Я от бабушки громких молитв не слыхал.

Я от бабушки громких молитв не слыхал,
Да и бога она поминала нечасто.
Был ей чужд богословских дискуссий накал,
И казалось, что к вере она безучастна.

Ну, прошепчет тихонечко что-то к столу
Или, хлеб преломив, перекрестится мелко,
Кинет взгляд на божницу в переднем углу,
И опять – то за пряжу, то моет тарелки.

А ещё, она лень почитала за срам,
Не сидела, надеясь на божию милость,
И совсем не ходила по праздникам в храм.
Да и храмов в ту пору вблизи не водилось.

Был я глуп, если честно, по малости лет,
И частенько, чрезмерно красуясь собою,
Ей доказывал: «Бабушка, бога-то нет!»
А она улыбалась, качнув головою…

Лишь когда те года затянуло быльё,
Я, хлебнув этой жизни изрядною мерой,
Понимаю, что тихая вера её
И была настоящею, истинной верой.

Нынче люди на улицах и площадях
Затевают молебны, таскают иконы,
Показательно молятся, лбов не щадя.
Только что в них осталось от веры исконной?

Только шум, только блеск, только вычурный лоск,
Только ворох златого церковного хлама…
Разве этого жаждал когда-то Христос,
Изгоняя пинками торговцев из храма?

А сойди он с небес и явись к вам опять
В перелатанном рубище, бос, неупитан,
Вы же снова его захотите распять!
Чтобы он не мешал вашим звонким молитвам…

31.01.2017 – 21.05.2019

25 декабря.

Памяти Владимира Сергеевича Бушина (24.01.1924 – 25.12.2019)

* * *
Чёрная дата есть чёрная дата -
Новой утратою полнится груз.
В день этот чёрный был спущен когда-то
Флаг государства Советский Союз…

Ныне же снова вонзается в душу
Сквозь пулевые пробоины дат:
«Умер Владимир Сергеевич Бушин…»
Что же… Прощайте, товарищ Солдат!

Вы заслужили свой отдых в грядущем!
Мы же ещё повоюем вполне -
Флаг наш не сорван, а только приспущен
В память о павших на этой войне.

25.12.2019

Наши не придут.

А наши не придут... Такое время ныне –
Не тот сегодня год, война совсем не та.
Никто не слышит глас, взывающий в пустыне.
Да и пустыни нет - сплошная пустота.

И в этой пустоте дорога будет долгой –
Закончились давно короткие пути.
Не вспыхнет Сталинград, и есть земля за Волгой...
Но наши не придут. Откуда им прийти?

Не выведет никто "За Родину!" на бомбах,
Никто не прохрипит: "Даёшь стране угля!"
Гуляют сквозняки в одесских катакомбах,
Зашторен мавзолей под стенами Кремля.

Не встанет политрук, не ткнёт наганом в небо,
Труба не позовёт на подвиг и на труд.
Коль отдали себя комфорту на потребу,
Пора уже понять, что наши не придут!

Так выпьем за дедов по чарке русской водки
И снова в интернет – оттачивать умы,
Развешивать флажки, терзать друг другу глотки.
А наши не придут… Все наши – это мы.

Иконка.

Где-то бьют в колокола
Радостно и звонко -
Куполов златых окрест, что на жучке блох!
А у бабушки была
Чёрная иконка...
Но зато с неё глядел настоящий Бог.

Ой,ты поле-полюшко.

Ой, ты поле-полюшко электромагнитное,
Навело ты, полюшко, на меня тоску,
Извело мне душеньку тридцатидвухбитную…
Знать, возьму-ка снова я с кнопками доску.
Да по кнопкам-буковкам я перстами спорыми,
Как по гуслям звончатым, резво пробегусь
И отправлюсь странствовать интернет-просторами,
Чтоб развеять начисто тягостную грусть.
В записи послушаю дудку с балалайкою,
Подивлюсь на молодцев добрых да лихих
Или красным девицам фоточки залайкаю,
Или с подковыркою сочиню стихи.
Поделюсь, как правильно печь ватрушки с творогом,
На судьбу посетую, похвалюсь собой,
Помаячу кукишем иноземным ворогам,
Пригрожу чиновникам дать жестокий бой.
Обличу репостами я колонну пятую,
Встряну с комментарием в спорщиков гурьбу,
Призову коррупцию извести  проклятую,
С теневым правительством поддержу борьбу.
Дураков попотчую матерным заклятием,
Неприличной шуточкой умников кусну…
А уж поздно за’ полночь влезу на полати я,
И с удовлетворением отойду ко сну.

