О гранях личности Кронида Гарновского

Так в оную минуту ленинградской моей жизни я встретил ботаника и биолога, спелеолога, лингвиста и поэта, переводчика Кронида Всеволодовича Гарновского. И почти сразу (лицом, и мыслями, и строем характера) узнал (признал) в нём моего Александра Грина. Пилигрим и бродяга по выжженным берегам зауральских рек и прибайкальским рифам, человек бивака и шалаша, романтик и поэт, он был ещё (важнейшая примета) потомок гордых ссыльных поляков…

Мой долг и благодарность Крониду я храню (и вот и теперь радушно делюсь с вами, с новым моим читателем) не столько за Грина (кстати, брат «Кронюшки», писатель из Боровичей Виталий Всеволодович – штурман и морской волк, – был в переписке с Грином в конце 1920-х), Данте, Марину, Заболоцкого, Виталия Бианки, о чём – ниже и подробнее, сколько за Адама Мицкевича…

Немало вечеров я провёл у Кронида дома, в коммуналке на улице Союза Печатников. Под тусклой лампой с абажуром доверительно, заговорщицки, шепотком он читал Мицкевича в подлиннике. Вот – счастье, вот – судьба… Мы думали, он не умрёт никогда, никогда... Ибо, несмотря на возраст и здоровье (Кронид Всеволодович страдал горлом сызмала и совсем не мог говорить громко), столько было в нём планов, интересов, выдумки и заразительного оптимизма.

Но он был, прежде всего, поэтом.

По образованию же – биолог-универсант, зоолог, ботаник, палеонтолог и археолог. Из боровичских крестьян. Из деревни Дерева. Родился в 1905 году... Научился читать по надписям на обложках книг из брошенной и растерзанной библиотеки сенатора Горемыкина. Был родовым ссыльным шляхтичем и русским дворянином, а его дед – крупным чиновником в адмиралтействе при царях наших. Кронид самостоятельно выучил польский (как мятежник – по генам) и – позже – итальянский! Итальянский, как он мне рассказывал, из ревности к переводчикам Данте. В погибельные 30-е годы решил перевести именно «Ад»! Песнь 17-ю. Показал Лозинскому – тот, удивившись, одобрил, но печатать не советовал... не время. То же сказал Николай Заболоцкий, которому Кронид Всеволодович показал и свои стихи.

Он был, как я уже сказал, биологом и ботаником. Во время блокады, сам голодая, составил несколько рукописных брошюр по съедобным травам и листьям. Многие спаслись этим... Как член Географического общества Академии наук Кронид Гарновский неоднократно выезжал в таёжные места в Забайкалье и там с женой – лимнологом Евгенией Чеславной Дорогостайской – изучал возможности спасения Байкала.

Был Кронид Всеволодович и детским писателем. Виталий Бианки, прослышав о нём, по рассказам бывалых людей, пригласил его в свою гениальную «Лесную газету» и даже помог Крониду Всеволодовичу выпустить единственную книжицу-сказочку для детей «О медведях и лесных путешественниках»...

Как поэта Кронида Гарновского волновали двое – Мицкевич (портрет висел перед его столом и лампой в уголке за ширмой, где он жил и творил со своими мыслями наедине) и Марина Цветаева. И ему принадлежит одно из самых проникновенных стихотворений, посвящённых её светлой памяти. Вот оно:

Не соборами, где венчаются,

Не больницами, где кончаются,

Не базарами, где торгуются,

Не бульварами, где милуются,

Не садочками в зрелых яблочках,

А прославишься ты Елабуга

Бугорком земли за оградою,

Где растёт трава ветроградная,

Где вспелеснут крыла голубиные

Над боляриной, над Мариною.

Кронид Всеволодович Гарновский умер 29 ноября 1988 года. По его завещанию, урна с прахом захоронена на таёжном кладбище в окрестностях Хангокурта, на территории заповедника «Малая Сосьва». Евгения Витальевна Дорогостайская закончила и издала книгу мужа о заповеднике (Гарновский К. В. В Кондо-Сосвинском заповеднике 1940-1945. Сокращенный вариант, законченный Е. В. Дорогостайской. ПО Исеть, 1993. 118 с.) На памятнике Гарновского выбиты строки из его стихотворения:

А там – осталось всё, как прежде, И не заметила тайга, Что мой костёр горел всё реже И наконец – совсем погас.

А там – всё тот же крик кукушки В берёзках тонких на заре, И у охотничьей избушки – Лилово-розовый кипрей.

