НА  ПЕРЕКРЕСТКАХ  ТВОРЧЕСКИХ  ДОРОГ .

                                       ПАТРИСИЯ  КААС .

Новый год надвигался волком из брянских лесов. Со смачным сопением он пожирал подкопленный народом бюджет, нес повышения тарифов на все. Люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Кобзон, Королева, Николаев. С десяток набивших оскомину имен, кроме Аллы, не обладающих ни голосом, ни талантом. Алла тоже выезжала разве на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря об Антонове, певце Серове. Инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Николаем Басковым с раздолбанной "Шарманкой" и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Опошлили, перемешали, свалили в кучу. Где хорошая песня, где романс, где арии. Хворостовский с Казарновской по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко, Марией Биешу не слышно. Конечно, старые. Но ленинградская "ДДТ" в опале, как и Владимир Кузьмин. Как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, западный певец свободно берет четыре октавы. "Наш" и на двух спотыкается как стреноженная корова. С трудом поймаешь по загнанным каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри. Отца и сына Иглесиасов, концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу совсем юной дивы. Даже в советские времена можно было узреть шведские "АББА", "Европа", немецкую "Модерн Токинг", самого Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч. Скучно стало, несмотря на "открытость" телеэкранного общества. Пойти некуда и не на что. Цены бешеные, услуги ничтожны. Опять получалось как всегда.

Года через три от описываемых событий я случайно попаду на концерт Патрисии Каас. Мечту, любимую певицу, эталон женской красоты и французского обаяния. Ростовскому бизнесу стукнуло тогда десять лет. Богатые люди города закупили зал в новом театре музкомедии, оставшиеся билеты выбросили в свободную продажу. Я наскреб четыре тысячи рублей на самый верх партера. Занял свое место, приготовился слушать божественный голос в сопровождении божественной музыки. Не тут-то было. Дебелые охранники громко переговаривались у входов в концертный зал, молодые девочки, парни в стильных европейских тряпках покидали свои места, бежали в туалет или в буфет. Искали ряды и кресла опоздавшие, им подсвечивали фонариками билетерши с гардеробщицами. Сзади и спереди обсуждали прикид элитарной даже за границей певицы, ее романы, в том числе с Делоном. Азиатский базар продолжался до конца первого отделения. Я с напряжением вслушивался в низкие отточенные звуки, жадно рассматривал обтягивающие ноги и попу певицы джинсы, черную кофточку в стиле а ля франсэ, оставляющую почти открытой левую сторону тела с будто мраморной полной грудью, высокую длинную шею, собранные как бы в простую прическу светлые волосы.Не переставал жалеть о том, что в спешке забыл слабые очки, через которые отлично виделся далеко отстоящий дома от дивана телевизор. Лишь когда во втором отделении Патрисия вышла на сцену в бесподобном, сшитом как бы из кусков материи, бежевом, до пола, платье и спела одну незнакомую песню, а вторую всемирный хит, я решился на подвиг. Не знаю, что подтолкнуло захватить одну из последних книг "Ростов - папа" с морпехом в черном берете и видами города за ним на красочной обложке. Не раз мелькала мысль, что сочинения артистам не дарят, что французская дива и русского языка - то не знает. Зачем ей лишний кирпич в багаж. Но вот взял. Перед концертом распорядитель, которого я попросил помочь, категорически отверг мои намерения. Сказал, что на сцену пройти не удастся, вручить том в руки певице не получится , потому что она пугливая. Разве что положить на край рампы во время перерыва между отделениями. Но когда усмотрел, что женщина с маленькой девочкой понесла цветы, сорвался с места. Я рванул по проходу в середине зала уверенно, упорно. Перед сценой секьюрити самой артистки схватил за руку. Показав обложку, я снова шагнул к лестнице. Руку крепко держали. Тогда я ужал ладонь, выдернул ее из цепких пальцев. Заметил, как растерянно оглянулся телохранитель на своих товарищей. Певица укладывала пышный букет цветов на подставочку позади себя. Я хотел пристроить книгу и купленную на рынке за десять рублей единственную гвоздику тоже на выступ. Но она обернулась. И я подался к ней, как икону держа том обложкой вперед. Она все поняла. Взяв его в  руки, всмотрелась в цветные фотографии. И вдруг обратилась к зрителям, высоко подняв над прической мое произведение. Зал взорвался аплодисментами. Положив цветок, вместе со всеми я зааплодировал в ладоши многолетнему кумиру. Патрисия развернулась, поклонилась мне глубоким аристократическим поклоном. По азиатски прижав руку к груди, я опустил голову. Крутнулся на каблуках, чтобы уйти, и заметил, что певица все еще грациозно сгибается в глубоком реверансе. Снова прикоснувшись почему-то к правой стороне груди, я согнулся еще раз, лишь после этого сошел в зал. Я был счастлив. В моей зигзагами жизни впервые произошло событие международного масштаба.