Сон Ивана Петровича.

Иван Петрович был большой
Любитель курочки с лапшой
И жил с женою в Пролетарском переулке.
Но вот, господь не уберёг,
Прочёл в журнале "Огонёк"
Про вальсы Шуберта и хруст французской булки.

Там говорилось на беду,
Что, мол, в семнадцатом году
Страну разрушили большевики-злодеи,
А раньше было - боже мой! -
Житьё, ну, просто рай земной:
Балы, мазурки, фраки и ливреи...

В итоге, получилось так,
Что этот вопиющий факт
Пронзил насквозь его ранимую натуру,
И с той поры Петрович мог
Часами, глядя в потолок,
Переживать за разорённую культуру.

В мозгу кружился мыслей рой -
Он проклинал советский строй
За уравниловку, позор и униженье,
И в даль, где славная пора,
Мадмуазели, юнкера,
Влекло Петровича его воображенье.

Он грезил, будто было так:
Он облачается во фрак...
Ах, нет - в мундир, ведь он лейб-гвардии поручик!
Надев на палец бриллиант
И поправляя аксельбант,
Садится в бричку, приказав: "Вези, голубчик!"

И вот, уже к исходу дня,
Петрович, шпорами звеня,
Учтиво руку подаёт княжне-невесте,
Чей папенька устроил бал...
Но тут Петрович задремал
И очутился во весьма престранном месте.

Не то сарай, не то подвал...
И кто-то вдруг его позвал,
Пихая в бок ногой настойчиво и твёрдо:
"Эй, Ванька, чёрт тебя дери,
Ступай, в конюшне прибери!
Ишь, развалился! Пшёл работать, сучья морда!"

Петрович, не умыв лица,
Бежит и падает с крыльца,
Успев отметить неприятную картину -
Вокруг него, туда-сюда,
Неспешно ходят господа
И на Петровича глядят, как на скотину.

Одна из дамочек брюзжит:
"Ах, до чего же груб мужик.
Представьте, если власть они получат!"
"Вы правы, милая княжна,
Им порка добрая нужна!" -
Твердит в ответ лейб-гвардии поручик.

Петрович утирает пот,
Петрович открывает рот,
Чтоб выкрикнуть, что думает об этом,
Но застревает крик во рту...
Он просыпается в поту,
А с губ срывается само: "Вся власть Советам!.."

На открытие демократического капища.

Вместо эпиграфа:
"Торжественное открытие "Ельцин центра"
 состоялось в среду в Екатеринбурге"
                                                   (ТАСС)


В топку истории Сталина с Берией,
К чёрту снести Мавзолей!
Мы презентуем вам Храм Лицемерия
В семь миллиардов рублей!

Шапку долой с непутёвого темени,
Глядя в икону-экран:
Первосвященники нового времени
Славят воздвигнутый храм!

Не торопись выключать теле-новости -
Благоговейно внемли...
Нам презентовано Кладбище Совести
В центре Уральской земли.

Россию с собой не берите.

Прожить на Гоа или Крите
Хотите до старости лет?
Россию с собой не берите,
Послушайте добрый совет.

Россию не сунуть в котомку,
Сородичам бросив: "Пока!"
Россию в ладонях не скомкать,
Не спрятать в карман пиджака,

Не выйдет в заначке дорожной
Зашить на суровую нить -
Лишь сердце надрезав, возможно
Россию внутри сохранить.