Евгений Белодубровский.

***

И стану я лесной травой,

Лиловой мятой, медуницей,

Чтоб в жизни новой и простой

Под ветром голубым клониться.


Мне-золотые росы пить

И дрогнуть в утреннем тумане,

Но буду о тебе хранить

Нежнее сна воспоминание.


И ты сама, с другим вдвоем,

Идя под сводами земными,

Услышишь в шелесте моем

Твое задумчивое имя.

Гроза на Малой Сосьве.

Я по чести могу сказать,
Что не мало встречал я гроз,
Но такой вот, как та гроза,
Мне, пожалуй, видать не пришлось.

Ветер сосны ломал на дрова,
Ливень ринулся с высоты,
И забилась земная тварь
Под колоды, в траву, в кусты.

Разгорелся небесный бой,
Гром ворочался в высоте,
Но стоял под такой грозой
Мой товарищ, старик-хантэ.

Он кричал, он стонал и вопил,
Он шапченку сорвал с головы,
В грудь себя кулаками бил,
Кулаки выбрасывал в высь.

Было жутко смотреть в его
Обезумевшие глаза.
И над ним во весь небосвод
Бесновалась, как он, гроза.

Гром ворочался-Бог с тобой!
И еще не смолкал раскат-
На него налетал другой,
И еще, и еще подряд.

Все запасы небесных вод
Разом рушились с высоты.
...Он кричал, искажая рот,
Он топтал траву и цветы.

Он рубаху свою рванул.
Ни на миг не смолкая, он
Исступленно бросал в вышину
Заклинания былых времен.

Словно вновь возвратились года,
Что ушли навсегда от нас...
Я окликнул его...Куда...!
Он не видел меня сейчас.

С грозной силой наедине,
С духом Грома лицом к лицу...
Но уж было видно мне-
Подходила гроза к концу.

Пролетел над рекой кулик,
Прояснился прибрежный тал.
Он кричал-бормотал старик.
Тише, тише и замолчал.

Гром, еще сердит и могуч,
Грохотал в стороне от нас,
Но уже среди рваных туч
Проглянула голубизна.

И уже запищали вновь,
Было стихшие до поры,
Покушаясь на нашу кровь,
Темно-серые комары.

И усталый товарищ мой
Тяжело на колоду сел,
На разорванный ворот свой
С сокрушением поглядел.

И сказал:-Надо чай варить.
Мало-мало я мокрый стал.
-Да откуда сухому быть?
Ты зачем под грозой стоял?

Он поправил трубку во рту
И сказал:-Твоя мало знай!
Кабы я не шаманил тут,
То бы нам совсем пропадай!

Мы вдвоем развели костер
Из кедрового сушняка.
Голубого неба шатер
Отражала в себе река.

Впереди-бесконечный путь,
День за днем, от зари до зари-
Комариного царства жуть,
Деревянных уключин скрип.


Победа.

Ярок день, но густо пали тени
На старинный монастырский двор.
Путник всходит по крутым ступеням,
Узкой двери трогает затвор.

И худой, медлительный служитель
Говорит не подымая глаз:
-Вы пришли не в пору.Уходите!
Умирает доктор Николас.

-Проводи к нему!...Глухая келья
И распятие стынет стынет в полумгле...
Он лежит безмолвный на постели,
Безучастный к небу и земле.

Губы сжаты сухо и упрямо
И темней пергамента рука.
-Я принес Вам Вашу книгу прямо
С типографского станка.

Он безмолвен на суровом ложе.
И служитель, притворяя дверь,
Говорит:-Зачем его тревожить?
Он отходит к Господу теперь!

Шелестят шершавые страницы,
Голос друга замер, но в ответ
Тихо-тихо дрогнули ресницы:
Из-за темных век забрезжил свет.

Медленно легла рука на книгу
О круговращении светил.
Покорясь торжественному мигу,
Смерть остановилась на пути.

Тесно сжаты литеры латыни,
И горят заглавия слова :
- "Nicolas Copernici"...Отныне
Пройден путь к вершинам торжества!

Сорок лет мучительных, упорных,
Каждый день труда неповторим.
Хилого каноника из Торна
Не смутит теперь ни мир,ни Рим!

И теперь над ним бессильна злоба
И костер с застенком заодно!
Пусть встает, грозя рукой из гроба
Мрачный Торквемада-все равно!