На этой высокой ноте можно было бы поставить точку. Но в третьем акте, когда Патрисия вышла к зрителям в свободном светлом брючном костюме, буквально не из чего высветилась маленькая деталь. Спев чудным низким голосом известный шансон из репертуара Эдит Пиаф, Каас получила очередной роскошный букет. И вдруг заметила, что моя гвоздика лежит в стороне от других цветов. Мило воскликнув в микрофон, поговорив сама с собой по французски, певица переложила ее на самый верх букетов, чем заслужила новые аплодисменты и возгласы уже покоренных мастерством зрителей. На душу мне упала еще одна капля бальзама.

                                            МИХАИЛ  КОНОНОВ .

Была середина 1984 года. Эпоха развитого социализма входила в "завершающий" этап. То есть, конец ее стал виден невооруженным глазом. Это было понятно и по бессвязным выражениям на телевидении очередного больного Генерального Секретаря  коммунистической партии Черненко, и по наступившему безвластию во всех сферах деятельности страны. В то время я работал в ДК Вертолетного завода. Сначала машинистом сцены, затем заведующим постановочной частью. К нам часто наезжали художественные коллективы из области, из других городов, столичные кино и театральные артисты. В веселье страна не отказывала себе никогда, несмотря на то, что полки продовольственных и хозяйственных с промтоварными магазинов пустели все больше. Однажды пришел во Дворец, а директор сразу предложил зайти к нему. Оказалось, что нас навестил известный, в то время всеми любимый, главный герой нашумевшего сериала по телевидению " Большая перемена" Михаил Кононов. Но не только тот сериал принес ему славу. Главную роль Кононов сыграл и в знаменитой картине "Начальник Чукотки", и в экранизированных  сказках по русским мотивам зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. То есть, в тех произведениях, которые наш народ любил больше всего. Естественно, перед встречей с такой величиной я подобрался, как мог, чтобы предстать перед гостем эдаким ростовским дэнди, к тому же, знающим на вверенном участке деятельности мельчайшую деталь.  Зажег на сцене рампу, включил остальные осветительные приборы. Вынес полированный журнальный стол, мягкий стул. Развернул плоскости падуг, сдвинул обе половинки занавеса так, чтобы из зала сцена казалась более уютной. Сам в ожидании появления артиста перед народом облокотился об ограждение с противовесами за ними. И вот вышел он, невзрачный, рыжеватый, с большой головой и высоким с залысинами лбом, народный артист Михаил Кононов. Избалованных частыми посещениями знаменитостей, особенно бесплатным проходом на все мероприятия, зрителей к тому времени набралось немного. Кононов осмотрелся, увидел меня за своей спиной. Невысокий, щупловатый. Абсолютно не похожий на тот образ, который сумел создать о себе на экране - там он объемный как Винни -Пух. Короче, встретишь на улице, пройдешь мимо. Затем нахмурился. Негромко крякнул, но все же присел на стул за столиком. Речь его была неторопливой, спокойной. Не как в кино, где он бегал за каждым, надрывался, на пределе сил стараясь помочь в меру своих возможностей. А возможностей этих - все видели - у его героев было не так уж много. Интеллигент, что еще говорить. День выдался пасмурным, народу в зале не прибавилось. С натяжкой проползли часа полтора. Так и не заинтересовав зрителей встречными вопросами, артист принялся закругляться. Ожидавший большего, я огорченно пожал плечами, и пошел открывать карман - огромное без потолков, под крышу, длинное помещение, в которое складывались все декорации. Вечером должна была начаться репетиция детского танцевального коллектива и сцену необходимо было освободить. Распахнул высоченные створки, нацелился идти за столом со стулом. И вдруг увидел, что Кононов вернулся от двери, ведущей в коридор с директорским кабинетом, остановился возле падуги и устало посмотрел на меня. Зал потихоньку опустел. Помявшись, я направился к электрощитку, пощелкал выключателями. Боковые бра по стенам зала, рампа, софиты по бокам сцены погасли. Стало, как всегда в просторных помещениях, сумрачно и неуютно. Не зная, уносить ли стол со стулом в карман, или дать время артисту, чтобы тот немного очухался, я прошел на середину покрытой тонкими полированными досками площади. Сложил руки на груди.