Но помните: там, на чужбине,
Что примет в объятия вас,
Разъятое сердце отныне
Ни сна, ни покоя не даст.

Отнимет надежды и силы,
Тоской отразится в глазах
Сокрытая в сердце Россия,
Стремясь воротиться назад.

С какою бы новой страною
Ни жаждали слиться душой,
Чужбина не станет родною.
И Родина будет чужой...

В Нью-Йорке, в Торонто ли, в Каннах,
В каком-то ещё далеке
Хотите стать равным из равных –
Езжайте туда налегке!

Уж если вам где-нибудь рады,
Желаю удачи в пути!
Вот, только Россию не надо
Пытаться с собой увезти...

Крах панамского офшора.

Я косарь от жены заофшорил в панаме -
Уж в панаме-то точно не станет искать!
Но, поди ж ты, приспичило жёниной маме
Постирать ту панаму и прополоскать...

И когда я с работы пришёл в понедельник,
То на кухне уже заседал трибунал:
Мне вменялось в вину отмывание денег
И светил безобразный офшорный скандал...

Путевая обходчица Зина.

Путевая обходчица Зина –
Баба ладная, кровь с молоком,
А приходится править дрезиной,
И по шпалам ходить с молотком.

С той поры, как разбилась в осколки,
Разлетелась на части страна,
В этом бывшем рабочем посёлке
Заработать нельзя нихрена.

Зине сорок, и льготного стажа
У неё, что гружёных платформ…
А по телеку Зине расскажут
Про пакет пенсионных реформ:

«Кто выходит на пенсию рано,
Тот обуза для нас, работяг!» -
Раскудахчется с телеэкрана
Белозубо-фарфоровый хряк.

Расписная модельная цаца,
Вся в обтяжку, глистою глиста,
Будет долго в эфир распинаться,
Что готова трудиться до ста.

Замелькают какие-то лица
– хоть прикуривай с этаких лиц! –
Убеждая, что надо стремиться
И усвоить пример заграниц….

Зина утречком, поступью скорой
Вновь отправится, затемно встав,
Обходить свою ветку, которой
Раз в полгода проходит состав.

Прошагает обходчица Зина
Мимо школы, которая спит,
Мимо блёклой стены магазина,
Где в подсобке разводится спирт.

По тропинке, знакомой до боли
За… не вспомнить, который уж год.
Где направо – заросшее поле,
Слева – бывший советский завод,

Где повис – на прорехе прореха –
Небосвод, беспросветен и сер,
Зацепившись над крышею цеха
За облезлые молот и серп…

А давай...

А давай, позабудем на время про чьи-то офшоры,
Про политику санкций и курс иностранных валют,
Телевизор погасим, задёрнем цветастые шторы.
Ты же любишь игру на рояле? Я тоже люблю.
Ну, на кой нам сдались эти все социальные сети,
Эти споры, что впору накапать в стакан корвалол?
Ну, ей-богу, как дети! Как злые и глупые дети...
Хочешь, печку растопим? А я уже дров наколол.
Будем просто смотреть, как танцует весёлое пламя,
А когда прогорит, набросаем картошек в золу.
Пусть волшебной струной завибрирует что-то меж нами
И поманит прилечь на персидский ковёр на полу.
Мы сольёмся в объятьях, которых покажется мало,
Отрешимся от мыслей, что мир непреклонно суров...
И не важно совсем, что у нас отродясь не бывало
Ни ковров, ни рояля, ни печки в квартире, ни дров.

Баба Нюра.

Жила в деревне баба Нюра,
Пасла коров, держала пчёл.
Она не горбилась понуро
И не жалела ни о чём.

А были все её подружки –
Лишь только парочка коров.
Поскольку в этой деревушке
Всего-то пять жилых дворов.

