковылинку. Достаточно лишь легкого дуновения ветерка, каплю воды – и она мертва. Вселенная может отобрать у ковылинки только тело, но не лишит ее разума, не сделает бездушной. Ведь человек – мыслящая тростинка. Умирая, эта былинка будет осознавать, что она умирает, переживать, каяться, бунтовать и это превозносит ее над бездушной Вселенной. А Космос простить этого человеку не может. Смирения в нем нет.

В безоблачном небе надо мной ни единого намека на прохладу, ни облачка. Здесь царит тишина и покой. Только степной ястреб парит в небесной вышине. Лишь он один здесь господин и повелитель бесконечных просторов. Мне бы твои крылья, ястреб! Я бы понеслась к своему дому, к родным и близким над всем этим бесконечным и пестрым миром в ковыле.

Мне бы твои крылья, ястреб! Эх, моя горячая кровь! От вольных предков ты мне досталась. Свободной родилась, свободной и умру.

Осталось совсем немного, я даже не заметила, как прошла большую часть пути и иду по плотине на речке за деревней. Я уже почти дома.

Здравствуй, родная самобытная деревенька! Встречай свою дочь, я вернулась.

Милая сердцу родная деревенька, как мне тебя не хватало. Больно мне видеть, как ты потихоньку исчезаешь с лица земли, меняешься и гибнешь под напором всего нового и Запада. Неужели это цена за излишества и удобства города?

Новый мир облегчил труд и жизнь в деревне, но он же и губит ее, растлевает нравы и уничтожает исконные ценности. Люди уходят в город,  променяв землю на грязный асфальт, лунный свет на неон огней, а в деревне остались доживать свой век одни старики. В городе деревенские обычаи кажутся смешными и отсталыми, но ведь они и отличают нас от Запада. Мы будем жить как единый народ, пока помним и храним их. Зачем нам чужое, когда у нас есть столько прекрасного? Столько отвратительного ведь переняли.

Увлеченная мыслями я не заметила, как оказалась около водокачки, или бака, как называют его у нас в деревне. Хотя давно провели водопровод, в старой части села остались дома, где бабушки постаринке носят воду с колонок. Смотрю: баба Рая копошится с ведрами у крана.

В свое время она была красавицей. Невысокого роста, чуть полноватая она везде успевала: и в поле, и по дому, и на колхозной ферме, где работала дояркой до самой старости. Но со временем ее широкое добродушное лицо покрыли морщины, васильковые глаза выцвели, а косы, толщиной в руку, поседели.

- Здравствуй, бабушка!

- Олеся! А мы тебя вчера ждали. Уж беспокоиться начали, думали что случилось.

- Да что со мной случится-то?! Я ж девчонка шустрая, из воды сухой выйду.

- Сплюнь, милая, не дай Бог.

Бабушка набожна и немного суеверна, однако не верит ни в домовых, ни в водяных, ни в леших. Хотя стоит ее коту залезть в погреб и попортить продукты, она в сердцах ругает его: «У, нечистый ты дух!»

- Что ж, идем в дом.

- Бабуля, давай коромысло понесу.

- Не надо, внученька, сама донесу. Наверное, устала с дороги.

- Надо-надо… Я молодая, от меня не убудет.

И я, как в старину, положила на плечи коромысло с ведрами.

Уже скоро я сидела у бабушки дома и пила с ней чай. Бабушкин дом старый, бревенчатый, простоявший больше сорока лет, с огромной в ползадней, беленой печью, добротно излаженной покойным печных дел мастером, верой и правдой служил своей хозяйке и стал колыбелью для двух поколений. С поры моего детства здесь почти ничего не изменилось, только немного постарело.

Все-таки время безжалостный разрушитель. Оно не щадит ни людей, ни вещей, ни животных. Все когда-то полное свежести и сил стареет, а там недалеко и до гибели. И уже то, что жило, тонет в пропасти забвения. Никто и ничто на земле не вечно, хотя люди стремятся с помощью науки. Может оно и облегчит жизнь, избавит от боли потери  близкого человека, но люди еще не готовы принять этот дар.

Хорошо, допустим, стало человечество бессмертным, мы все живем вечно, только как земля нас стольких прокормит? А дети? Иметь-то мы их сможем, когда нас и так уже очень много? А как же счастье быть родителями? А ведь с гениями бессмертными были бы и преступники.

Пожалуй, этот дар принять бы мог только идеальный мир, но, к сожалению, это – утопия, сказка, мечта, которая нет-нет, да поманит за собой, как блуждающий огонек. Ее пытались создать многие правители, к ней стремились революционеры, однако бесполезно. Причина в самих людях. «Подумай, как трудно изменить себя, и ты поймешь, насколько невозможно изменить других» - сказал однажды один мыслящий человек и он был прав.