- Ты куришь? - неожиданно спросил Кононов.

- Бывает, - откликнулся я.

- Я бросил. Но... давай закурим. Я тебе не мешаю?

- Нет. Тогда пойдемте на мое рабочее место. Здесь пожарники гоняют.

Подхватив не нужные больше реквизиты, я направился к карману. Расчистив в узком проходе дорогу гостю, показал на поломанный диван, оставшийся от давно не игравшегося спектакля "Три сестры" по Чехову. Режиссер постановщик этого спектакля умотал в Москву. По слухам, организовал там свой театр, игравший импровизированные пьесы в обычном московском подвале. Опять же, по слухам, имевший шумный успех не только у избалованной московской публики, но и у залетавших на тусклый огонек зарубежных ценителей театрального эгоцентризма. Кононов опустился на краешек, неловко покрутил в тонких пальцах сигарету. Прикурил, неглубоко затянулся. И сразу закашлялся. Вид у него был весьма пожеванный. Одутловатое лицо, потухший взгляд. Руки немного подрагивали.

- Что творится... что творится..., - задумчиво протянул он. - Куда мы идем... И где остановимся, никто не знает.

Я не мешал артисту размышлять с самим собой. Понимал, что его накрыла полоса черная, которая приходит к каждому в определенный судьбою срок.

- Актеры пьют, певцы пьют, писатели бухают по черному. О поэтах, композиторах вообще молчу. Сам только из запоя выдрался.  

- И Савелий Крамаров пьет? - спросил я к слову, еще не зная, что этот  талантливый актер переехал на постоянное место жительства в Америку.

- А Крамаров лучше других? Пил, еще как, - глухо отозвался Кононов. - И Юра Яковлев, и Женя Леонов, и Валя Гафт, и Женя Евстигнеев, которого после развода с Галей Волчек на молодых баб потянуло. Все пьют. Теряем что-то. Нравственные устои уходят. Раньше шагу не давали ступить без просьбы об автографе. И теперь, вроде, не отворачиваются, но разговор заканчивается одним. Мол, пойдем со мной. Угощаю. Будто у меня нет денег, или я чем-то обязан. Месиво какое-то. Из обнищавшего или зажравшегося, но все равно быдла. Пьяного.

Я молча слушал актера, не пытаясь перебивать. Сам лишь недавно тоже с трудом ушел от длительного запоя. Боялся каждой встречи со знакомыми, любого случая, повода, предоставлявших возможность залить себя до нижней челюсти. Избегал попадаться на глаза даже директору Дворца культуры, с которым давно перевернули вверх задницей не один ящик со спиртным. Вонючий сигаретный дым наползал на глаза, выжимая непрошенную слезу. В последнее время и сигареты научились крутить из непросушенного, заплесневелого табака. Перевыполнение плана любыми силами и способами непроизвольно заставляло рабочих и колхозников наворачивать столько бракованной продукции, что ею уже были забиты по крыши все мыслимые склады. Лишь бы успеть урвать дополнительную премию. И я согласно кивал головой. Огромная страна постепенно растрачивала накопленное за время войны с гитлеровской Германией уважение к себе на мировой арене. Перед лицами наших хоккеистов за рубежом, просто туристов из СССР, представителями дипломатических миссий, не переставая трясли тряпичными петрушками и матрешками. Сами люди опускались до обыкновенного хамства по отношению друг к другу. В карман принялись заглядывать молоденькие девочки из танцевальных коллективов. Погримасничав у дверей, убегали на другой край сцены. Надо готовить декорации для очередной репетиции. Но и оставлять разоткровенничавшегося собеседника в не совсем нормальном состоянии было неудобно. 