Ещё и звёзды не погаснут –
В её избе мерцает свет.
И в ясный день и в день ненастный
На бабку угомону нет:

То с хворостиной, то с лукошком,
То с дымарём, то с кочергой,
То в палисаде под окошком,
То на покосе за рекой –

И всё с улыбкой и не хмуро,
Едва присев, спешит опять.
- А сколь вам лет-то, баба Нюра?
- Дык, вроде, восемьдесят пять…

Ложилась спать, когда деревья
Туман окутывал густой…
Её не стало. И деревня
Вдруг вовсе сделалась пустой.

Я такой старомодный...

Я такой старомодный, что вправе не быть покорным
Многочисленным пунктам общепринятых норм.
Например, не хожу в кино – там пахнет поп-корном.
Я люблю кино, но терпеть не могу поп-корн…

* * *
Я такой старомодный, что чувствую это бремя
Даже в тех ситуациях, что примитивны подчас.
Всё никак не привыкну спрашивать: «Сколько время?»,
Норовя непременно: «Простите, который час?»

* * *
Я такой старомодный, что официальными лицами
Произносимые фразы меня повергают в транс.
А слова участкового: «Здравствуйте! Я из полиции.»
Вызывают во мне исторический диссонанс.

* * *
Я такой старомодный, что всё задаюсь вопросом:
Отчего это вдруг в России имеют вес
Магазины модной одежды от Хуго Босса?
Разработчика формы Вермахта и СС…

* * *
Я такой старомодный, что спать ложусь натощак,
Сам себя изводя, например, такими вещами:
Отчего нам легко порою крикнуть «Прощай!»,
Но при этом мучительно трудно шепнуть «Прощаю…»?

* * *
Я такой старомодный, что не считаю насилие
Инструментом в борьбе за всеобщий покой и уют.
Это странно - поверить, что в мире возможна идиллия,
Если добрые люди однажды всех злых убьют…

Возвращение.

По теории реинкарнаций,
Мы на землю придём опять.
Но, увы, ни стран и ни наций
Нам не выпадет выбирать.

Мне неведомо, кем я стану,
И в каких буду жить местах -
В Гизе, в тропиках Индостана,
От Парижа в пяти верстах.

Будет всё, что проходит каждый,
Обретая людскую суть,
Только заново… Но однажды,
Допоздна не смогу уснуть,

И в полуночную минуту
Глядя в неба бездонный мрак,
Мне на миг покажется, будто
Что-то в этих звёздах не так.

Что-то дрогнет в душе струною
И почудится наяву,
Словно я над чужой страною
По ночному небу плыву.

Что-то смутно меня встревожит
И нарушит душевный лад
Непривычным вопросом: «Кто же
Был я пару веков назад?»

И когда, от дум обессилев,
Я решу на постель прилечь,
Мне приснится моя Россия
И до боли родная речь…

Сказывал на ярмарке пришлый скоморох.

Сказывал на ярмарке пришлый скоморох,
Есть земля далёкая в дымке голубой,
Где не сеют жители репу да горох,
А на грядках ро’дится всё само собой,

Там в лугах некошеных травы, словно шёлк…
Всякому отмерено щедрою рукой
И даётся вволюшку, кто за чем пришёл:
Хворым – исцеление, страждущим – покой.

Там в ключах-источниках - мёд и молоко,
Там печали не было и не будет впредь.
В те места заветные угодить легко…
Только прежде надобно лечь да помереть.

Сказ о встрече рядового Гусько с Богом.

