27 января 1944 года

За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.

Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!

Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось...

Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе – салют!
Сегодня ленинградцы
Плачут...


***
Блокады больше нет
Как майский гром,
Салют над Ленинградом:
Ракеты, рассыпаясь, ввысь летят.
Над Невским, над Невой, над Летним садом
Ликующие возгласы гремят.
Снаряд немецкий
Больше не взорвется
На непреклонном невском берегу.
Не брызнет кровь,
Стекло не разобьется:
До Ленинграда
Не достать врагу!
В сияющее небо Ленинграда
Взмывают без конца
Огни ракет:
То город наш –
За снятие блокады
Шлет воинам
Восторженный привет.

Юрий Петрович Воронов - российский поэт, журналист, редактор.

Когда началась Великая Отечественная война, отца призвали на фронт. Вскоре Юрий Воронов вступает в аварийно-спасательную службу, было ему всего 13 лет. Здесь он вместе с другими ребятами тушит зажигательные бомбы, попавшие на крыши, разбирает завалы, из которых спасает людей.

Он  писал отцу, что уже месяц на город налетают «коричневые гады», их дом разрушен. В это время в квартире были: бабушка, мама, брат и сестрёнка, родившаяся в октябре 1941 года. Мальчик рассказывал, что бабушку и маму удалось спасти. Спасатели прекратили поиски через 3 дня, тогда на помощь пришёл отец, который тогда находился в Кронштадте. Вместе с Юрой он раскапывал завалы руками. Полуторамесячную сестрёнку и трёхлетнего брата спасти не удалось.

Когда закончилась война, Юрий доучился, затем поступил в университет, получил высшее образование и стал дипломированным журналистом.

Работал завотделом в газете «Смена», затем в том же издании – редактором. В 1959 году он начал трудиться в «Комсомольской правде» в качестве главного редактора, а через 6 лет его назначают ответственным секретарем газеты «Правда».

В 1984-1986 гг. – секретарь правления Союза писателей СССР, одновременно – главный редактор журнала «Знамя». В 1986-1988 гг. – заведующий отделом культуры ЦК КПСС. В декабре 1988 – марте 1990 гг. – главный редактор «Литературной газеты».

У Юрия Воронова множество стихов о войне, о блокаде, которую ему удалось пережить.

Юрий Воронов награжден орденами, медалью «За оборону Ленинграда». За сборник стихов «Блокада» ему присуждена Государственная премия.

Из книги «Блокада»

 Блокадники

На улицах тихо.
Лишь медленный снег
Ложится на землю легко и нарядно.
Но память очнулась –
И вновь человек
Отброшен
В трясину маршрутов блокадных.

Они, вызывают то боль, то испуг,
Не рушатся,
Как ни старайся, с годами.
Глядишь –
А погибшие ходят вокруг,
Тебя задевая случайно локтями.

По этим маршрутам –
Как сквозь бурелом:
Встречая сугроб, вспоминаешь могилы.
И слышишь
Под старым Гостиным двором
Стенания тех,
Что тогда завалило.

И видишь
Разбитый трамвай с мертвецом:
Быть может,
Здесь грелся прохожий от стужи,
И снилось ему
Перед смертным концом,
Что снова идёт он,
Что городу нужен…

…То прошлое
Давит больнее стократ
Блокадников старых,
Хоть держатся гордо,
Когда незаслуженно их оскорбят
Неверием:
Оно – как удавка на горле.

Тяжёлые тучи
Затмят небосвод,
Глаза заслезятся,
Когда б и не надо:
Как будто оттуда
По ним полыхнёт
Удушливой гарью
Бадаевских складов.

И память,
В которой не меркнет вина
Пред теми,
Кого дни и годы не старят,
Опять налетит,
Как взрывная волна:
Убить – не убьёт,
А ударить – ударит.


Память

Неверно,
Что сейчас от той зимы
Остались
Лишь могильные холмы.
Она жива,
Пока живые мы.

И тридцать лет,
И сорок лет пройдёт,
А нам
От той зимы не отогреться.
Нас от неё ничто не оторвёт.
Мы с нею слиты
Памятью и сердцем.

Чуть что –
Она вздымается опять
Во всей своей жестокости нетленной.
«Будь проклята!» – мне хочется кричать.
Но я шепчу ей:
«Будь благословенна».

Она щемит и давит.
Только мы
Без той зимы –
Могильные холмы.

И эту память,
Как бы нас ни жгло,
Не троньте
Даже добрыми руками.
Когда на сердце камень –
Тяжело.
Но разве легче,
Если сердце – камень?..


Бомбёжка

За лязгом и скрежетом – взрывы и свист.
Всё небо распорото боем.
И жёлтые звёзды срываются вниз:
Им выдержать трудно такое.

И мечется между разрывов луна,
Как птица над лесом горящим...
Бомбёжка всё ближе. Взрывная волна
Мой дом задевает всё чаще.