Здесь, смертельной мукою томима,
Угасает немощная плоть,
Но огнем костров и тучей дыма
Истины вовек не побороть!

За окном проходит полдень мая,
Расцветает новая весна.
Тихо плещет Висла голубая,
Ласточки щебечут у окна.

О любви, о жизни вечно новой
Птицы легкокрылые твердят.
Он лежит, недвижный и суровый,
Взором угасающим следя,

Как дробятся сферы Птолемея,
Рассыпаясь в звоне хрусталя,
Как сияет Солнце пламенея
И стремится вкруг него Земля.


Колдун.

В шалаше моем, травой заваленном,
Сохнут травы в голубом дыму,
Человечьи головы оскалены...
Мне тепло и сухо-одному.

И, в тяжелом сне, обеспокоены
Темною багровою луной
По ночам ко мне приходят воины,
Погадать о схватке боевой.

А наутро я иду селениями,
Медными подвесками бренча,
И прошита жилами оленьими,
Рысья шкура на моих плечах.

И собаки на волков похожие,
По моим торопятся следам.
От меня сторонятся прохожие,
Дети жмутся, плача, к матерям.

Только-зависть темную,щемящую
Старики седые затаят...
Я пройду кустарниковой чащею
В лес, где ели старые скрипят.

Там, исполнен силы волхования,
Бормоча невнятные слова,
Чутким ухом преклонюсь к поляне я,
Чтобы слушать, как растет трава.


Грачи прилетели...

Грачи кричат.Весенний талый снег
Туманится, расходится ручьями,
И время свой неудержимый бег
Замедлило над ржавыми крестами.

И даль зовет, пускай она мутна,
Но не уйти от этой жизни мирной,
Российская заштатная весна,
Звон колокольный и платок просвирни.

Грачи кричат, хлопочут по утру
Над всей страной, униженной и нищей.
Грачи кричат у Спаса-на-бору
И на Ваганьковском кладбище.

Над городом стоит седой туман
Иль мутный чад-не все ль одно и то же.
Не разберешь.Сегодня в стельку пьян
Профессор Академии Художеств.

Давно ребром поставлен медный грош,
Пиши пейзаж за сороковку водки!
Кругом-божьба и рыночный галдеж,
Простуженные, пропитые глотки.

Туман весны и жгучее вино,
Везде она, зловещая отрава...
Ни нужно ни отличий, ни чинов,
Ни строгой Академии, ни славы...

Быть хуже всех!С оборванной толпой
На паперти стоять в чужих опорках,
Совать в карман трясущейся рукой
Под окнами подобранные корки.

Томиться вновь,вздыхая о своем,
Когда родня, не злоязычья ради,
Как беглеца, вернет в забытый дом.
В сюртук и брюки новые обрядит.

Чтоб ветер бил в лицо сырой крупой,
чтоб по мосткам, дрожа, скользили ноги.
Чтоб, наконец по грязной мостовой
Кладбищенские грохотали дроги.

Чтоб через много лет кому-нибудь
Грачи с холста напомнили то время,
Когда. шатаясь, сквозь сырую муть
Шел по Москве пропойца-академик.

***
Только небо в зеленых огнях,
Да тайга безысходной Сибири...
Это будет, когда у меня
Ничего не останется в мире.

Мерой лиха до одури пьян,
Неудачею взысканный щедро,
Я вернусь в темнохвойный урман,
Где стареют косматые кедры.

Я запутаю в гарях следы,
Поклонюсь молчаливому бору
И раскинусь туманом седым
По излучинам рек, по озерам.

 Голоса.

Волна угрюмей в берег бьет,
И чайки пролетают реже.
Над чешуей озерных вод,
Над обнаженным побережьем.

И снова свой нетленный сбор
Я у костра перебираю:
Кремневые ножи, топор
С глубокой трещиной по краю.

Звенят в руке моей скребки-
Подарок отмели озерной,
Из темной глины черепки
С наивным вдавленным узором.

...И к ночи голоса несет
Тревожный ветер неолита:
-Мы жили у холодных вод,
У этих вод.Но мы забыты.

Молчанию обречены,
Тебе вручаем наше слово.
Не мы ли утлые челны
Долбили топором кремневым?

Боялись мы хвостатых звезд,
Затмений, голода и мора.
Дрожали в утренний мороз,
Тонули в бури на озерах.

Молились сумрачным камням,
Свирепым идолам и грому,
Прислушивались к голосам
Таинственным-в лесу огромном.