Через некоторое время вопросы бабушки отвлекли меня от мыслей, и разговор плавно потек в своем мирном русле. И вскоре я узнала о многом, что произошло, пока меня здесь не было.

- Ты бы знала, внученька, что у нас тут с молодежью-то случилось. Вся деревня целую неделю от смеха за животы держалась.

А дело было так: девки наши ушли на дискотеку в соседнюю деревню, а парни остались. В клубе скучно им стало, а когда закрыли, совсем тоска зеленая заела.

Один Бог знает, кто надоумил всю ораву на Ивана Купалу на речку идти посидеть у костра. Пришли, развели огонь, значит. Ребята, которые пошустрее были, в деревню сбегали, самогон раздобыли. Ну накатили по рюмашке. А грусть-тоска все равно одолевает. И начали тут они истории разные страшные рассказывать: про домовых, про леших, ведьм, русалок и прочую нечисть, чтоб как-то развеяться. И вышел у них тут спор великий: есть ли водяник на яре тутошнем?

- Есть! – гудит басом Колька-бугай.

- Нет! – комаром пищит Федька Длинный.

- Да тута он! Третьёводни удил уклеек и клюнул мне на уду сазан, такой мордан, небось на кило на пять тянет. А водяник мне как по леске чирканёт своим хвостищем и обрезал, как косой провел. Сам, как сейчас тебя, видел. Хочешь леску покажу, только домой придем?

- Брешешь ты все, небось сам леску обрезал, а теперь треплешься. Брехло ты, каких мало!

- Это я-то брехло?!

И сцепились тут они. Колька лупит Федьку, Федька мутозит Кольку. Товарищи бросились их разнимать.

- Пусти! – кричит Федька. – Я ему башку сверну!

- Удавлю, как скотину! – вопит Колька.

- А ну-ка, парни, дадим им остудиться! В речку их!

- В речку их! В речку!!!

- Правильно! В речку!!!

Кольку с Федькой похватали за руки, за ноги и поволокли к реке.

- А ну, ребята, раз, два, три, бросили!

И Колька с Федькой один за другим полетели в воду. Благо место здесь было мелкое.

Первым вынырнул Колька. А опосля показался Федька, да зацепился за что-то. Тут ему на свежую дурь и показалось, что водяник его за штаны держит и тянет, и тянет… Перепугался  Федька, думает: смерть его верная пришла – утопит его водяник.

- Помогите! – кричит. – Меня водяник за штаны держит!

Колька схватил Федьку за шиворот и поволок на берег, а половина штанов у страшилища осталось. И бежали они без оглядки до самой деревни.

А на следующий день пошли Колька да Федька с друзьями рыбу удить мимо того места, где вчера сидели. Смотрят – у берега суковатое бревно с длинной веткой плавает, а на ветке обрывок Федькиных штанов болтается. Все похватались за животы со смеху. Теперь Федьке при всяком удобном случае припоминают,  как ему «водяник» штаны порвал.

От всей души посмеявшись, я собралась домой. У бабушки, конечно, хорошо, но у себя дома всё-таки намного лучше.

2 глава. По ягоды.

Я дома уже полторы недели.

Ковыль из нежно-зеленого превратился в молочно-белый, отцвел, и теперь на ветру колышутся легкие хвостики-пушинки.

Лето в самом разгаре. Жарко. А в неглубоких овражках, где сохранилась весенняя влага, созрели ягоды – похожие на садовую викторию, но намного мельче, без названия, просто ягоды. Но и они недели через полторы почернеют и высохнут под жгучими лучами солнца.

Пожалуй, никто не проходит столько километров, как грибники и ягодники.

Сегодня, взяв в руки пластмассовые ведерки, мы с сестренкой идем к нашей заветной полянке на опушке дубравы.

Мы вышли за деревню, и на нас сразу же налетела туча оводов, оводов и слепней – бич наших мест летом.

Мы идем по холмам, разговаривая между собой, по пути собирая ягоды на полянках-пятачках в низинках.

Находишь полянку, смотришь: и листья ягодника вроде бы большие и темно-зеленые да сочные. Думаешь себе: «Богатый ягодник попался, много ягод здесь наберу, да крупных притом»

А начинаешь заглядывать – с полстакана ягод не находишь, и то все мелкие. Уходишь, думая: «И зачем я время-то на неё тратила?»

А рядом другая поляночка. Совсем невзрачная, листики чуть пожухлые и мелкие. Вроде бы даже и внимания не стоит, но все равно присматриваешься и начинаешь искать.

Наш мир людей тоже чем-то похож на мир растений. В нем тоже есть такие же «полянки».