Холодный чердак, где находится пост,
Как старый скворечник, колышет...
Осколки зенитных снарядов и звёзд
Колотят по стенам и крышам.

И вдруг – снова темень и тишь над тобой.
И звёзды на небе помятом
По прежним местам разобрались... Отбой.
За нынешний вечер – девятый...


* * *
Сначала – тонкий свист над головою.
Потом удар. Потом тебя качнёт.
Потом земля под домом и тобою
Встревоженно ворочаться начнёт.

Потом всё это снова повторится,
И крыша из-под ног пойдёт скользя.
И что не страшно – можно притвориться,
А вот привыкнуть – всё-таки нельзя...


Младшему брату

Из-под рухнувших перекрытий –
Исковерканный шкаф, как гроб...
Кто-то крикнул: – Врача зовите!.. –
Кто-то крестит с надеждой лоб.

А ему уже, плачь – не плачь,
Не поможет ни бог, ни врач.

День ли, ночь сейчас – он не знает,
И с лица не смахнёт мне слёз.
Он глядит – уже не мигая –
На вечерние гроздья звёзд.

…Эту бомбу метнули с неба
Из-за туч среди бела дня...
Я спешил из булочной с хлебом.
Не успел. Ты прости меня.


Трое

Я к ним подойду. Одеялом укрою,
О чём-то скажу, но они не услышат.
Спрошу – не ответят... А в комнате – трое.
Нас в комнате трое, но двое не дышат.
Я знаю: не встанут. Я всё понимаю...
Зачем же я хлеб на три части ломаю?


* * *
Я забыть никогда не смогу
Скрип саней на декабрьском снегу.

Тот пронзительный, медленный скрип:
Он как стон, как рыданье, как всхлип.

Будто всё это было вчера...
В белой простыне – брат и сестра...

6 декабря 1941 года
Ни хлеба, ни топлива нет.
Улыбки на лицах знакомых –
Нелепы, как вспыхнувший свет
В окне затемнённого дома.

Нелепы, и всё же они
Сегодня скользили по лицам,
Как в старые добрые дни.
Мы знали, что это случится!

– Слыхали? – И люди стихали. –
Вы слышали новости? – Да!.. –
И люди друг другу махали,
Забыв, что под боком беда.

Бежали домой, чтоб в волненье
Там выдохнуть эти слова:
– Москва перешла в наступленье!.. –
Поклон тебе низкий, Москва!


Дорога жизни

Они лежали на снегу
Недалеко от города.
Они везли сюда муку.
И умерли от голода...


Сотый день

Вместо супа – бурда из столярного клея,
Вместо чая – заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.

Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах – Ленинград.

Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.


В пути

С каждым шагом тяжелеют ноги.
Но про отдых лучше позабудь:
Может, мёртвый на краю дороги
Сел вначале тоже отдохнуть.

Ветер разбегается и с ходу
След мой заметает на снегу.
Полпути осталось до завода.
Я бреду, а кажется – бегу.

Вьюга... От неё не оторваться.
Можно только спорить на ходу:
Свалишь – упаду, чтоб вновь подняться!
Ослепишь – на ощупь путь найду!

Облака

Наш хлебный суточный паёк
Ладонь и ту не закрывает.
И человек, который слёг,
Теперь – всё чаще – умирает.

И потому, что нету сил,
А над землёю вьюга стонет,
Мы мёртвых, чтоб не рыть могил,
В траншеях городских хороним.

Бушует голод. И пока
Не разорвать кольца блокады.
И от пожаров облака –
Красны, проплыв над Ленинградом.

От них пылает небосклон.
И враг, увидя их, в смятенье:
В них – боль, и гнев, и дрожь знамён
Перед началом наступленья.


Вода

Опять налёт, опять сирены взвыли.
Опять зенитки начали греметь.
И ангел с петропавловского шпиля
В который раз пытается взлететь.

Но неподвижна очередь людская
У проруби, дымящейся во льду.
Там люди воду медленно таскают
У вражеских пилотов на виду.

Не думайте, что лезут зря под пули.
Остались – просто силы берегут.
Наполненные вёдра и кастрюли
Привязаны к саням, но люди ждут.

Ведь прежде чем по ровному пойдём,
Нам нужно вверх по берегу подняться.
Он страшен, этот тягостный подъём,
Хотя, наверно, весь – шагов пятнадцать.

Споткнёшься, и без помощи не встать,
И от саней – вода дорожкой слёзной...
Чтоб воду по пути не расплескать,
Мы молча ждём, пока она замёрзнет...


Крылья

Если б крылья иметь!
Два могучих крыла, как у птицы.
Можно было б взлететь
И на землю Большую пробиться,
Где не взвизгнет снаряд,
Где разрывы домов не качали,
Где, забыв Ленинград,
Можно спать безмятежно ночами.

