⁣В Москве возле Чистых прудов до сих пор сохранились остатки усадьбы, где росла девочка, которой было суждено стать замечательной русской поэтессой.
Родилась Евдокия Сушкова - такова была ее девичья фамилия - в 1811 году.


К десяти-двенадцати годам уже писала стихи. Ее то бранили, считая это неприличным занятием для девушки-дворянки, то, удивленные невесть откуда взявшимся даром, заставляли читать в домах обширной родни.

Бабушка и дед скрашивали внучке, как умели, сиротское детство. Замечали: девочка не из числа обыкновенных, легко усваивает языки, «глотает» научные талмуды.
И нраву странного - без причины плачет, некстати смеется, то козой скачет на маскарадах, то сидит маленькой старушкой.

Кроме дедовой библиотеки, было у девочки еще одно сокровище - огромный заросший сад. Дрожа от вечерней сырости, не откликаясь на зов нянюшек, она пряталась в зарослях сирени и наблюдала оттуда прекрасный мир.
Вот гаснет закат над Москвой, Вот кружат над Меншиковой башней галки, устраиваясь на покой.


Кричат? Как жаль, что не понимает она их языка.

И вот сначала потихоньку, а потом, заполняя все пространство вокруг, заставляя ее душу заходиться в немом восторге, стелется колокольный звон.
Утром, когда ни заката, ни птичьего круженья, ни звона не будет, можно вспомнить пришедшее в голову ночью и все снова пережить


Это и есть - «сочинять стихи»...

Однажды поэт Вяземский взял у маленькой Сушковой исписанный листок. Показал поэту Дельвигу. Тот удивился. Стихи появились в печати. Правда, без фамилии автора. Быть может, Дельвиг думал: случайность, озарение, пришло и ушло. Евдокия же чувствовала: «удел таинственный мне что-то предвещало...».

С Евдокией подружился, прозвав ее кратко и ласково - Додо, подросток с сумрачными глазами.


Это был Лермонтов.


На одном из танцевальных вечеров ее из нарядной толпы молоденьких подружек выделил своим вниманием взрослый человек. Не танцевал - беседовал с ней серьезно и обстоятельно.


Этот человек - Пушкин.

⁣Жуковский, уже при жизни классик и верный друг Пушкина, после гибели поэта подарил Евдокии не заполненную Александром Сергеевичем тетрадь для стихов. «Книгу-сироту». Сказал, что верит - ей по силам заполнить ее стихами, достойными Пушкина. Она испугалась:

«...И мне сей дар! – мне, слабой,
недостойной,
Мой сердца духовник
пришел его вручить.
Мне песнью робкою,
неопытной, нестройной
Стих чудный Пушкина
велел он заменить!»

Это ли не удел? Высокий, таинственный... Быть поэтом. Именно так - поэтом, а не поэтессой - будут называть Евдокию великие современники-мужчины: Гоголь, Крылов, Чаадаев. Тютчев, Щепкин, Глинка, Брюллов, Федотов, Тропинин, еще и еще из светочей русской культуры, в круг которых она войдет на равных.

Но в юности, когда она «простор мечтам звала», грезились совсем не тома изданных книг и не похвальные отзывы «великих». Мечталось, как и всем девушкам на свете, только о НЕМ. Самом прекрасном и единственном. Который, наверное, тоже разыскивает ее. И мучается. И мечтает о встрече.


Так и началась поэзия Додо Сушковой - с превращения в прекрасную поэтическую строку совсем обыкновенных девичьих грез.

А потом мы услышим в ее стихах голос женщины, которую реальность заставляет очнуться от «снов любимых». И вот уже сердце тронул холодок первого разочарования. Еще не раз будут воскрешаться надежды. Еще не раз будет оплакиваться их смерть.



Взрослеет женщина. Взрослеет поэт. Взрослеют стихи. Незваный приход мудрости. Смирение перед неизбежным. И это правда: человек приходит в мир один? И горько плачет. И уходит - один. А на плач уже нету силы. «Мои мечты привыкли к думе погребальной...»

Всю свою не слишком долгую жизнь Евдокия Ростопчина писала Дневник Женщины. И за прошедшие полтора столетия ничто в нем не устарело, не исказилось, не стерлось. Он остался и останется Дневником Женщин самых разных поколений, наших прабабушек и тех, кому только предстоит явиться на этот свет, ибо, как ни различны наши судьбы, никому не дано перешагнуть за грани «вечного треугольника»: жизнь - любовь - смерть.

Странно, но Евдокия как будто «не заметила» своего превращения в Ростопчину, войдя в известное и богатое семейство. Звон свадебных колоколов ни единой строкой не отозвался в ее поэзии. Лишь через тридцать лет, вспоминая ту свадебную весну - «весну без соловья, весну без вдохновенья, весну без ландышей», спрятав себя под чужое имя, Ростопчина скажет:- «Она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности,- уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу».

Писала прозой. Ибо стихи, видимо, «о прямой и высокой дружбе» с мужем не слагались, И легкая, летящая рифма Додо продолжала прятать другого, таинственного, который прошел через ее жизнь невидимкой. Кто он? Никто не знает. Двоюродная сестра Ростопчиной вспоминала, что Евдокия перед свадьбой «за неделю до решения своей судьбы... с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому».

«Когда б он знал,
как страстно
и как нежно
Он, мой кумир,
рабой своей любим...
Когда 6 он знал,
что в грусти
безнадежной
Увяну я, не понятая им!..
Когда 6 он знал!


⁣После свадьбы началась другая жизнь. Прощай, любимый сад, уединение, заветные книги... Их сменили развлечения, танцы, театры, поклонники. Уже не до поэзии. Зачем ей вся эта кутерьма? Она ответит сама, словно извиняясь перед своей Музой, испуганной ее тщеславными и мелкими утехами:
Средь пестрых
личностей, скользящих
вкруг меня,
На время личность
я свою уничтожаю,
Самосознание жестокое
теряю,
Свое тревожное
позабываю я...


Что, если не «самосознание жестокое» подсказало Ростопчиной: остановись!
Остановись, даже если есть опасность прилюдно забиться в плаче горьком о том, что не создана к той жизни, какую принуждена вести теперь.
Одиночество вдвоем - хроническая болезнь всех несчастливых семей, настигла и Ростопчиных...