На одного человека смотришь – умница-разумница, кричит об этом на каждом углу, а присмотришься получше – мелкая душонка, ничего кроме безрассудной жажды удовольствий в нем и нет. Пустышка, одним словом.

А другой – мышка серая и с виду неприметный. Только лишь узнаешь получше, глядишь -  того, кто пошустрее, за пояс заткнул.

- Ну что ты там копаешься?! – кричит мне сестренка. – Идем! Сто лет тебя ждать. Пока возишься, успею замуж выйти и внуков понянчить!

М-да, не лезет однако она у меня за словом в карман… Далеко пойдешь, Лазарева.

Я отмахнулась от своих мыслей, как от оводов и слепней, носящихся надо мной кучей и прилаживающихся к местам с кожей потоньше. Я рискую быть искусанной в кровь.

Дубрава почти близко. Мы прошли вдоль излучины балки, огибающей лес выше по склону. Здесь, в ложбинке, и притаилась наша заветная полянка, а дальше намного километров стена леса, в который врываются стрелами полосы полей и большие поляны.

Помню, рассказывали, что где-то в чаще дубравы стоит землянка, а в ней жила старая женщина. Когда-то она переселилась из деревни много лет назад, бросив все: и дом, и хозяйство; только изредка приходила в сельсовет, чтобы получить пенсию да купить муки, соли, круп и хлеба в магазине. Злые языки говорили, что она ведьма, и, когда эта женщина однажды пропала, сказали, что нашли ее мертвую за оградой кладбища.

Переговариваясь между собой, мы потихоньку набрали ведерки. Несмотря на то, что солнце клонилось к горизонту, было все еще жарко, и нам захотелось пить. В чаще леса был родник. Туда-то мы и отправились. Шли  осторожно, глядя под ноги: здесь водились гадюки. Если гадюка укусит, то человек может умереть не от того, что яд змеи сильный, а от дикой боли в месте укуса.

Мы подошли к ручью. Ручеек нес свои светлые воды из чрева матушки-земли, скакал по камушкам, звенел, переливался, манил своей прохладой. Боже мой, как здесь хорошо! Так спокойно, так легко. Все это просто волшебство, в скользящих лучах света. Я растворяюсь в гармонии леса, и меня нет. Меня несет с прохладною водою по камушкам к зеленым берегам. Первозданная природа, еще не тронутая, вдали от суеты этого беспокойного мира, прими меня в свои объятья и никогда не выпускай.

Утолив жажду, я стояла, ждала, пока напьется сестренка, совершенно забыв об осторожности, задумчиво ворошила прутиком кучу прошлогодней листвы. Закон подлости сработал как всегда некстати. Из вороха листвы послышалось злобное шипенье. Я попятилась, но было уже поздно: гадюка ползла на меня, собралась в клубок, стремительно бросилась и обвилась вокруг ноги. Я успела перехватить ее рукой под голову. Эта тварь забилась у меня в ладони. Я чувствовала ее скользкую чешуйчатую кожу. Защищаться любой ценой – было моей единственной мыслью.

Шла борьба не на жизнь, а на смерть между ползучим гадом, оружием которого был яд, и человеком – тонкокожим, беззащитным существом, обладающим всего лишь мыслью.

Я била гадюку об ствол дерева до тех пор, пока она не перестала метаться у меня в руке. Я немного ослабила хватку онемевших пальцев. А хитрой твари только того было и надо. Она извернулась и впилась в руку, сжимающую ее скользкое тело, чуть повыше запястья. От боли я разжала пальцы, и гадюка упала на землю. Не помня себя от ярости, как будто одичав, я начала топтать змею ногами. Жгучая боль подстегивала, придавала сил. Я нисколько не думала, что эта тварь может снова обвиться, на этот раз вокруг ног. Она уже перестала шевелиться, но я продолжала ее все равно топтать.

Гадюка больше не двигалась. Ее раздавленное тело лежало в мешанине листьев, веточек и земли.

Гадюка, я тебя победила. Слышишь меня? Ты проиграла, но билась достойно, хитрая тварь. Моя победа омрачена укусом, и может быть теперь я умру.

Моя рука пухла с каждой минутой. Я попыталась высосать яд из ранки, но толку от этого было никакого. Отплевываясь собственной кровью, я судорожно соображала, что делать дальше.

Сестренка стояла все это время в стороне, мертвая от ужаса, не в силах что-либо сделать.

- Оля, идем домой!

Мы отправились обратно. Невозможно было сказать, посмотрев на нас, кого покусала гадюка: Ольга была бледна, как смерть; я же, морщась от боли, шла и травила какие-то анекдоты. Только ей было не до смеха.