Если б крылья иметь!
Можно было б сквозь ветры и вьюгу
От зимы улететь
В дали дальние, к жаркому югу,
Где опасности нет
От вечернего лунного неба,
Где встречают рассвет
Караваями теплого хлеба.

Если б крылья иметь!..
Только если бы мы их имели,
То сказали б: «Не сметь!»
Мы сказали бы так – и не смели.
Птицам плыть в облаках.
Мы же – вырвали б крылья
И сами
Их сожгли на кострах,
Так чтоб враг увидал это пламя.

Если б крылья иметь!..


Рассвет

На Выборгскую сторону ведут
К заводам
Через Невский лед
Тропинки.
Нам в лица
Ветры хлопьями метут –
Тяжелыми,
Как мокрые опилки.
И кажется:
Холодный лунный свет –
и тот
На наши плечи грузом давит.
В глазах рябит:
Ведь сил
Почти что нет.
Но тот, кто вышел,
Не идти –
Не вправе.
Оступишься –
Сугробы глубоки
И вязки, и коварны,
Как болота.
...На Выборгской
Промерзшие станки
Сегодня,
Как всегда,
Начнут работу.


Похороны

Тяжело, потому что нами
Занялись и мороз и вьюга.
Потому что земля как камень.
Потому что хороним друга.

Мы хороним тебя без гроба,
Без цветов, без речей, без плача.
И не скажем ни слова, чтобы
Оправдаться. Нельзя иначе.

Нам, тебя пережившим людям,
Ты обязан простить всё это.
Если ж вдруг мы тебя забудем,
Вот тогда нам прощенья нету.

31 декабря 1941 года

По Ленинграду смерть метёт,
Она теперь везде, как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.

Дома – без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил Бадаевские склады.

И мы Бадаевской землёй
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой, земля с золой –
Наследье прожитого года.

Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались лишь глаза и скулы.

И мы обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться...
Не новогодние дела
У осаждённых ленинградцев...

Здесь даже спички лишней нет.
И мы, коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет,
Огонь из камня высекаем.

И тихой тенью смерть сейчас
Ползёт за каждым человеком.
И всё же в городе у нас
Не будет каменного века!

Кто сможет, завтра вновь пойдёт
Под вой метели на заводы.
...Мы не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!


В тяжёлой палате

Нам сёстры, если рядом не бомбят,
По вечерам желают «доброй ночи».
Но «с добрым утром» здесь не говорят.
Оно таким бывает редко очень.

Когда январский медленный рассвет
Крадётся по проснувшейся палате,
Мы знаем, что опять кого-то нет,
И ищем опустевшие кровати.

Сегодня – мой сосед… В ночи к нему
Позвали не врача, а санитаров.
…Теперь ты понимаешь, почему
Меня вторым укрыли одеялом!


* * *
Врач опять ко мне держит путь:
Так бывает, когда ты плох...
Я сегодня боюсь уснуть,
Чтобы смерть не взяла врасплох.

Только сон не уходит прочь.
Загадал, как вчера, опять:
Если выживу эту ночь,
Значит, буду весну встречать...


* * *
Убить в себе
Блокадную тоску
Порой трудней,
Чем пистолет к виску...

Она тебе
Рассудок леденит,
Колотит в грудь,
Подкашивает ноги.
Она с тобой ночами говорит
На языке
Безвыходной тревоги:
«Тебя накроют
Бомбами враги,
Тебя сметут
Метели и обстрелы.
Смотри,
Какими пятнами цинги
Блокада
Расползается по телу.
А до весны дотянешь –
Тиф найдет:
Он с первым солнцем
Всех в свой плен захватит...»
И так она плетет, плетет, плетет,
Пока себе и ей не скажешь:
«Хватит!..»

Январь сорок второго

Горят дома –
Тушить их больше нечем.
Горят дома,
Неделями горят.
И зарево над ними каждый вечер
В полнеба,
Как расплавленный закат.

И черным пеплом
Белый снег ложится
На город,
Погруженный в мерзлоту.
Мороз такой,
Что, если б были птицы,
Они бы замерзали на лету.

И от домов промерзших, от заводов
На кладбища
Все новые следы:
Ведь людям
Без огня и без воды
Еще трудней,
Чем сквозь огонь и воду.

Но город жив,
Он выйдет из бомбежек.
Из голода,
Из горя,
Из зимы.
И выстоит!..
Иначе быть не может –
Ведь это говорю не я,
А мы!

Братская могила

Над ним оркестры не рыдали,
Салют прощальный не гремел.
А так как досок не достали,
Он даже гроба не имел.

И даже собственной могилы
Ему не довелось иметь.
У сына не хватило б силы:
Его б свалила тоже смерть.

Но тут другие люди были,
И сын пошел с лопатой к ним.
Все вместе к вечеру отрыли
Одну могилу – семерым.