- Ты можешь себе представить? - неторопливо продолжал рассуждать Кононов. - Ты должен, потому что сам работаешь в этой сфере. Со всей откровенностью скажу, артисты в трезвом виде перестали ходить не только на предварительные проигрыши спектаклей по мирового уровня произведениям, но и на генеральные репетиции. То есть, перед выносом наработанного на суд зрительский, умудряются накачаться до заплетания языков. И так везде, в любом столичном театре. Хоть Маяковского, хоть на пресловутой Таганке, хоть в театре Советской армии. Да хоть в Малом, или в самом БДТ. Нечего говорить, понимаешь? Не о чем рассуждать, тем более, импровизировать. Свободно перекладывать текст, не отрываясь от его основы. Стоп, здесь я, кажется, соврал. Именно на свободной, вынужденной импровизации и держатся все спектакли. Забываем тексты, не слышим суфлера. И на телевидении намостырились выступать под шофе. А про киношные съемки говорить нечего. Весело проходят. 

Загасив окурок носком начавшего облезать ботинка, артист подергал мешками под глазами. Я прекрасно понимал, что не этого он ждал от злодейки судьбы, не такой цели добивался. В последнее время его мало приглашали сниматься в кино. Наверное, и в театре складывалось не все благополучно. Непризнание незаурядного таланта, незамечание, непочитание за заслуги делали свое дело. Добавляла душевных смятений мерзкая обстановка в стране. Да, я ощущал его состояние. И когда он обратился с обычной в те годы просьбой, не смог отказать в услуге. Несмотря на зарок не пить, я успел дойти до того, когда не терпелось поддержать любую компанию. Вскоре к нам присоединился директор Дворца культуры. Потом еще кто-то. 

Не помню, как и во сколько мы расползлись. Спал я дома. За народного артиста Мишу Кононова не беспокоился. Во дворце было много пустующих комнат с постельными принадлежностями, под личным директорским присмотром. Потом, много позже, я не раз замечал в кинофильмах и телевизионных постановках знакомое, немного постаревшее, лицо. И всегда радовался любой роли любимого артиста, сумевшего, пусть на экране, взять себя в руки. Как сложилась его судьба на самом деле, я не знал.

                                 ТИХАНОВИЧ и ПОПЛАВСКАЯ .

Неожиданно ко мне устремился усатый мужчина за сорок лет. За ним спешила узкая в плечах, в больших очках, оттого казавшаяся нескладной, знакомая женщина. Сам мужчина в белой полосатой рубахе, в темных брюках, когда тряхнул побитым сединой чубом, поразительно кого-то напомнил. Лицо было одутловатым, говорившим о том, что он любитель закладывать за воротник. Глаза беспокойно бегали по моей фигуре. Женщина в зеленых в обтяжку до колен трико, в голубой майке тоже чувствовала себя не уверенно.

- Доллары принимаете? - решился на вопрос мужчина.

- Для того и стоим, - силился вспомнить я клиентов. - Сколько у вас?

- Вот, - раскрыв ладонь, усатый протянул помятые пятерки, десятки, единичку. - Подсказали, что здесь можно обменять на российские рубли.

- Небольшое "но", - пересматривая купюры, предупредил я. - Мелочь мы берем дешевле от крупных баксов. Спросом не пользуется. Во вторых, сдаем тоже ниже. На копейки.

        - Как скажете, - не собирался спорить клиент. Он был в натянутом состоянии. Так в досточтимом Ростове ведут себя приезжие из других областей. За его спиной озиралась по сторонам, наверное, супруга. - Пришли на базар, а российских денег ни гроша.

- Бывает.

 Взяв за основу сумму приема, по которой брал у сограждан, я достал калькулятор. Мужчина с женщиной не сводили с меня беспокойных глаз, словно я не занимал место менялы, а пробавлялся киданием владельцев иностранного капитала. Закончив подсчеты, я выдернул из футляра от польской косметики пачку российской налички. После того, как отморозки вырвали подаренную дочкой барсетку вместе с тремя тысячами баксов, желание приобретать новую не приходило в голову. К тому же польское как бы портмоне лучше притерлось под тощие финансы, надеявшиеся еще растолстеть. Передал деньги усатому, ухмыляясь на то, как неловко взял он их, не решаясь проверить при мне. Одновременно боясь отступать, что означало бы, что сделка завершилась.