Не помню, как пришли домой. Только как-то в тумане промелькнуло: засуетились родители, а потом я погрузилась в какой-то тяжелый, похожий на дымный угар, сон и даже не чувствовала, как со мной возилась фельдшер…

Наверное, неслучайно с утра стоит слякотная погодка и моросит холодный дождь. Чувствовалась наступающая осень абсолютно во всем, даже в каплях на стекле.

Немного знобит, но все равно одеваюсь. Сегодня пойду не в деревню, где  смотрят на меня с презрением и страхом, а вглубь леса на одну заветную полянку за грибами. Люди, хоть и считают меня сумасшедшей или колдуньей, идут ко мне на поклон, если нужно вылечить непонятную болезнь.

Перейдя через ручей, попадаю на грибную полянку. Только здесь грузди лежат, развалившись в траве и грея на еще теплом солнышке свои полные тела, а пеньковые опята оковывают пень тяжелыми цепями.

Корзинка уже полна груздей, но несколько горстей опят все же не помешает. Грибки один за другим падают и заполняют ее доверху. Но тут пучок травы около пня зашипел и зашевелился, и черное смертоносное колечко обвилось вокруг руки. Укус… Попытка сбросить змею не удалась; гадюка обвилась вокруг ноги, опять укусила и скрылась в траве, оставив жуткую боль. Теперь стало не до грибов и нужно вернуться в землянку, чтобы сварить лекарство…

От боли мутится рассудок и перед глазами стоят огненные колеса. Невыносимый жар ломит тело, только холод земляного пола ненадолго облегчает мои страдания.

Из-за печки выполз огромный паук, за ним – другой. Пауки с большими мохнатыми лапами, горящими глазами и железными когтями сидят на полу и сверлят меня взглядом.  К ним присоединился еще один из-за чугуна, другой спустился с полки, за ним еще и еще… Пауки вылезали отовсюду и вливались в клубок, который рос и рос с каждой минутой. Они бормочут, смотрят на меня и грозятся разорвать.

Клубок подходил ближе, грозя втянуть и разорвать. Бежать, нужно бежать, чтобы не стать частью кучи обезумевших тварей; бежать так далеко, насколько хватит моих слабых сил.

Но сил хватило лишь на то, чтобы, шатаясь, выйти из землянки.

Полная луна заливала окрестности металлическим светом и серебрила верхушки деревьев, отчего резало в глазах… Боль усиливалась.

Лес зашевелился, словно живой, кусты потянули ко мне свои костлявые с колючками пальцы, а в кронах столетних дубов засвистел, завыл и дико захохотал леший. Кажется, вся лесная нечисть собралась здесь испить человеческой крови. Бедная моя душа. Нужно бежать из леса, иначе эти существа грозятся разорвать меня в ставшей теперь враждебной чащобе.

Тени, везде тени. Носятся вокруг меня и шепчут: «Куда же ты? Все равно не убежишь… Ты наша…»

И вот показалась ограда погоста. Эти твари не смеют за нее проникнуть, они остались выть и бесноваться за оградой.

Здесь была тишина и покой. Лунный свет мягкой струей лился с высоты и освещал кресты и надгробия.

Заиграла нежная музыка, и из могил начали выплывать в белых саванах умершие люди – легкие, прозрачные и колеблющиеся от любого дуновения ветерка. Они поднимались в небо, кружились и неслись в нем в белоснежном хороводе. Все были молоды, счастливы, прекрасны. Призраки  были рады освобождению от тягот земной жизни, и этим освобождением была смерть. Несколько духов отделились, спустились вниз, подхватили меня за руки и понесли в поющую вышину к золотистым облакам. Тело сразу обрело легкость, боль испарилась, все земное показалось мелочным и захотелось веселиться и плясать вместе с ними всю ночь напролет. Время как будто остановилось. Луна румяным яблоком катилась за горизонт, где-то в селе прокричал петух, а духи, сбившись в кучу, уносились в Страну Туманов, увлекая за собой новую душу…

Наутро от бушевавшей ночью грозы не осталось и следа. Жар прошел, но опухоль все еще не спадала. Я медленно приходила в себя ото сна. Нужно выздоравливать. Скоро начнется сенокос.

Люблю это время. Так хорошо ехать, развалившись, на возу после долгого трудового дня на душистом сене и смотреть на звездное небо. Ради этого стоило целый день обливаться потом на солнце и отмахиваться от тучи слепней. И какой-то сладко-шальной хмель заливает все сердце, теснится в нем и распирает.

Конец августа. Ковыль давным-давно отцвел и превратился в сухую жесткую былинку, колышущуюся на ветру. На улице все еще по-летнему, но по вечерам ветер доносит до нас прохладные приветы близкой осени. А солнце катилось огненным шаром в родные ковыли, унося вслед за собой мое короткое лето.