И знали люди, обессилев,
Но завершив печальный труд:
Могилы общие в России
Недаром братскими зовут.


Сугробы

Иной сугроб страшней трясины,
Встал на пути – и прерван путь.
Что делать, я один не в силах
Через него перешагнуть.

Стою и жду под снежным воем,
Пока другой не подойдёт.
Вот подошёл. Теперь нас двое.
И я себе шепчу: – Вперёд!..


Картошка

На рынке у булочной тихо и грустно.
Как в древности, здесь натуральная мена:
Стакан отрубей – на полбанки капусты,
На плитку дуранды – четыре полена.

На хлеб даже две стограммовых картошки
У этой дружинницы выменять можно.
Старик предлагает ей чайные ложки,
Однако старанья его безнадёжны.

Сказала негромко: – Хлеб нужен для мамы. –
И ясно: другого обмена не будет...
На рынке у булочной граммы на граммы
Меняют друг с другом голодные люди.

Я тут проходил, ничего не меняя,
А голод пошёл выворачивать тело.
Оно вдруг заныло, как рана сквозная:
Картошка проклятая в память засела.


Листовки

Над городом
Фашистские листовки:
«Сдавайтесь
И свергайте комиссаров!»
Нам обещают
Жизнь без голодовки,
Покой
Взамен блокадного кошмара.

Им не понять,
Что люди
Здесь, в кольце,
Солдат и комиссар –
В одном лице.


Февраль

Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся!..
В ночи ни люди, ни дома
Не знают, кто из них проснётся.

И поутру, когда ветра
Метелью застилают небо,
Опять короче, чем вчера,
Людская очередь за хлебом.

В нас голод убивает страх.
Но он же убивает силы...
На Пискарёвских пустырях
Всё шире братские могилы.

И зря порою говорят:
«Не все снаряды убивают...»
Когда мишенью – Ленинград,
Я знаю – мимо не бывает.

Ведь даже падая в Неву,
Снаряды – в нас, чтоб нас ломало.
Вчера там каменному льву
Осколком лапу оторвало.

Но лев молчит, молчат дома,
А нам – по-прежнему бороться,
Чтоб жить и не сойти с ума...
Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся.


* * *
Мы позабыли о тепле,
Перед глазами
Хлеб маячит.
Но люди
На Большой земле
Пусть знают:
В городе не плачут.

До дней весенних –
Как до звезд,
И птицы над землей
Не вьются.
Пускай они бегут из гнезд.
Мы верим,
Что они вернутся!..


* * *
Я смерть свою ни зрением, ни слухом
До времени почувствовать не вправе.
Но если ты – костлявая старуха,
Ещё не ясно, кто из нас костлявей.

Я б не хотел увидеться с тобою.
А если всё ж тропа сведёт друг с другом –
Могу упасть я, не осилив боя.
Но ты не встретишь смертного испуга.

Ленинградки
О. Ф. Берггольц

Что тяжелее тех минут,
Когда под вьюгой одичалой
Они на кладбище везут
Детей, зашитых в одеяла.

Когда ночами снится сон,
Что муж – навстречу, по перрону...
А на пороге – почтальон
И не с письмом, а с похоронной.

Когда не можешь есть и спать
И кажется, что жить не надо...
Но ты жива. И ты опять
Идёшь на помощь Ленинграду.

Идёшь, сжимая кулаки,
Сухие губы стиснув плотно.
Идёшь. И через грудь – платки:
Крест-накрест, лентой пулемётной.


Книги

Мы, чтоб согреться, книги жжём.
Но жжём их, будто сводим счёты:
Те, что не жалко, – целиком,
У этих – только переплёты.

Мы их опять переплетём,
Когда весну в апреле встретим.
А не придётся – вы потом
Нас вспомните по книгам этим...

Из писем на Большую Землю
Наш город в снег до пояса закопан.
И если с крыш на город посмотреть,
То улицы похожи на окопы,
В которых побывать успела смерть.

Вагоны у пустых вокзалов стынут,
И паровозы мёртвые молчат, –
Ведь семафоры рук своих не вскинут
На всех путях, ведущих в Ленинград.

Луна скользит по небу одиноко,
Как по щеке холодная слеза.
И тёмные дома стоят без стёкол,
Как люди, потерявшие глаза.

Но в то, что умер город наш, – не верьте!
Нас не согнут отчаянье и страх.
Мы знаем от людей, сражённых смертью,
Что означает: «Смертью смерть поправ».

Мы знаем: клятвы говорить непросто.
И если в Ленинград ворвётся враг,
Мы разорвём последнюю из простынь
Лишь на бинты, но не на белый флаг!


Коптилка

Кто доживет,
Тот вспомнит в дни побед
Коптилку –
Наш убогий зимний свет.
Не слишком ярок
Тонкий фитилек...
И все ж,
К тебе придвинувшись вплотную,
Сумеет школьник
Выучить урок,
Сестра
Больному рану забинтует,
Согреет пальцы
О твои лучи...