В день, когда две стрелковые части
На высотку взбирались ползком,
Изменило военное счастье
Рядовому, Ивану Гусько…
Отчего, почему это вышло,
Он и позже припомнить не мог.
Возле старой, поваленной вишни
Он лежал и не чувствовал ног.
А ещё, что намного печальней
Показалось ему в тот момент,
Он расстался с кольцом обручальным
Да и пальца-то, видимо, нет.
Смерть сидела чуть ниже, в окопе,
От работы смертельно устав,
И читала, смахнув с него копоть,
Обожжённый по краю Устав.
Не найдя никаких нарушений
В том, как раненый вёл этот бой,
Приняла, наконец-то, решенье:
«Оставайся в живых, Бог с тобой!»
Бог действительно был недалече.
Убедившись, что ранило вскользь,
Заключил: «В медсанбате залечат.
Не такое лечили, небось.
Палец срезало - экая малость!
Хоть, конечно, не вырастет вновь.
И кольцо -  это только формальность,
А важнее – совет, да любовь.
Значит, слушай моё приказанье –
Отлежаться немного и в строй.
Да не хлопай, ты, молча глазами!
Ты расслышал меня, рядовой?»
Тут на сердце спокойнее стало
Рядовому Ивану Гусько.
Он ответил, согласно Уставу:
«Есть! Так точно, товарищ Господь!»
Бог, одёрнув свой старенький китель,
Приказал командирским баском,
Чтоб усерднее ангел-хранитель
Занимался Иваном Гусько,
И ушёл в направлении боя.
И земля содрогалась под ним.
А Иван думал: «Что же такое,  
Почему он в фуражке? А нимб?»
Тут в ушах, надорвав перепонки,
Загремел с новой силою бой.
Ангел голосом, девичьи тонким,
Говорил: «Потерпи, дорогой…
Вот увидишь, всё будет отлично,
Хоть контузия, это не мёд…»
Ангел выглядел как медсестричка…
Впрочем, кто их, небесных, поймёт!

Вот и всё. Раны зажили чисто.
А Иван прожил семьдесят лет.
Вот и верь чудакам атеистам,
Будто Бога и ангелов нет!

Господь Иван.

У реки, в избёнке древней,
Спрятанной в туман,
На окраине деревни
Жил господь Иван.
От иных не отличался,
Те же - стать и плоть,
Но никто не сомневался
В том, что он – Господь.
Если кто получит рану
Или хворь скосит,
Сей же час бегут к Ивану:
Господи, спаси!
И Иван варил коренья,
Травы разминал,
А болезный, без сомненья,
Поутру вставал.
Так и жил господь в избёнке,
Отводил беду…
Я забыл, в какой сторонке
И в каком году.

Напиши мне письмо.

.Напиши мне письмо в сорок первый.
Я зажму его крепко в кулак
И оно сбережёт мои нервы
В череде рукопашных атак.

Напиши мне письмо в сорок третий -
Укрепи мою веру в мечту
О безоблачном, мирном рассвете.
Я письмо перед строем прочту!

Напиши мне письмо в сорок пятый.
Раздели со мной радость мою!
Этот скромный листочек помятый
Даст мне силы в последнем бою.

Напиши мне письмо… Без ответа.
Я прошу, напиши, не забудь!
Мне его санитар лазарета
Перед смертью положит на грудь…


Ни прошлого,ни будущего нет.

Ни прошлого, ни будущего нет.
Есть только вечно длящееся нечто,
Которое мы приняли беспечно
За краткий миг, что оставляет след.

Ни прошлого, ни будущего нет,
Когда душа, уставшая от плоти,
Взмывает ввысь в стремительном полёте
В пространства, источающие свет.

Ни прошлого, ни будущего нет,
Когда ты отступить уже не волен,
Встал в полный рост, последний в поле воин,
И выполняешь принятый обет.

В покое и кружении планет,
В грехе любви и таинстве молитвы,
В хмельном пиру или разгаре битвы,
Ни прошлого, ни будущего нет…

Кошмар.

Вкус правды бывает и горек,
Но можно разбавить вином…
Один либеральный историк
Однажды рехнулся умом.

Он часто по собственной воле
Менял в документах слова,
И где-то зачёркивал нолик,
А где-то приписывал два.

Но сбой приключился в процессе,
Нарушив привычный уют -
Фальшивые жертвы репрессий
Ночами уснуть не дают.

Они бесконечным потоком
Встают из бумажных могил
И молвят наотмашь жестоко:
"За что ты нас, сука, убил?"

Бедняга от криков и стонов
Пытается скрыться под стол,
Но жертв шестьдесят миллионов,
А может быть, даже и сто -

Идут и идут вереницей...
В окне громыхает гроза.
А с полки глядит Солженицын,
И бесы хохочут в глазах.