Что делать было дальше?


Русской глуши, безвестным до поры деревушкам литература обязана многими прекрасными страницами. «Приют спокойствия, трудов и вдохновенья» был не только у Пушкина в Михайловском. Вот так же спасались Державин, Карамзин, Тютчев, Некрасов, многие, многие другие. Покой мерно дышащей земли, пение птахи, среди сугробов зовущей весну, осенние ливни и размытые дороги - всему этому дано влиять на душу. Наверное, в зрелом возрасте это ощущается сильнее. Вот и Евдокия, когда была девочкой, скучала в деревенской глуши.

Теперь она уже другая. Познавшая истинную тоску и истинную грусть. Собралась да и уехала в воронежское село со странным названием - Анна. На просторе, в старом доме со скрипящими половицами о многом передумала Евдокия. О том, что же это такое - ее замужество? Зачем? «…Живую в душную могилу... схоронили в двадцать лет...» Надо было покончить с обидами на себя ли молодую, вздумавшую обмануть сердце, или на судьбу, сводившую ее с великими, и разведшую с единственным.


Вы вспомните меня
когда-нибудь...
но поздно!
Когда в своих степях
далеко буду я,
Когда надолго мы,
навеки будем розно —
Тогда поймете вы
и вспомните меня!..


Уныние и меланхолия отступали. Она снова начала писать стихи.


Вы думали,
что стих мой страстный
Легко, шутя
достался мне И что не куплен
он в борьбе,
Борьбе
мучительной,
ужасной?


Минуты отчаяния, когда она в отвращении к себе, бесталанной, рвала бумагу, сменялись сознанием, что вот оно - получается.


В селе Анна написала Евдокия Ростопчина первую книгу прозы, множество стихотворений. В 1840 году выходит поэтический сборник. Один за другим появляются романы в стихах и прозе. Их читают, как «полную историю жизни». А бурный, творческий темперамент Ростопчиной толкает ее попробовать себя в новом жанре.


И опять удача. Имя женщины-драматурга не сходит с афиш знаменитых театров - Малого и Александринки. Ни один из столичных журналов и альманахов не выходит без подборки ростопчинских стихов и прозы. Издатели буквально выхватывают рукописи из-под пера, и книги Евдокии Петровны не лежат на прилавках.


Евдокия Ростопчина помогала пробиваться и молодым талантам. Ее щедрая душа была готова оказать поддержку любому начинанию на благо русской культуры. Все средства от издания своих произведений Евдокия Петровна передавала на благотворительные цели.


В отечественной словесности и культуре XIX века не найти столь яркой женской фигуры, как Ростопчина. Ни один женский голос не звучал с такой уверенной и звонкой силой....

А в том, что называется личной жизнью, казалось, все располагало к унынию и душевной усталости.
Был нелюбимый муж. Крыша над головой их общего дома. Навсегда. Этого было не исправить. И была любовь. Незаконная, неблагословленная, грешная, осуждаемая, но любовь...


Отцом двух дочерей Евдокии Петровны был Андрей Карамзин, сын знаменитого писателя и историка. Что это была за страсть? И что было причиной ее печального исхода? Едва ли мы об этом когда-нибудь узнаем. Того, чем так лихо овладели мы и считаем особым достоинством - называть вещи своими именами,- нет в поэтическом дневнике Евдокии Ростопчиной.


Есть слова, ощущения, мысли, которые должны умереть вместе с человеком, не ведомые никому. «Да! женская душа должна в тени светиться», - утверждает Ростопчина. Роман окончен. Сон прерван...


Законной женой Андрея Карамзина стала красавица Аврора Демидова, От тех драматических лет остались строки:


Прости же ты,
мой незабвенный!
Немое горе и в душе
Воспоминаний
ряд бесценный -
Вот все, что
остается мне!
Прости, прости!..
Одной мольбою,
Одним желаньем о тебе
Я буду докучать судьбе:
Чтобы избранная тобою
Любить умела бы как я...
Чтоб ты был счастлив без меня!


В феврале 1841 года, приехав в Петербург в отпуск, Михаил Лермонтов увидел уже не тоненькую черноглазую девочку, Додо Сушкову, а столичную знаменитость в полном расцвете своей красоты, литературной славы. Он увидел много пережившую женщину. Она тоже хорошо понимала, кто он на самом деле - офицер Мишель Лермонтов. Им было о чем поговорить, что вспомнить, на что пожаловаться и чем утешить друг друга. Они были свои. Читали друг другу стихи, а позже Михаил Юрьевич просил свою бабушку Елизавету Алексеевну прислать новый ростопчинский томик ему в Пятигорск.


Отпуск его пролетел быстро. Надо было собираться на Кавказ, и Лермонтов говорил Додо, что предчувствует свою скорую смерть. У той сжималось сердце, но она не подавала виду. Даже подтрунивала над его мнительностью.
«Он вернется невредим...»
Эта строчка из стихов Ростопчиной, написанных под впечатлением мрачных дум поэта, звучит как заклинание.
«Я одна из последних пожала ему руку», - вспоминала она. Думала - до встречи. Оказалось - на вечную разлуку. .....
Тогда, уходя, у самого порога он протянул Додо альбом, куда вписал посвященное ей стихотворение.


Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять...


….Сны, пусть они и обманули, мечты, если они и не сбылись…. Но единственное, что не изменяло им никогда,- поэзия, она останется.
И чье-то сердце забьется в такт их рифме.
Значит, все было не напрасно...


…Завершался 1858 год. Евдокии Ростопчиной уже не было в живых.

⁣ВЫ ВСПОМНИТЕ МЕНЯ.......





Вы вспомните меня когда-нибудь... но поздно!
Когда в своих степях далеко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно —
Тогда поймете вы и вспомните меня!
Проехав иногда пред домом опустелым,
Где вас всегда встречал радушный мой привет,
Вы грустно спросите: «Так здесь ее уж нет?»—
И мимо торопясь, махнув султаном белым,
Вы вспомните меня!..

Вы вспомните меня не раз,- когда другая
Кокетством хитрым вас коварно увлечет
И, не любя, в любви вас ложно уверяя,
Тщеславью своему вас в жертву принесет!
Когда уста ее, на клятвы вороваты,
Обеты льстивые вам станут расточать,
Чтоб скоро бросить вас и нагло осмеять...
С ней первый сердца цвет утратив без возврата,
Вы вспомните меня!..