Нам
Без тебя бы мрак
Казался вечным!
Ты –
Как светляк
В безвыходной ночи,
Ты – как сверчок,
Стрекочущий за печкой.
Хранительница света и огня,
Ты в эту ночь
Опять со мною рядом,
Опять теплом подула на меня...
Гори,
Гори,
Гори, моя лампада!..

В школе

Девчонка руки протянула
И головой – на край стола...
Сначала думали – уснула,
А оказалось – умерла.

Её из школы на носилках
Домой ребята понесли.
В ресницах у подруг слезинки
То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.
Лишь хрипло, сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Занятья – после похорон.


* * *
За воем сирен –
Самолёты в ночи.
За взрывом –
Завалы из щебня и лома,
Я цел.
Но не знаю ещё,
Что ключи
В кармане –
Уже от разбитого дома.


Пленные

По Невскому пленных ведут.
На сотню – четыре конвойных.
Они никуда не уйдут,
И наши солдаты спокойны.

В блокаде – куда им уйти,
В какой закоулок податься?
На всём протяженье пути
Казнят их глаза ленинградцев.

Сбежишь – и тогда самосуд,
А здесь – под солдатской защитой...
Им хлеб, как и нам, выдают,
По Ладоге в город пробитый...


Утро

В комнате – двенадцать человек,
Спим, к печурке сдвинулись поближе.
Если рядом – стужа, холод, снег,
Поселившись вместе – легче выжить.

И с утра, когда метель опять
Штору через щель в окне колышет,
Я, проснувшись, перед тем, как встать,
Вслушиваюсь – все ли дышат.


Следы

Если пройденный путь – победа,
То не только моя – двоих!..
Я иду по чужому следу:
Как бы трудно пришлось без них!

След крупнее, а шаг не шире:
Сил на большее, видно, нет...
Вдруг шаги его заспешили,
вдруг теряется белый след.

Человек – ничком на снегу.
И его заметает ветер.
Я помочь ему не смогу!
Что бывает страшней на свете?

Баллада о музыке

Им холод
Кровавит застывшие губы,
Смычки выбивает из рук скрипачей.
Но флейты поют,
Надрываются трубы,
И арфа вступает,
Как горный ручей.
И пальцы
На лёд западающих клавиш
Бросает, не чувствуя рук, пианист…
Над вихрем
Бушующих вьюг и пожарищ
Их звуки
Победно и скорбно неслись…

А чтобы всё это
Сегодня свершилось,
Они
Сквозь израненный город брели.
И сани
За спинами их волочились –
Они так
Валторны и скрипки везли.

И тёмная пропасть
Концертного зала,
Когда они всё же добрались сюда,
Напомнила им
О военных вокзалах,
Где люди
Неделями ждут поезда:

Пальто и ушанки,
Упавшие в кресла,
Почти безразличный, измученный взгляд…
Так было.
Но лица людские воскресли,
Лишь звуки настройки
Нестройною песней
Внезапно обрушили свой водопад…

Никто не узнал,
Что сегодня на сцену
В последнем ряду посадили врача,
А рядом,
На случай возможной замены,
Стояли
Ударник и два скрипача.

Концерт начался!
И под гул канонады –
Она, как обычно, гремела окрест –
Невидимый диктор
Сказал Ленинграду:
«Вниманье!
Играет блокадный оркестр!..»

И музыка
Встала над мраком развалин,
Крушила
Безмолвие тёмных квартир.
И слушал её
Ошарашенный мир…

Вы так бы смогли,
Если б вы умирали?..


* * *
Нет лекарств,
Чтоб голод укрощали.
И пока он в городе везде,
Мы себе негласно запрещаем
Говорить друг с другом
О еде.

А начнешь, –
Недобрый взгляд заметя,
Тут же смолкнешь,
Будто шел на грех.
К этому
Привыкли даже дети,
Хоть сегодня им
Труднее всех.

В разговорах
Я храню запреты
На еду, которой не забыл,
На супы,
На каши и котлеты...
Но о них не думать –
Выше сил.

Комсомольцы бытовых отрядов

Бывает так:
Когда ложишься спать,
Тревожишься за завтрашнее дело,
А по утру
От слабости не встать,
Как будто к простыне примерзло тело.

А рядом –
Ни соседей ,ни родни.
И ты лежишь,
В спасение не веря.
И вот тогда
К тебе придут они,
Взломав не без труда
Входные двери.

И ты отдашь им карточку на хлеб,
Ещё боясь,
Что могут не вернуться.
Потом поймешь,
Что был ты к людям слеп,
И губы
Виновато улыбнутся.

А в печке затрещит разбитый стул,
И кто-то – за водой, с ведром на санках.
И кто-то ночью,
Словно на посту,
Подбросит щепок в дымную времянку.