Слепые пасынки земли,
Сквозь дебри каменного века
Мы все же честно пронесли
Большое имя Человека.

Не много было нам дано,
И стали мы летучей пылью...
Нас нет.Мы умерли давно.
Так расскажи о нас !!!
               Мы были!!!

***
Смотрю безмолвно, не дыша
Туда, куда уходит вечер.
Моя звериная душа
Была когда-то человечьей.

Но сохранить в волнениях века
Ту, прежнюю, я не сумел.
Я только зверь... и человека
Не взял ни разу на прицел.

О подвигах.

То было в ночь слепой игры судьбы,
Когда бродячей льдине в злом тумане
Чудовищный удар нанес "Титаник"
И медленно поднялся на дыбы.

И льдина отомстила за удар:
Вода рвалась и в трюмы и в салоны.
Слились проклятия, жалобы и стоны
И крик и плач-в один ночной кошмар.

Гигант исчез, охвачен глубиной,
И стаю шлюпок, до отказа полных
Швыряли атлантические волны,
Сбивали в кучу, разбивали вновь.

Так было:вал под шлюпкою кипел,
В ней бывшие в смятении кричали:
-Нас слишком много здесь!-И трое встали.
Их лиц во тьме никто не разглядел.

Слов не было прощальных.Тишина.
Прощальных не было рукопожатий.
И молча леденящие объятья
Для всех троих раскрыла глубина.

Тебе никто не скажет их имен,
И подвиг их, простой и величавый
Давно забыт.А им не надо славы.
Над ними-ночь и с ними вечный сон.

 
Старый леший.

Всю ночь не спал.Бока свело.

Покоя не было в помине:

Попалось мерзкое дупло-

С торчком каким-то в середине.


Закостенел совсем, продрог.

Зима подходит, не иначе...

По лужицам хрустит ледок,

И лес уже полупрозрачен.


Рябины нехотя погрыз.

Промерзлая-заныли зубы.

По ручейку спустился вниз,

Тайком послушать лесорубов.


У речки вересковый дым,

Ребята завтракать уселись.

Вот...Им-то просто,молодым...

Смеются...Все-то им веселье...


Открыться б им, сказать спроста:

-Тоскливо стало мне чего-то.

Уж дайте мне, мол так и так,

Какую ни на есть работу.


Ведь я, где не видать ни зги,

И то любую щелку знаю...

Да скажут ведь, пожалуй: Сгинь!

Все врешь ты! Леших не бывает!

О несбыточном,о невозможном...

О несбыточном,о невозможном-
Быть хорошим, любимым,твоим...
Рано утром пройти осторожно
По лугам от зари золотым.

Проходить без печали по росам,
Сердцем с птицами петь заодно,
И черемухи снежную россыпь
Положить на твое окно.

Только нет.Не бывает такое.
Это в сказках, да песнях...обман.
Над холодной, свинцовой Невою
Молчаливо застыли дома.

И окно высоко.И не смел бы
На него я цветы положить.
И Господь-той черемухи белой
Для меня не придумал взрастить.

Добыча.

Он шатался, снегов бледнее,
Он стонал тяжело и глухо.
Как болотные синие змеи,
Выползали кишки из брюха.

И, дойдя до костров, упал он
На проталинку рухнул грудью:
-Я убил его! Много сала!
Много мяса!Мы сыты будем!

Звонко вороны прокричали,
На широких качаясь крыльях.
И грызущие землю-встали
И сосущие глину- взвыли.

Волоча бессильные ноги,
Шли туда, где, схвачена стужей,
На снегу у пустой берлоги
Застывала медвежья туша.

Только он остался.Пожаром
Над снегами заря алела,
И лежал он, и тонким паром
Уходила душа из тела.

Уходила в поля удачи,
За большие леса и горы,
Где ночная вьюга плачет,
Жирной рыбы полны озера.


Толпа.

Много званых, избранных мало.
Вот опять собралась толпа,
Все, кого молва оторвала
От орала и от серпа.

Вот Он щедрой рукою бросает
Вечной Истины семена.
Но-в пол-уха толпа внимает,
Но-иного жаждет она.

-Чуда!Чуда!Чудес!Исцелений!
Чудо-все, а слова-как дым.
Вот бросается на колени
Хромоногий слепец перед Ним.

Изувеченных и горбатых
И немых к Нему привели,
И беснуется бесноватый
Перед Ним в крови и пыли.

И стоит Он оцепенело:
-Разве знал я, что будет так?
Разве я исцелитель тела,
Чудотворец, халдей и маг?