Когда, избави бог! вы встретите иную,
Усердную рабу всех мелочных сует,
С полсердцем лишь в груди, с полудушой — такую,
Каких их создает себе в угодность свет,
И это существо вас на беду полюбит —
С жемчужною серьгой иль с перстнем наравне,
И вам любви узнать даст горести одне,
И вас, бесстрастная, измучит и погубит,—
Вы вспомните меня!..

Вы вспомните меня, мечтая одиноко
Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши,
И сердце вам шепнет: «как жаль! она далёко,—
Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..»
Когда гостиных мир вам станет пуст и тесен,
Наскучит вам острить средь модных львиц и львов,
И жаждать станете незаученных слов,
И чувств невычурных, и томных женских песен,—
Вы вспомните меня!..


Апрель 1838, Петербург.....


.............



⁣4 января 1812 года родилась Евдокия Петровна Ростопчина,
графиня, поэтесса и драматург.


Её стихов не изучают в школе,
а между тем именно она стояла у истоков женской лирики
в русской литературе.


Она была весьма популярна
в первое половине XIX века.
У Евдокии Ростопчиной
была удивительная судьба: она дружила с самыми
признанными гениями русской культуры XIX века —
Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским, Вяземским,
Гоголем и другими…
Но произведения самой
Ростопчиной не померкли на фоне яркого
созвездия имен русской литературы того
времени и стали одним из истоков женской
лирики в России.



"Вы вспомните меня..."


Один из самых известных
романсов Е. Ростопчиной.......

И через два столетия этот романс спела Валентина Толкунова.....

ЖЕНЩИНА В РУССКОЙ ИСТОРИИ-ЕВДОКИЯ ПЕТРОВНА РОСТОПЧИНА

⁣ДВЕ ВСТРЕЧИ
Петру Александровичу Плетневу(⁣Петр Александрович Плетнев (1792-1865) — поэт и критик, близкий друг Пушкина, издатель журнала «Современник» в 1838-1865 гг.


Es gibt im Mensohenleben einige Minuten.
Bouterwek
(⁣Есть в человеческой жизни вечные минуты... Бутервек (нем.).


Бутервек Фридрих (1766-1828) — немецкий философ, историк литературы, поэт и беллетрист.





⁣В стихотворении отражены обстоятельства двух подлинных встреч Ростопчиной с Пушкиным.

⁣ОН-это Александр Сергеевич Пушкин....

Евдокия Ростопчина



⁣Я помню, на гульбище шумном,
Дыша веселием безумным,
И говорлива и жива,
Толпилась некогда Москва,
Как в старину, любя качели,
Веселый дар Святой недели.
Ни светлый праздник, ни весна
Не любы ей, когда она
Не насладится под Новинским3
Своим гуляньем исполинским!
Пестро и пышно убрана,
В одежде праздничной, она
Слила, смешала без вниманья
Сословья все, все состоянья.
На день один, на краткий час
Сошлись, другу другу напоказ,
Хмельной разгул простолюдина
С степенным хладом знати чинной,
Мир черни с миром богачей
И старость с резвостью детей.
И я, ребенок боязливый,
Смотрела с робостью стыдливой
На этот незнакомый свет,
Еще на много, много лет
Мне недоступный... Я мечтала,
Приподымая покрывало
С грядущих дней, о той весне,
Когда достанется и мне
Вкусить забавы жизни светской,—
И с нетерпеньем думы детской
Желала время ускорить,
Чтоб видеть, слышать, знать и жить!..

Народа волны протекали,
Одни других они сменяли...
Но я не замечала их,
Предавшись лёту грез своих.
Вдруг все стеснилось, и с волненьем,
Одним стремительным движеньем
Толпа рванулася вперед...
И мне сказали: «Он4 идет:
Он, наш поэт, он, наша слава,
Любимец общий!..» Величавый
В своей особе небольшой,
Но смелый, ловкий и живой,
Прошел он быстро предо мной...
И глубоко в воображенье
Напечатлелось выраженье
Его высокого чела.

Я отгадала, поняла
На нем и гения сиянье,
И тайну высшего призванья,
И пламенных страстей порыв,
И смелость дум, наперерыв
Всегда волнующих поэта,—
Смесь жизни, правды, силы, света!
В его неправильных чертах,
В его полуденных глазах,
В его измученной улыбке
Я прочитала без ошибки,
Что много, горько сердцем жил
Наш вдохновенный, — и любил,
И презирал, и ненавидел,
Что свет не раз его обидел,
Что рок не раз уж уязвил
Больное сердце, что манил
Его напрасно сон лукавый
Надежд обманчивых, что слава
Досталася ему ценой
И роковой и дорогой!..
Уж он прошел, а я в волненьи
Мечтала о своем виденьи,—
И долго, долго в грезах сна
Им мысль моя была полна!..
Мне образ памятный являлся,
Арапский профиль рисовался,
Блистал молниеносный взор,
Взор, выражающий укор
И пени раны затаенной!..
И часто девочке смиренной,
Сияньем чудным озарен,
Все представал, все снился он!..