Они добром и словом врачевали
Бойцы – из бытотрядов над Невой.
Ведро воды – а люди вновь вставали!..
Пусть говорят, что нет воды живой!

На почте

На окнах – грязь, наплывы льда
И кипы
Серых писем всюду:
И неотправленных – туда,
И неразобранных – оттуда.

Тех, кто скопил их
С декабря,
Мы упрекать
Уже не вправе…
И мартовские штемпеля
В молчанье
На конвертах ставим.

И знаем мы,
Что письма в них-
Конвертах смятых и потертых –
Одни –
Умершим от живых,
Другие –
Выжившим от мертвых.

Их завтра
Разносить пойдем
По этажам,
От дома к дому...
О, если бы нам знать о том,
Какие
От живых – живому!


* * *
Сегодня немцы не бомбят,
И ночь
Пожаром не дымит,
А у измученных ребят
В глазах
От слабости рябит.

Они сегодня обошли
Четыре дома –
Сто квартир...
В больницы – те,
Кого нашли,
и заболевший командир.

«Встать снова
Трудно тем, кто слег, –
Усталый врач бормочет нам. –
Не понимаю,
Как он мог
Ходить сегодня
По домам...»


Клюква

Нас шатает,
Была работа:
Все на корточках –
По болоту.
Только вечером,
Перед сном,
В детском доме
Больным ребятам
Клюкву выдали.
Спецпайком.
По семнадцати штук
На брата.

Апрель сорок второго

Капель
Все громче и напевней –
Опять весна
Вступает в силу.
Мы по зарубкам на деревьях
Находим зимние могилы.
Как после дрейфа ледоколы,
Дома промерзшие
Отходят:
Вставляют стекла
В окна школы,
Вода
Гремит в водопроводе!
Нам выдали талоны в баню –
Она открылась на Бассейной.
И зайчик солнечный
По зданьям
Все чаще
Вестником весенним.
И чтоб скорей
С зимой покончить,
Мы все – в работе небывалой:
На улицах
С утра до ночи
Сдираем снежные завалы.
Вновь
репродуктор оживает:
Там песни старые включили.
Мы их еще не подпеваем,
Но не забыли,
Не забыли...


* * *
Ему бы
Только три шага,
Чтобы успеть свернуть за угол...
Но прошипел снаряд врага –
и мы стоим
Над мертвым другом.
Он слов прощальных не сказал.
Лишь напряглись
В последней муке
Ухе потухшие глаза
И остывающие руки...


Огороды

Мы радуемся солнечному маю,
А ждем дождя.
И нужно нас понять:
Мы на дворе булыжники снимаем,
Чтоб грядки огородные создать!

Под огороды – все: газоны, клумбы,
Что вырастет, не знаем,
Но азарт!
Советы, как сажать,
Дает завклубом:
Он жил в деревне
Двадцать лет назад.

И на стене плакаты.
Буду старым,
А эту надпись память не сотрет.
Что овощей
С одной восьмой гектара
Достаточно семье на целый год!

После уроков

Идет обстрел.
И в раздевалке школьной
Ученикам пальто не выдают.
Ребята расшумелись, недовольны:
Ведь добежать до дому –
Пять минут!
А Галкины ресницы –
Даже влажны:
На сутки с фронта
Брат пришел домой!

...От этой школы
До окопов вражьих –
Двенадцать километров по прямой.

Черемуха

Нас видит в бинокли враг,
Ему
Меж домов знакомых
Все чудится: белый флаг!..
А белое –цвет черемухи!

И скоро в сады сирень
Нахлынет
Морскою пеной.
Обстрелы и вой сирены
Не смогут
Унять сирени,

Не смогут заставить нас
Весне перестать дивиться.
И люди идут,
Дивясь
Черемухе, солнцу, птицам!


* * *
На Литейный
Снаряды ложатся,
Искалечен некрасовский дом,
Старику помогают подняться
Две дружинницы
С красным крестом.
Только сдавленный шепот:
«Не надо» –
Как свеча
Полыхнул и погас...
Мы
Воронки от этих снарядов
Заровняем землей через час.


* * *
Герой не тот,
Кто шествует на плаху
С улыбкой беззаботной на губах.
Не тот,
Кто никогда не знает страха,
А тот, кто первым побеждает страх.

И если он однажды скажет:
«Надо|»–
То люди знают:
Рядом будет он...
Я говорю спасибо Ленинграду,
Что он людьми такими
Наделен.

На наблюдательном посту

Свист. Удар.
И черный всплеск над крышей.
«Юнкерс» с воем вышел из пике.
– Валя, что случилось? Я не слышу
Трубка надрывается в руке.
– Валя! Ты живая?..
– Да...
Пишите:
Дом двенадцать, флигель со двора.
Будет что известно, сообщите...
У меня там
Мама и сестра...