- Все нормально, - приободрил я клиента. - Стою на виду, на обман не согласный.

- Пересчитай, - подогнала мужчину женщина. - Стесняться нечего. Тем более, человек намекнул сам.

- Без подсказок вижу, мошенничеством не пахнет, - настроился перебрать пачку рублей тот.- Разве товарищ занимался бы втиранием очков у людей на глазах? Он затащил бы в темный угол.

- Здесь тоже не проблема, - как бы ненароком подкинул я волнений. - Но профессиональные валютчики на подобное не пойдут. Все в норме?  

- Спасибо, теперь мы наберем продуктов.

Из глубины сознания докатилась волна былого. Я вперился в собравшихся исчезать клиентов. Перекинув яркую сумку на свободную руку, голенастая, нескладная женщина подхватила спутника под локоть. Подскочил торчавший поодаль, похожий на мать, длинноногий, очкастый, со светлыми волосами до худеньких плеч, отпрыск неопределенного пола и такого же возраста. Но к нему присмотреться я пытался после, когда семья вновь объявилась на выходе с рынка. Безрезультатно. А сейчас с жадностью поедал мужчину с женщиной, заставив последних приостановить движение.

- Поплавская, - выдавил я из себя. -  Ядвига.

Пришла очередь клиентки окидывать меня насмешливым взглядом. Усатый сдатчик обернулся тоже, улыбнулся.

- А ты Александр Тиханович, - отреагировал я. - "... как дорог край бярозавый в малинавай зарэ...".

- Распознали, - засмеялись оба. Саша добавил. - Есть еще порох, кали в самом Ростове не забыли.

- Откуда, ребята, - подался я вперед словно к близким людям, забыв, что самому не нравилось, когда обступали почитатели. В советские времена мы купались во всенародном признании и славе. Даже те, кто не имел к творчеству никакого отношения. Пользуясь нашими именами, сколько эти идиоты перетрахали принадлежавших вдохновению баб, обидно вспоминать. - Какими ветрами? С концертами? Где, в каком театре? Во сколько?

- Мы с теплохода, - подал руку Саша.- Круиз по городам рухнувшей империи. Артисты со всего бывшего Советского Союза. Приходи.

- Куда, братья славяне?

Ядвига Поплавская проявила нетерпение. В голове пронеслась мысль, что тревожится за супруга, в компании старых приятелей - музыкантов  развязавшегося по части спиртного. Видно было, Тиханович не прочь пропустить стаканчик. Как-то товарищ - белорус рассказывал, что в Минске известная в прошлом пара ведет музыкальную передачу.

- На набережную, к стоянке теплохода. Вечером будем давать концерт. Мы не первый день в Ростове. Не слышал?

- Какой там, - махнул я рукой.- Недавно книга вышла, проверяю, сколько текста пропустили, каких ошибок с опечатками наделали.

- Ты писатель? - приподнял брови Александр. Ядвига с интересом воззрилась на меня.

- Он самый. Волею судьбы занесенный на ростовский базар. Выживать нашему сословию нужно.

- Сочувствуем,- похлопал по плечу Саша. - Для талантливого человека здесь... Извини, брат, ждут с продуктами. Но мы заскочим еще, отплываем через день. Приходи на набережную.

- Вам тоже всех благ, - поднял я руки. Ядвига помахала ладошкой. - Если нужно обменять еще - это мое место.

Когда эстрадный дуэт с отпрыском скрылся в человеческом водовороте, я вспомнил, что рассчитал солистов без скидки на заслуги последних. Захотелось исправить ошибку, в следующий раз обменять баксы по курсу самому высокому. Окружавшие прибазарную площадь торгаши с уважением поглядывали на меня, в какой раз переспрашивая:

- Действительно Тиханович с Поплавской? Те, которые исполняли "Край березовый"? Это с ними ты так долго гутарил?...

- Они. Совершают круиз по городам бывшего Союза, - откликнулся я, забыв, зачем приперся на рынок. - От профессии никакого толку, зато от неожиданных встреч дыхание перехватывает. Кого только не перевидали.