II

Я помню, я помню другое свиданье:
На бале блестящем, в кипящем собранье,
Гордясь кавалером, и об руку с ним,
Вмешалась я в танцы... и счастьем моим
В тот вечер прекрасный весь мир озлащался.
Он с нежным приветом ко мне обращался,
Он дружбой без лести меня ободрял,
Он дум моих тайну разведать желал...
Ему рассказала молва городская,
Что, душу небесною пищей питая,
Поэзии чары постигла и я,—
И он с любопытством смотрел на меня,—
Песнь женского сердца, песнь женских страданий,
Всю повесть простую младых упований
Из уст моих робких услышать хотел...
Он выманить скоро признанье успел
У девочки, мало знакомой с участьем,
Но свыкшейся рано с тоской и несчастьем...
И тайны не стало в душе для него!
Мне было не страшно, не стыдно его...
В душе гениальной есть братство святое:
Она обещает участье родное,
И с нею сойтись нам отрадно, легко;
Над нами парит она так высоко,
Что ей неизвестны, в ее возвышенье,
Взыскательных дольных умов осужденья...
Вниманьем поэта в душе дорожа,—
Под говор музыки, украдкой, дрожа,
Стихи без искусства ему я шептала
И взор снисхожденья с восторгом встречала.
Но он, вдохновенный, с какой простотой
Он исповедь слушал души молодой!
Как с кротким участьем, с улыбкою друга
От ранних страданий, от злого недуга,
От мрачных предчувствий он сердце лечил
И жить его в мире с судьбою учил!
Он пылкостью прежней тогда оживлялся,
Он к юности знойной своей возвращался,
О ней говорил мне, ее вспоминал.
Со мной молодея, он снова мечтал.
Жалел он, что прежде, в разгульные годы
Его одинокой и буйной свободы,
Судьба не свела нас, что раньше меня
Он отжил, что поздно родилася я...
Жалел он, что песни девической страсти
Другому поются, что тайные власти
Велели любить мне, любить не его,—
Другого!.. И много сказал он всего!..
Слова его в душу свою принимая,
Ему благодарна всем сердцем была я...
И много минуло годов с того дня,
И много узнала, изведала я,—
Но живо и ныне о нем вспоминанье;
Но речи поэта, его предвещанье
Я в памяти сердца храню как завет
И ими горжусь... хоть его уже нет!..
Но эти две первые, чудные встречи
Безоблачной дружбы мне были предтечи, —
И каждое слово его, каждый взгляд
В мечтах моих светлою точкой горят!..


Декабрь 1839,


Село Анна


Художник П. Соколов-1843-44 г.г.

⁣ И вот Додо 16 лет. Она в светлом невесомом платье на первом балу в доме у Голицыных. Все танцуют и веселятся, а робкая дебютантка в задумчивости стоит в стороне: с ней только что беседовал взрослый и очень интересный человек. Его звали Александр Сергеевич Пушкин....... Потом по прошествии времени Додо вывернула свою память, чтобы вспомнить каждое пушкинское слово. «Он дум моих тайну разведать желал», — возвращаясь мыслями к этой встрече, напишет она. Может быть, тогда она призналась, что тоже пишет стихи, а потом думала над тем, как прозвучало это «тоже». О своем отношении к Пушкину Евдокия Петровна однажды сказала кратко: «боготворила — всегда». Увлеченность девушки стихами нарастала. У дяди Додо, поэта и драматурга Николая Васильевича Сушкова, был литературный салон. Тот скромный дом в Старопименовском переулке, где она читала свои стихи его постоянным посетителям, до сих пор сохранился. Молва о талантливой девушке распространялась, как и ее литературные опыты, в списках ходившие по рукам. Стихи нравились — ясность, музыкальность и искренность строк пленяли сердца. Один из свидетелей выступления Додо в какой-то из гостиных записал: «Маленькая м-ль Сушкова читала пьесу в стихах собственного сочинения. Я не жалею, что должен был слушать ее». Но не все в ее стихотворном деле предназначалось для чужих ушей. М-ль Сушкова — это поэтического вида создание, какой ее знали в московских особняках, бралась за темы, о которых следовало молчать. Все героическое, возвышенное находило в душе девушки горячее сочувствие. Декабристы. Пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло — ее муза на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Само название стихотворения «К страдальцам — изгнанникам» красноречиво говорило об отношении автора к сибирским узникам: Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести И рабства иго снять с России молодой, Но вы страдаете для родины и чести, И мы признания вам платим долг святой. Эти строки юная поэтесса читала тем, кому доверяла, ближайшим друзьям — ученику Благородного пансиона Михаилу Лермонтову и студенту Московского университета Николаю Огареву. Оба они стали не только поклонниками поэтического дарования и доверенными сокровенных мыслей Додо, но и ценителями ее необыкновенного очарования: Огарев томился безответной любовью, а Лермонтов написал ей свое первое посвящение «Умеешь ты сердца тревожить...» Однажды добрый знакомый Сушковых Петр Андреевич Вяземский — допустим, что случайно — заглянул в заветную тетрадь Додо. Первое же попавшееся на глаза стихотворение он, удивленный и восторженный, тайно переписал и послал в Петербург Антону Антоновичу Дельвигу, редактору альманаха «Северные цветы». У того по прочтении не было никакого сомнения относительно публикации «Талисмана». Авторство не указывалось: стихосложение отнюдь не считалось похвальным занятием для барышни-дворянки...... «Талисман» — стихотворение-загадка, отзвук глубоких сердечных переживаний восемнадцатилетней поэтессы, которые переплелись в счастливо-мучительный «узел бытия». Первая любовь? «Не отгадать вам тайны роковой», — роняет она. Но гадай — не гадай, ясно одно: странное замужество Додо, случившееся как-то враз, словно бросок в прорубь, не имело ни малейшего отношения к чувствам, вызвавшим к жизни «Талисман»...... ⁣Весть о том, что Додо Сушкова выходит за графа Андрея Ростопчина, сына отличившегося в 1812 году градоначальника, удивила всю Москву. Никаких привязанностей между молодыми людьми не замечали. К тому же все знали, что совсем недавно молодой граф собирался жениться на другой девушке, но свадьбе воспротивилась его мать, Екатерина Петровна. Графиня Ростопчина, будущая свекровь Додо, всем хорошо известна по знаменитому портрету Ореста Кипренского: его гениальная кисть очень четко направляет внимание зрителей на внутреннее состояние модели. ⁣В глазах Ростопчиной, словно завороженной некой сверхъестественной силой, прочитывается глубокий душевный надлом. Она как будто смотрит в бездну, ужасается и все-таки тянется к ней. Кипренский обнажил трагедию знаменитого и несчастного семейства. Графиня-мать тайно перешла в католичество. Когда все открылось, ее муж, бывший градоначальник, тяжело переживал беду, несомненно, приблизившую его кончину. Дом Ростопчиных, по воспоминаниям современников, производил гнетущее впечатление: всюду, как летучие мыши, шныряли ксендзы в черных сутанах. Они буквально свили здесь себе гнездо. Под влиянием хозяйки дома, теперь уже рьяной католички, оказались и некоторые домочадцы. Андрей же Ростопчин хоть и старался держаться вдали от фанатичной матушки, имел также немало странностей. Он напоминал окружающим своего отца, которого императрица Екатерина II называла «бешеным Федькой». Говорили, что мать-графиня, возможно, исходя из какихто собственных соображений, старалась расстроить и этот брак сына. Перед свадьбой она посвятила мадемуазель Сушкову в подробности его безалаберной жизни и советовала ей отказаться от этого союза. Характеристика, пожалуй, была односторонней. Андрей Федорович обладал веселым характером, злости за ним не замечали, но вспыльчивости и сумасбродства ему было не занимать. Собственно, для Додо ничто из этого не являлось открытием. На ее глазах жених изломал в крошево колоссальной стоимости серьги, предназначавшиеся им в подарок невесте. Причиной оказалось то, что, по мнению графа Андрея, они не произвели на нее должного впечатления. И это лишь частность из целой цепочки настораживающих, казалось бы, фактов. Совершенно ясно, что молодой девушке, выросшей в патриархальной православной, благочестивой обстановке, предстояло встретиться с совершенно чуждым миром. Среди ошеломленных известием о предстоящей свадьбе была и кузина Додо, получившая от нее горькое и отчаянное письмо буквально накануне венчания. В нем невеста признавалась в давней страстной любви к тому, кто был воспет ею в «Талисмане». Этот человек невидимкою прошел через всю жизнь поэтессы. Ее любовь оказалась безответной? Или союз двух сердец не имел шансов свершиться? Кто был избранником Додо? На эти вопросы нет и, наверное, уже не найдется ответа. Можно лишь предположить, что предстоящая свадьба была попыткой поставить крест на прошлом и увлечь себя другой жизнью, превратившись в графиню Ростопчину — богатую, знатную, окруженную поклонением. Свадьба состоялась 28 мая 1833 года. 