* * *
Сверху видно,
Как сброшенный им же фугас
Превращает
Дома ленинградские
В груды.
Только жаль,
Что пилоту не видно оттуда
Наших лиц,
Наших сомкнутых губ,
Наших глаз.

Он бы столько увидел!

Ленинградские деревья

Им долго жить – зелёным великанам,
Когда пройдёт блокадная пора.
На их стволах – осколочные раны,
Но не найти рубцов от топора.

И тут не скажешь: сохранились чудом.
Здесь чудо или случай ни при чём…
…Деревья! Поклонитесь низко людям
И сохраните память о былом.

Они зимой сжигали всё, что было:
Шкафы и двери, стулья и столы.
Но их рука деревьев не рубила.
Сады не знали голоса пилы.

Они зимой, чтоб как-нибудь согреться –
Хоть на мгновенье, книги, письма жгли.
Но нет садов и парков по соседству,
Которых бы они не сберегли.

Не счесть погибших в зимнее сраженье.
Никто не знает будущих утрат.
Деревья остаются подтвержденьем,
Что, как Россия, вечен Ленинград!

Им над Невой шуметь и красоваться,
Шагая к людям будущих годов.
…Деревья! Поклонитесь ленинградцам,
Закопанным в гробах и без гробов.

Обстрел

Опять фанера хлопнула в окне,
И старый дом от взрыва закачался.
Ребёнок улыбается во сне.
А мать ему поёт о тишине,
Чтоб он её потом не испугался.

Дождь

Летний дождь
То сильней, то тише
По деревьям, траве, кустам.
Только снова снаряд над крышей,
Как замедленный свист хлыста.
Я не слышал
Того снаряда
И в себя
Не пришел потом:
Не увидел
Носилок рядом
И не помню
Сестры с бинтом.

Даже хлеб,
Что я нес на ужин, –
Потемневший от крови хлеб –
Мне теперь
Навсегда не нужен:
Я оглох,
Онемел,
Ослеп.
Больше в грудь
Не ударит сердце,
И отныне не для меня
Продолжает
Земля вертеться,
Дождь шумит,
Об асфальт звеня.
Но покоя мне нет:
Мы прежде
Победить должны – до конца...
Ленинград мой, моя надежда,
Замени своего бойца!


* * *
Рушится ночью небо,
Голод и стынь с рассвета...
Если бы я здесь не был,
Я б не поверил в это.

Как же непросто будет
Вновь обрести нам силы,
Чтобы поведать людям,
Что с Ленинградом было.

Камни

Нам пишут:
«Будьте стойки, как гранит!..»
Но память
Этих строк не сохранит.

Не потому,
Что стертые слова.
Не потому,
Что стоптано сравненье.
Бывает,
И осенняя трава
В глаза ударит
Свежестью весенней.
Не потому,
Что к слову здесь мертвы, –
Нужней, чем тут,
Оно нигде не будет!
Но без людей
И каменные львы,
И мрамор зданий,
И гранит Невы
Не поднимали б к солнцу головы...

...О, камни!
Будьте стойкими, как люди!




* * *
Чтоб наполниться городом этим,
Не надо
Продолжительных встреч
Или гидов в пути.
Ленинград
Начинается с первого взгляда,
Как любовь,
От которой уже не уйти.

Но когда он
Слепит вас своими дворцами,
Берегами Невы,
Прямотою дорог,
Не забудьте людей,
Вставших вровень с творцами,
Не забудьте о тех,
Кто всё это сберёг!..

***
Блокады нет…
Уже давно напрасно
Напоминает надписью стена
О том,
Что «наиболее опасна
При артобстреле эта сторона».

Обстрел
Покоя больше не нарушит,
Сирены
По ночам не голосят…
Блокады нет.
Но след блокадный
В душах, –
Как тот
Неразорвавшийся снаряд.

Он может никогда не разорваться.
О нём на время
Можно позабыть.
Но он в тебе.
И нет для ленинградцев
Сапёров,
Чтоб снаряд тот
Разрядить.


* * *
Мой город больше не в бою.
Он горд победой и бессмертьем.
Но боль свою
И скорбь свою
Ему не выплакать
Столетья.


* * *
Так бывает порою с нами:
Вспомнишь что-то, увидишь сны –
И глядишь на всё не глазами,
А глазницами той войны.

Если память своё заладит,
Бесполезно перечить ей.
Ты опять прикован к блокаде,
Как к скале своей Прометей.

Вновь январь за окном белеет,
Рядом снова твои друзья.
Те же – мёртвые – не стареют,
Не меняются.
Им нельзя…

Обсуждают твои поступки:
– Мы бы здесь поступили так... –
Осуждают твои уступки:
– Тут нельзя отступать, никак!..

И тогда в своё оправданье
Говоришь им:
 – Тому виной
Слишком много лет расстоянья.
Я, наверное, стал иной.