Я пришел, чтоб людей направить
По тернистой тропе любви...
Но все яростней крики:-Равви!
Равви! Равви! Чудо яви!

Гостья.

Она выползает неслышно,

Бог весть из какого угла.

Качаясь, размеренно дышит

Над черной доскою стола.


Средь книжной рассыпанной груды,

Средь белых тетрадных листков,

Окурков разбросанных всюду,

Зачеркнутых черновиков-


Она угнездилась удобно,

Незваная гостья моя.

Чеканеной бронзе подобна,

Мерцает ее чешуя.


И молча гляжу я в зеленый,

Знакомый с неведомых пор,

В упор на меня устремленный

Ее не мигающий взор.


Ты снова, ты снова, ты снова,

Ты снова со мною, змея !

Медлительно каждое слово,

Таящее вкрадчивый яд.


-Ну чтож, ты всерьез, в самом деле

В поэты себя посвятил?

Твои волоса поседели,

А ты все такой же, как был.


Мечтаешь о том , что сторицей

Воздастся тебе за труды,

Что Слово тебе покорится,

Как прежде мечтал-молодым...



А слово все мимо и мимо,

Поймаешь,- а то не твое...

Сквозь волны табачного дыма

Смотрю на изгибы ее.


Старинный забавный обычай!

Взгляни вот сюда, вот на стол:

Сомнение в змеином обличье,-

И лучшего ты не нашел !


Пойми, времена аллегорий

Безмерно от нас далеки...

В раскосом и пристальном взоре

Играют, таясь, огоньки .


Я знаю, ты думаешь это:

Найдется , укором судьбе,

Когда-нибудь, кто-нибудь, где-то

И скажет "спасибо" тебе.


А он не найдется, не скажет,

А скажет, так вовсе не то...

Качается, смотрит и вяжет

Сама себя в узел литой.


-Ну что же, веди свои строки

Всю ночь на пролет,до утра.

Лови безнадежно далекий,

Тебя обманувший, мираж...

.........................


Когда в тишине наплывает

Вечерняя сизая мгла-

Неслышно она выползает,

Бог весть, из какого угла.

***

Не твоя, не моя вина…

Ни свиданья, ни расставания…

Мутный хмель отреченья до дна

Я сумел осушить заранее.



Не твоя, не моя вина…

Никого не виню, любимая.

Вся мечта тебе отдана,

Вся тревога неповторимая.



Я уйду. Я хочу забыть…

Только, знаешь, в таком волнении

Я ошибся - не смог допить

Мутный, жгучий хмель отречения.

***

Я простая, я земная... Я такая же, как все…

Что ж твердишь ты о небесной, о немыслимой красе?

Неподвижна и бесстрастна в темных строфах я стою…

В этом мраморе холодном я себя не узнаю.



Разве этим изваяньем я когда-нибудь была?

В грустный час была грустна я, в час веселья - весела.

Я умела ненавидеть, и умела я любить,

Чашу жизни золотую я умела жадно пить.



Возврати мне снова душу, душу прежнюю мою.

В этом мраморе холодном я себя не узнаю.



О том,чего не было.

Дикий черный камень в изголовье,

Под рукой - ненужное ружье…

С каждой каплей алой теплой крови

Медленно уходит бытие…



Злая птица с голосом ребенка

Кружится в закатной высоте…

С солнцем я иду наперегонки

К роковой намеченной черте.



Не зови меня, земная сила!

Я и так спокоен, тих и нем…

Но зачем меня ты полюбила,

Девушка далекая? Зачем?



Больно думать, что тоска и жалость

Затемнят любимые черты…

Солнце! Солнце! Что же ты отстало?

Я уже у теневой черты…


***

Здравствуй, край мой зеленый!

К просторам любимого бора

Возвратился я нынче, ещё небывало больной.

Не затем ли шумят темноверхие сосны с укором,

Ветви - нежные руки - раскинув опять надо мной.



Да, я знаю и сам: мне б не гнаться за счастьем по свету,

Мне бы - срубы рубить, мне бы - рыбу в озерах ловить…

Но не будем напрасно разгадывать, спорить об этом,

Мне не то суждено, и не стоит о том говорить.



У тебя - хорошо.

У тропинки растёт подорожник,

Зеленеют поля, и в болоте багульник цветет…

Если ты не поможешь, то больше никто не поможет.

Если ты не спасешь, значит, больше никто не спасет.