Звезды Полуночи....

⁣Кому блестите вы, о звезды полуночи?
Чей взор прикован к вам с участьем и мечтой,
Кто вами восхищен?.. Кто к вам подымет очи,
Не засоренные землей!

Не хладный астроном, упитанный наукой,
Не мистик-астролог вас могут понимать!..
Нет!.. для изящного их дума близорука.
Тот испытует вас, тот хочет разгадать.

Поэт, один поэт с восторженной душою,
С воображением и страстным и живым,
Пусть наслаждается бессмертной красотою
И вдохновением пусть вас почтит своим!

Да женщина еще — мятежное созданье,
Рожденное мечтать, сочувствовать, любить,—
На небеса глядит, чтоб свет и упованье
В душе пугливой пробудить.


Август 1840, Село Вороново


......


⁣К СТРАДАЛЬЦАМ-ИЗГНАННИКАМ
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Кондратий Рылеев( ⁣Эпиграф — строка из поэмы «Наливайко» К. Ф. Рылеева (1795-1826).

Соотчичи мои, заступники свободы,
О вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы,
Вы не услышите укор земных племен!
Пусть сокрушились вы о силу самовластья,
Пусть угнетают вас тирановы рабы,-
Но ваш терновый путь, ваш жребий лучше счастья
И стоит всех даров изменчивой судьбы!..
Удел ваш - не позор, а слава, уваженье,
Благословения правдивых сограждан,
Спокойной совести, Европы одобренье
И благодарный храм от будущих славян!
Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И цепи рабства снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.
Быть может, между вас в сибирских тундрах диких
Увяли многие?.. Быть может, душный плен
И воздух ссылочный - отрава душ великих -
Убили в цвете лет жильцов подземных стен?..
Ни эпитафии, ни пышность мавзолеев
Их прах страдальческий, их память не почтут:
Загробная вражда их сторожей-злодеев
Украсить нам не даст последний их приют.
Но да утешатся священные их тени!
Их памятник - в сердцах отечества сынов,
В неподкупных хвалах свободных песнопений,
В молитвах русских жен, в почтенье всех веков!
Мир им!.. Мир праху их!.. А вы, друзья несчастных,
Несите с мужеством крест неизбежный свой!..
Быть может, вам не век стонать в горах ужасных,
Не век терпеть в цепях, с поруганной главой...
Быть может, вам и нам ударит час священный
Паденья варварства, деспотства и царей,
И нам торжествовать придется день блаженный
Свободы для Руси, отмщенья за друзей!..
Тогда дойдут до вас восторженные клики
России, вспрянувшей от рабственного сна,
И к жизни из могил вас вырвет крик великий:
"Восстаньте!.. Наша Русь святая спасена!.."
Тогда сообщники, не ведомые вами,
Окончив подвиг ваш, свершив урочный бой,
С свободной вестию, с свободными мечтами
Пойдут вас выручать шумящею толпой!..
Тогда в честь падших жертв, жертв чистых, благородных,
Мы тризну братскую достойно совершим,
И слезы сограждан, ликующих, свободных,
Наградой славною да вечно будут им!


Май 1831, Москва



Почерк Ростопчиной.....

⁣Всех подкупала особая интонация, сердечность ее стихов. Они стали появляться в журналах все чаще. Прочитав в «Московском наблюдателе» стихотворение «Последний цветок», Вяземский, «первооткрыватель» таланта Додо Сушковой, писал А.И. Тургеневу: «Каковы стихи? Ты думаешь, Бенедиктов? Могли быть Жуковского, Пушкина, Баратынского; уж, верно, не отказались бы они от них. И неужели не узнал ты голоса некогда Додо Сушковой?.. Какое глубокое чувство, какая простота и сила в выражении и между тем сколько женского!»
Стихотворение «Последний цветок» написано глубокой осенью 1839 года, когда кончалось деревенское заточение и впереди Евдокию Петровну ждал блеск имперского Петербурга.



На берегах Невы Ростопчина сразу же вошла в большую моду. Вот что писал по этому поводу ее брат С.П. Сушков: «Она никогда не поражала своею красотою, но была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своею наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью при обширной начитанности на пяти языках… замечательным даром блестящего разговора и простосердечной прямотой характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным».
Евдокия Петровна была всегда желанной гостьей в тех столичных салонах, которые отличались интеллектуальностью бесед и где на светских львиц от подобной серьезности, пожалуй, напала бы зевота. Такой салон в первую очередь был у Карамзиных, с семейством которых Ростопчина очень сблизилась.


⁣Андрей Николаевич Карамзин. Худ. Л. Вагнер. Литография

⁣Широко и хлебосольно принимала и она.