- Министр внутренних дел, Жириновский, Киркоров, Зюганов... Кто на рынок, кто в собор. Для кого движение перекрывали, кто на своих двоих. Такое место достопримечательное.

Пряча нахлынувшую обиду, я отвернулся. Достопримечательные места были не только здесь. Встречался я и с Сергеем Бондарчуком, с Сергеем Михалковым. С Евгением  Матвеевым, Кларой Лучко на семидесятилетии у Анатолия Калинина. Целовал ручку у Ирины Мирошниченко. А вообще общался с Анатолием Софроновым, автором гимна "Ростов - город, Ростов - Дон", "Брянский лес", "Ах, эта красная рябина...". Стал лауреатом премии его имени. Бегал за водкой Мише Кононову, "Начальнику Чукотки", вместе с Олегом Стриженовым в заросшей паутиной осветительской ДК вертолетного завода искал нужные выключатели. Был в гостях у Виктора Мережко. В конце концов, у меня дома письмо от десантного генерала Лебедя, в котором он просил отдать голос на выборах за него. Встречи со знаменитыми людьми перечислять не стоит. Выплыли из памяти они по одной причине. Это были личности. Да, своего времени. Но именно личности, не променявшие талант на базарные разборки.

Когда затаренные продуктами Тиханович с Поплавской выползли с базара и, оглянувшись на меня, потащились вдоль церковного забора в сторону автобусных маршрутов, за ними следили все торгаши соборной площади. Я предложил бы помощь, если бы не знал, что ее не примут. В незнакомом городе доверять чужому мужчине набитые продуктами сумки было негоже.

В тот вечер выбраться на набережную тоже не удалось. Хлынул сильный дождь. Когда он закончился, я подумал, что успею только к шапочному разбору. Не пошел. На другой день Саша с Ядвигой объявились снова. Привели двоих человек из концертного состава. Я исполнил обет, обменял им доллары по самому высокому курсу. Александр опять оказался в приподнятом настроении, со мной обращался как со старым приятелем. Мы обнимались, целовались под недовольными взглядами Ядвиги. Я охамел, умудрившись пообжиматься и с Поплавской. Вдруг увидел в них обычных людей, без звездных комплексов. Помнится, когда приезжала Аллегрова, ее возили по городу одну в громадном автобусе. На перекрестке мы встретились взглядами. Я благодарно улыбнулся, она равнодушно отвернулась. Наверное, забыла, что Земля круглая. Вскоре обратился к ней спиной и ее протеже Игорь Крутой.

                                МИХАИЛ  ЗАДОРНОВ .

С Михаилом Задорновым произошел вообще смешной случай.

Вместе с поэтом Борисом Примеровым поднимались мы по лестнице Центрального Дома литераторов в Москве. А Миша спускался вниз. Тогда, лет пятнадцать назад, в конце восьмидесятых годов, он еще не гремел как сейчас. Был строен, худощав, немного растерян. Показалось, одинок.

- Привет, Михаил, - запросто поздоровался я с ним. 

- Привет, - остановился Задорнов. Лицо выразило напряженное ожидание. - Ты куда идешь?

- В ЦДЛ, - улыбнулся я, понимая, что человек силится вспомнить меня. - А ты?

- Да я тут... А что там будет? Какое мероприятие?

- Никакого. Решили выпить и закусить.

Борис Терентьевич сбоку шумно засопел. Я сразу заторопился:

- Ну, пока.

- Подожди..., - попытался остановить Миша все с той же миной растерянности на физиономии. - Может...

- Да мы по своему, - нашелся я под неловкую усмешку Примерова.

Мы продолжили считать ступени храма художественного слова с громадным залом заседаний, с респектабельным рестораном, кафе, закусочной, просто столиками между солидными колоннами, с массой известных на всю страну, и даже на весь мир, людей за ними. Оттуда только что вышел Задорнов. Почему-то один. Перед массивными дверями я оглянулся. С жиденькими рыжеватыми волосами, похожий на юношу лет семнадцати, Миша продолжал стоять внизу лестницы. На бледноватом, с розоватыми втянутыми щеками, лице его по прежнему отражалась печать замешательства. Но Борис Терентьевич уже потянул литую ручку двери на себя.