Да, иной! –
Только ты не понят.
И темнеют зрачки их глаз:
– Раз ты жив, по тебе сегодня
Люди могут судить о нас!

Могут мерить – не вслух, подспудно –
То далёкое далеко.
– Я согласен, но это трудно.
– Трудно?
– Трудно!
– А нам легко?..

И уйдут, молчаливо глядя
Сквозь тебя и других людей.
...Так живу. Прикован к блокаде,
Как к скале своей Прометей.


* * *
Порою мне не спится по ночам:
Во мне, как рана,
Память кровоточит…
Я вновь ползу
По битым кирпичам,
Зеленоватым
В свете лунной ночи.

Я снова
По развалинам ползу
На чей-то зов,
На чей-то стон чуть слышный.
Мне кажется:
Он у стены, внизу,
А это –
Только скрип упавшей крыши.

Молчат руины,
Не хотят помочь.
И мы кротами тычемся в потемки,
Кирпич за кирпичом бросая прочь.
Вытаскивая вещи и обломки.

Нам нужно отыскать еще двоих,
Закрытых
В эту каменную клетку.
Мы не уйдем,
Хоть знаем, что живых
На третий день откапывают редко.


Высота

В блокаду
С этой высоты
Громили Ленинград.
Теперь – могила здесь.
Цветы
По праздникам лежат.

Он первым
Высоты достиг...
И берегут ветра
Его последнее «прости»,
Последнее «ура».


Мёртвые

Мне кажется:
Когда гремит салют,
Погибшие блокадники встают.
Они к Неве
По улицам идут,
Как все живые.
Только не поют:
Не потому,
Что с нами не хотят,
А потому, что мертвые.
Молчат.
Мы их не слышим,
Мы не видим их,
Но мертвые
Всегда среди живых.
Идут и смотрят,
Будто ждут ответ:
Ты этой жизни
стоишь или нет?



* * *
Вновь озноб
Ледяной волной,
Буто ток, пробежит по телу,
Если кто-то
Передо мной
На снегу поскользнется белом.
Он, поднявшись,
Снежок стряхнет.
Ни о чем у меня не спросит...
А меня
На блокадный лед
Снова память моя
Отбросит...


* * *
Когда снаряды каркали «ложись!»
И разрывались
Где-то за спиною,
Мы помнили:
Другая чья-то жизнь
Убита или ранена войною.

Когда среди разрушенных домов
Вдруг наши
Оставались невредимы,
Мы шли на помощь
Потерявшим кров
И презирали
Проходивших мимо.

Мы часто вспоминаем те года,
С рассказами об этом выступаем.
И правильно.
Но сами, как тогда,
Сегодня мы всегда ли поступаем?

Порой глядишь:
Былое – про запас
Для годовщин,
Для тостов в дни рожденья.
А прошлое –
Оно ведь живо в нас
Тогда,
Когда имеет продолженье!..


* * *
Когда живое всё от взрывов глохло,
А он
Не поднимал ни глаз, ни рук,
Мы знали:
Человеку очень плохо.
Ведь безразличье
Хуже, чем испуг.

Мы знали:
Даже чудо не излечит,
Раз перестал он жизнью дорожить.
Но был последний способ –
Взять за плечи
И крикнуть человеку:
«Надо жить!»

Приказом и мольбой одновременно
Звучал
Тот полушёпот-полукрик.
И было так:
С потусторонним пленом
Вновь расставался человек
В тот миг...

И если вдруг от боли или муки
Я стану
Над судьбой своей тужить,
Ты, как тогда,
На плечи брось мне руки
И, как тогда, напомни:
«Надо жить!..»


* * *
Мой город
И зимой неповторим,
Но не по сердцу мне
Ее красоты.
Зима в войну
Была врагом моим.
Мне не забыть
Ее работу.

Весна пришла
Надеждой и врачом.
А вот зима
Была убийцей.
Вы скажете:
Природа ни при чем...
Но разве может
Прошлое забыться?..


Память

Неверно, что сейчас от той зимы
Остались лишь могильные холмы.
Она жива, пока живые мы.

И тридцать лет, и сорок лет пройдёт,
А нам от той зимы не отогреться.
Нас от неё ничто не оторвёт.
Мы с нею слиты памятью и сердцем.

Чуть что - она вздымается опять
Во всей своей жестокости нетленной.
«Будь проклята!» - мне хочется кричать.
Но я шепчу ей: «Будь благословенна».

Она щемит и давит. Только мы
Без той зимы - могильные холмы.

И эту память, как бы нас ни жгло,
Не троньте даже добрыми руками.
Когда на сердце камень - тяжело.
Но разве легче, если сердце - камень?..


***
В блокадных днях мы так и не узнали:
Меж юностью и детством где черта?..
Нам в сорок третьем выдали медали
И только в сорок пятом - паспорта.

И в этом нет беды… Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,чем тогда…