Всех, кто был тогда в Северной Пальмире талантлив, значителен, известен, можно было встретить на ее вечерах.


Жуковский, Крылов, Гоголь, Одоевский, Плетнев, Соллогуб, Александр Тургенев, Глинка, Даргомыжский.


Этот список дополняли и европейские знаменитости: Ференц Лист, Полина Виардо, Фанни Эльслер, Рашель.


Зимами 1836—1838 годов поэтесса, познавшая вкус и творческого, и женского успеха, подобно комете появлялась на придворных балах, маскарадах, разного рода увеселениях, сопровождаемая стоустой молвой и толпами поклонников. Не однажды Ростопчиной с ее уже серьезной литературной славой поставят в вину пристрастие к этому тщеславному мельтешению, к воспеванию мишурной бальной кутерьмы.
С искренностью, подчас неосторожной, которая всегда была отличительным качеством ее поэзии, Ростопчина признавалась:

...Я женщина во всем значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне,
Я только женщина, гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. Отдайте балы мне!

Впрочем, долго продолжаться это не могло… Ростопчина была слишком умна для того, чтобы довольствоваться ролью светской львицы. Две зимы дворцовой круговерти привели ее к отрицанию общества, когда «напрасно ищет взор сердечного привета… когда вблизи, в глазах, кругом лишь все чужие». Подруги — светские кокетки «с полсердцем лишь в груди, с полудушой». После этого прозрения из-под ее пера вышла целая череда стихотворений, где читатель, по словам литературного критика А.В. Дружинина, нашел «сильный протест против многих сторон великосветской жизни». С убийственной искренностью Ростопчина писала:

Уж надоело мне под пышным платьем бальным
Себя, как напоказ, в гостиных выставлять,
Жать руку недругам, и дурам приседать,
И скукой смертною в молчанье погребальном,
Томясь средь общества, за веером зевать.

Но ведь дело не обходилось только «скукой смертною». Одни интриги чего только стоили. Как знать, не пушкинская ли трагедия, разыгравшаяся на бальном паркете, подготовила ее собственный уход из «веселых хором»?


⁣Тетрадь Пушкина

Александр Сергеевич, которого часто видели в салоне Ростопчиной на Дворцовой набережной, в последний раз был у нее за день до дуэли.
Он находился в ужасном состоянии. О том доподлинно известно от мужа Евдокии Петровны, который вспоминал, что за обедом Пушкин несколько раз выходил из-за стола мочить себе голову, до того «она у него горела».
Конечно, Евдокия Петровна знала и суть этих душевных терзаний, и роль, которую сыграл тут «большой свет». А дальше случилось то, что случилось…


Выстрел на Черной речке для Ростопчиной, как и для многих, стал трагедией, которая унесла какую-то важную часть собственной жизни. В своем большом стихотворении, посвященном памяти поэта, она писала, чем он был для нее: «…смесь жизни, правды, силы, света!»


А спустя год после гибели Пушкина Ростопчиной передали плотный пакет от Василия Андреевича Жуковского, сопровожденный следующей запиской: «Посылаю Вам, графиня, на память книгу... Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов... Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения». Евдокия Петровна держала в руках последнюю тетрадь Пушкина — ту, в которой так горестно, так непоправимо осталось много чистых листов. Комок подступал к горлу. И казалось, это сам Александр Сергеевич за гранью земного бытия помнит о ней, верит в ее талант и подает знак об этой вере. Ростопчина была потрясена. Казалось, что всей жизни не хватит, чтобы оправдать этот по-пушкински щедрый аванс. Ее стихи, переданные Жуковскому, выражают и смятение, и восторг:

И мне, и мне сей дар! — мне, слабой, недостойной,
Мой сердца духовник пришел его вручить,
Мне песнью робкою, неопытной, нестройной
Стих чудный Пушкина велел он заменить…

А между тем «нестройные» рифмы Ростопчиной уже принесли ей прочную славу. Жуковский знал цену своему подарку и не вручил бы его без достаточных оснований. Его решение наверняка поддержали бы те, кто заучивал наизусть стихи поэтессы, все еще вынужденной скрывать свое имя. В разборе одного из номеров «Современника» в 1838 году Белинский ставит имя 27-летней поэтессы рядом с пушкинским: «... Кроме двух произведений Пушкина, можно заметить только одно, подписанное знакомыми публике буквами «Г-ня Е. Р-на»; обо всех остальных было бы слишком невеликодушно со стороны рецензента даже и упоминать». А поэт пушкинской плеяды Н.М. Языков назвал годичную стихотворную подборку одного из петербургских журналов «дрянью и прахом», исключая из этого списка лишь стихотворения Пушкина и Ростопчиной......



⁣Трагическая гибель Карамзина, который добровольцем ушел на Крымскую войну, потрясла Ростопчину.
В феврале 1841-го в Петербурге появился прибывший в отпуск Михаил Лермонтов. Он и выросшая девочка с Чистых прудов никогда не теряли друг друга из виду. И Лермонтов снова у Додо. Для него она не столичная знаменитость в полном расцвете женской красоты и литературной славы, а та близкая душа, которую можно найти только в юности.
И Додо, и Мишелю было о чем поговорить, на что пожаловаться и чем утешить друг друга. Они — свои. Мишель узнал, что этот год у Додо особенный: выходит первый том ее сочинений, подготовленный братом Сергеем Сушковым. Позже Михаил Юрьевич попросит свою бабушку прислать ему в Пятигорск этот томик с именем автора на обложке, именем, говорившим ему так много.


Во время следующей встречи с Додо Мишель признался ей, что его мучают тяжелые предчувствия. У Ростопчиной сжалось сердце, но она не подала вида и даже пыталась подтрунивать над мнительностью друга. Стараясь отвлечь его, она протянула Мишелю альбом — несколько строк на память. Потом под впечатлением этой встречи Додо написала стихотворение, где одна строчка звучит как заклинание: «Он вернется невредим…»

⁣Вспоминая покидающего ее дом Лермонтова, Ростопчина писала:


«Я одна из последних пожала ему руку».


Думала — до встречи. Оказалось — на вечную разлуку…

Еще можно много писать о Евдокии Ростопчиной.

Я не ставлю себе цель:в хронологическом порядке воспроизвести все страницы жизни Евдокии Ростопчиной.

Просто хотелось бы знать и помнить, какой след оставила эта талантливая и неординарная поэтесса Золотого Века Русской Поэзии-предвестница поэтесс Серебряного века.......

КАК ДОЛЖНЫ ПИСАТЬ ЖЕНЩИНЫ.....


⁣Как я люблю читать стихи чужие,
В них за развитием мечты певца следить,
То соглашаться с ним, то разбирать, сУдить
И отрицать его!.. Фантазии живые,
И думы смелые, и знойный пыл страстей —
Все вопрошаю я с внимательным участьем,
Все испытую я; и всей душой моей
Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем,
Любовию его люблю и верю ей.
Но женские стихи особенной усладой
Мне привлекательны; но каждый женский стих
Волнует сердце мне, и в море дум моих
Он отражается тоскою и оградой.
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих
Певица робкая вполне не выдавала,
Чтоб имя призрака ее невольных грез,
Чтоб повесть милую любви и сладких слез
Она, стыдливая, таила и скрывала;
Чтоб только изредка и в проблесках она
Умела намекать о чувствах слишком нежных...
Чтобы туманная догадок пелена
Всегда над ропотом сомнений безнадежных,
Всегда над песнию надежды золотой
Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной
Звучало трепетно под ризой мысли скромной;
Чтоб сердца жар и блеск подернут был золой,
Как лавою волкан; чтоб глубью необъятной
Ее заветная казалась нам мечта
И, как для ней самой, для нас была свята;
Чтоб речь неполная улыбкою понятной,
Слезою теплою дополнена была;
Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем,
Чтобы приличие боролось с увлеченьем
И слово каждое чтоб мудрость стерегла.
Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады скрытой луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,
И, согревая жизнь, незримая, теплиться......


22 сентября 1840, Москва



⁣Федотов П.А. Портрет графини Е.П. Ростопчиной

⁣Последний, московский, период жизни Евдокии Петровны был заполнен интенсивной работой.


Определяя свою лирику как «истинную повесть», она продолжала размышлять и признаваться, любить и разочаровываться. Ее произведения — роман в стихах, пьесы, проза — печатались практически в каждом журнале и альманахе. В 1856 году вышел в свет первый том собраний ее сочинений, предпосланный такими словами критика: «Имя графини Ростопчиной перейдет к потомству как одно из светлых явлений нашего времени... В настоящую минуту она принадлежит к числу даровитейших наших поэтов».


Между тем это был последний радующий автора отзыв. Наступали иные времена.


Ростопчина не могла не чувствовать сначала снижения интереса к своему творчеству, а потом неприкрытой враждебности. В том самом «Современнике», где Ростопчина знала лучшие времена, теперь Добролюбов зло издевался над ее новым романом.


Чернышевский называл писательницу салонной ретроградкой. «Бранили меня аристократкою», — как будто не понимая в чем дело, огорчалась графиня.


Она была другая. Она была плоть от плоти того века, который страстно ненавидели выпускники семинарий, века, в котором барышни из чистопрудненских усадеб говорили на пяти языках, а поэты женились на первых красавицах империи
. От Ростопчиной напрасно было ждать обличений «мерзостей российской жизни», так быстро входивших в моду. Природа ее таланта являлась совершенно иной. И конец Ростопчиной как поэтессы, писательницы был предрешен.


…Летом 1857 года Ростопчины, отдыхая в своей подмосковной усадьбе Вороново, навестили соседей. За ужином домашний врач хозяев, сидевший напротив Евдокии Петровны, обратил на нее особое внимание, а по окончании вечера просил кого-нибудь из близких людей предупредить Ростопчина: «Его жена опасно больна. У нее все признаки рака».


Вероятно, и сама Евдокия Петровна предчувствовала приближение конца. Она вызвала в Вороново, чтобы сделать соответствующие распоряжения, своего дядю, писателя Николая Сушкова.


— Я умираю, — сказала она ему. — Вот скоро перееду в город, стану говеть, готовиться...
Пережив свою славу, хлебнув насмешек и хулы, Ростопчина стояла на пороге последнего акта своей житейской драмы.


В Вороново свекровь открыла католическую школу для местных девочек. Ростопчина не могла смириться с этим. Страсти накалялись. Но здесь был громадный парк, прекрасная природа вокруг — и это умиротворяло душу Евдокии Петровны. В Москве же, где она думала с помощью медицины хоть немного продлить свои дни, ей предстояло снова жить в ростопчинском доме на Старой Басманной. Жить в обстановке вечной вражды со свекровью.


Знаменитый дом на Садовой, все его дивные коллекции граф Андрей Федорович продал, движимый какой-то маниакальной страстью к финансовым операциям, неизменно кончавшимся крахом. Колоссальное отцовское состояние утекало как песок сквозь пальцы.


Евдокия Петровна всегда сторонилась материальных дел. Сейчас тем более не хватало на это сил. Тютчев, навестивший больную, пришел в ужас от того, что осталось от совсем недавно сиявшей здоровьем женщины.


Она, по его словам, выглядела «слабеющей и угасающей». Но дух Ростопчиной был неукротим. Разговор с ней заставлял забыть, что перед ним человек, дни которого сочтены......


........


⁣И напоследок судьба еще раз улыбнулась Ростопчиной, подарив одну и последнюю из тех знаменательных встреч, которые особыми вехами отмечали этапы ее биографии. Евдокия Петровна, всегда дорожившая знакомством с людьми, одаренными умом, талантом и оригинальностью характера, давно переписывалась с Александром Дюма.



⁣Узнав, что писатель путешествует по России, она, не скрывая своей болезни, написала ему о том, что хотела бы повидаться.
Понятно, с каким смятением писатель отправился на Басманную: свидание с умирающей — что может быть тягостнее. В его голове уже созрел план, как, не утомляя ни себя, ни бедную женщину, поскорее ретироваться.


Но все пошло иначе. Через несколько минут Дюма уже был покорен, как он выражался, «очаровательною больною». Особый магнетизм Ростопчиной, не изменявший ей до конца, заставил визитера вместо нескольких минут, предписанных приличием, пробыть возле нее два часа. Время прошло в увлекательнейшем разговоре, обмене мыслями и даже, что в подобной ситуации кажется невероятным, — планами. Ростопчина обещала докончить работу над воспоминаниями о Лермонтове, о которых он просил ее.


Кроме того, она решила перевести для французских читателей стихотворение Пушкина «Во глубине сибирских руд», которое, как услышал от нее Дюма, «не было и никогда не сможет быть напечатано на русском языке».


Много позже в «Русской старине» за 1882 год были опубликованы строки Дюма о Ростопчиной, «об уме этого милого, остроумного и поэтического друга одного дня, воспоминание о котором я сохраню во всю жизнь». При той встрече она покорила его. Казалось, впереди нет ни тягот, ни боли, ни небытия, а только свет и радость да голубизна августовского, еще летнего московского неба над головой.


Долго следующее письмо от Ростопчиной искало писателя-путешественника по России. Он, любуясь Кавказом, получил его уже в конце декабря 1858 года. Она прислала все, что обещала.


Дюма отметил, что на французском языке Ростопчина «пишет как прозой, так и стихами не хуже наших самых прелестных женских гениев».


Была еще и маленькая записка, тоже по-французски: «Когда вы получите мое письмо, я буду мертва или очень близка к смерти».


Случилось первое. Ростопчина скончалась 3 декабря 1858 года, была отпета в церкви Петра и Павла, что на Басманной, и похоронена на Пятницком кладбище рядом со своим знаменитым свекром......

⁣КОГДА Б ОН ЗНАЛ!
Подражание Г-же Деборд-Вальмор( ⁣Деборд-Вальмор Марселина (1786-1859) — французская поэтесса.
(Для Елизаветы Петровны Пашковой (⁣Елизавета Петровна Пашкова - двоюродная тетка Евдокии Ростопчиной.)

Когда б он знал, что пламенной душою
С его душой сливаюсь тайно я!
Когда б он знал, что горькою тоскою
Отравлена младая жизнь моя!
Когда б он знал, как страстно и как нежно
Он, мой кумир, рабой своей любим...
Когда б он знал, что в грусти безнадежной
Увяну я, непонятая им!..
Когда б он знал!..

Когда б он знал, как дорого мне стоит,
Как тяжело мне с ним притворной быть!
Когда б он знал, как томно сердце ноет,
Когда велит мне гордость страсть таить!..
Когда б он знал, какое испытанье
Приносить мне спокойный взор его,
Когда в замен немаго обожанья
Я тщетно жду улыбки от него.
Когда б он знал!..

Когда б он знал, в душе его убитой
Любви бы вновь язык заговорил,
И юности восторг полузабытый
Его бы вновь согрел и оживил!-
И я тогда, счастливица!.. любима...
Любима им, была бы, может быть!
Надежда льстит тоске неутолимой;
Не любит он... а мог бы полюбить!
Когда б он знал!..



Февраль 1830, Москва


.........

Михаилу Лермонтову


⁣Есть длинный, скучный, трудный путь...
К горам ведет он, в край далекий;
Там сердцу в скорби одинокой
Нет где пристать, где отдохнуть!

Там к жизни дикой, к жизни странной
Поэт наш должен привыкать,
И песнь и думу забывать
Под шум войны, в тревоге бранной!

Там блеск штыков и звук мечей
Ему заменят вдохновенье,
Любви и света обольщенья
И мирный круг его друзей.

Ему — поклоннику живому
И богомольцу красоты —
Там нет кумира для мечты,
В отраду сердцу молодому!..

Ни женский взор, ни женский ум
Его лелеять там не станут;
Без счастья дни его увянут...
Он будет мрачен и угрюм!

Но есть заступница родная3
С заслугою преклонных лет,—
Она ему конец всех бед
У неба вымолит, рыдая!

Но заняты радушно им
Сердец приязненных желанья,—
И минет срок его изгнанья,
И он вернется невредим!


27 марта 1841, Петербург

...................


⁣
⁣НА ПРОЩАНЬЕ
As we two parted...
Byron
( Когда мы расставались...
Байрон (англ.).
Эпиграф — строки из стихотворения «Расставание».)

Вот видишь, мой друг,— не напрасно
Предчувствиям верила я:
Недаром так грустно, так страстно
Душа тосковала моя!..

Пришел он, день скучной разлуки...
Обоих врасплох нас застал,
Друг другу холодные руки
Пожать нам, прощаясь, не дал...

Немые души сожаленья
Глубоко в груди затая,
О скором твоем удаленье
Известье прослушала я...

И не было даже слезинки
В моих опущенных глазах...
Я речь завела без запинки
О балах, о всех пустяках...

А люди смотрели лукаво,
Качали, смеясь, головой;
Завистливой, тайной отравы
Был полон их умысел злой.

Пускай они рядят и судят,
Хотят нас с тобой разгадать!
Не бойся!.. Меня не принудят
Им сердце мое показать!..

Я знаю, они уж решили
В премудром сужденьи своем,
Что слишком мы пылко любили
И часто видались вдвоем...

Я знаю, они не поверят
Сближенью двух чистых сердец!..
Ведь сами ж они лицемерят,—
Им в страсти один лишь конец!..

И вот почему их насмешка
Позорит чужую любовь!..
Зачем пред их грубой усмешкой
В лицо мне бросается кровь!..

А мы-то,— мы помним, мы знаем,
Как чист был союз наш святой!
А мы о былом вспоминаем
Без страха, с спокойной душой.

Меж нами так много созвучий!
Сочувствий нас цепь обвила,
И та же мечта нас в мир лучший,
В мир грез и чудес унесла.

В поэзии, в музыке оба
Мы ищем отрады живой;
Душой близнецы мы... Ах, что бы
Нам встретиться раньше с тобой?..

Но нет, никогда здесь на свете
Попарно сердцам не сойтись!..
Безумцы с тобой мы... мы дети.
Что дружбой своей увлеклись!..

Прощай!.. Роковая разлука
Настала... О сердце мое!..
Поплатимся долгою мукой
За краткое счастье свое!..


Январь 1835, Москва

МОНАСТЫРЬ-Е.Ростопчина-М. Порошина

ВОЗГЛАС-Евдокия Ростопчина-Мария Порошина

⁣Екатерина Гусева
Вы вспомните меня ....
муз Е. Крылатов, сл. Е. Ростопчина


Вечер памяти Валентины Толкуновой в храме Христа Спасителя 15 октября 2011 года.

Спасибо Вам, Татьяна!