Здравствуйте.

В воспоминаниях поэта Петра Вегина о 60х упоминается Сергей Чудаков. Заинтересовавшись, полез в сеть. К сожалению цельной картины, особенно что касается биографии поэта, сложить не удалось, поэтому предлагаю вниманию разрозненные воспоминания современников и действительно неординарные стихи.

Родился Сергей Чудаков в 1937 году в Магадане, в семье рано умершего генерала, начальника лагеря, и до восьми лет жил на Колыме. Вследствие этого от каких-либо иллюзий с детства был свободен:

 

Если жить в стране насилия
бередить сомнения
то напрасны все усилия
самосохранения

 

Подними перо гусиное
исправляя почерк
полицейские усилия
отбиванья почек

 

Слово падает в чернильницу
на обратной съемке
мчится юность – труп червивится
на Колымской сопке

 

С 8 лет в Москве. На 2м курсе журфака МГУ, будучи профоргом, он ухитрился провести студенческое собрание, потребовавшее отстранить от чтения лекций наиболее бездарных преподавателей, и с волчьим билетом был изгнан из альма-матер. Чудаков рано понял, что его дар, его жадно поглощавший знания мозг не нужны обществу, которое отторгло его.

 

Когда кричат:
«Человек за бортом!»
Океанский корабль, огромный, как дом,
Вдруг остановится
И человек
верёвками ловится.
А когда
душа человека за бортом,
Когда он захлёбывается
от ужаса
и отчаяния,
То даже его собственный дом
Не останавливается
и плывёт дальше.

 

Чудакова ценили Андрей Тарковский, Иосиф Бродский, Эрнст Неизвестный, Евтушенко, слушали Анатолий Эфрос и Илья Эренбург… Он был всем интересен. И стихи его завораживали всех, кто их слышал.

 

Петр Палиевский: Я помню, впервые этих молодых поэтов, которые потом стали называться шестидесятниками, привел сюда, в ИМЛИ, Чудаков. Был какой-то вечер, и Чудаков привел Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, и они вместе с нами, с молодыми критиками, что-то отмечали, справляли…

 

Олег Михайлов: Чудаков развенчивает миф о поколении шестидесятников. Никакого единого поколения не существовало, а в хрущевско-брежневской пуще бродили одинокие, помеченные органами бизоны, изредка тоскливо трубившие на просеках. Среди них едва ли не самым одиноким был Чудаков.

 

Я озаряем светом из окон,
Я под прицелом власти и закона.
Вот человек выходит на балкон,
Хотя еще не прыгает с балкона.

 

Какая ночь, какой предельный мрак,
Как будто это мрак души Господней,
Когда в чертог и даже на чердак
Восходит черный дым из преисподней

 

О, Боже, я предельно одинок,
Не признаю судьбы и христианства,
И, наконец, как жизненный итог,
Мне предстоит лечение от пьянства.

 

Я встану и теперь пойду туда,
Где умереть мне предстоит свободно.
Стоит в реке весенняя вода,
И в мире все темно и превосходно.

 

Евгений Рейн: Я познакомился с Чудаковым в конце 1950-х годов. Он приехал в Ленинград и остановился у моего друга Льва Лосева. Он и тогда уже поразил нас поразительным знанием европейской литературы, поэзии. Он был человек очень начитанный, знал многих в Москве.
Он приехал с идеей собрать деньги на памятник жертвам сталинизма. И я, и Лосев эти деньги собирали. И передали эти деньги Чудакову. Эти деньги исчезли. Это была авантюра, он ни на какие жертвы сталинизма деньги не собирал, эти деньги шли ему в карман.

 

Ты не сделал ничего
Не расслышан и не понят
Сколько их, куда их го-
Сколько их, куда их гонят...

 

Пустяковина одна
Где-то лопнет в человеке,
Потому что жизнь скучна,
Словно очередь в аптеке

 

Вот слюною брызжет шприц,
Он скрипя вонзится в мякоть
И кортеж осенних птиц
Над тобою будет плакать.

 

Кто ты? Деятель и зритель,
Битник, вождь народных масс
Смерти пятновыводитель
Без следа выводит нас.

 

Евгений Сидоров, экс. министр культуры: "Фигура Сергея Ивановича Чудакова являла собой феномен. Феномен утверждения другой морали, понимаете? Тем, что было аморально — он утверждал свое самостояние посреди глобального аморального мира. Но все это меркнет, исчезает, когда читаешь его стихи. Там есть тот божественный огонь, который отрицает все наши представления о том, что есть хорошо, что плохо — вот в чем все дело."

 

О, душа, не уходи из тела
Без тебя я как пустой бокал...
К продавщице штучного отдела
Я безумной страстью воспылал

 

Как приятно быть интеллигентом --
На допросах говорят "на Вы"
Мол, читали "Доктора Живаго"?
Мы вас высылаем из Москвы.

 

Что ж, напьюсь, пускай возникнет пьянка
Спутник пьянки - головная боль.
О душа, ты как официантка
Подаешь дежурный алкоголь.

 

О душа, покрытая позором,
Улетай, но только не сейчас.
Ангел притворяется лифтером,
Прямо к звездам поднимая нас.

 

Евгений Евтушенко:

 

"Что за странненькая точечка
у Кремля блестит, дрожит –
не Серёжина ли строчечка
гениальная лежит.

 

Феноменально литературно одаренный Чудаков обладал энциклопедическими знаниями и чудодейственной легкостью пера в любом жанре — будь то эссе, или стихи, или рассказы. Блестяще разбирался в кино. Однако редакции были напуганы его экстравагантностью — так, во время кампании против Солженицына Чудаков открыто расхаживал с «Архипелагом ГУЛАГ» под мышкой. Ему посвящены стихи Бродского, а его собственные стихи так никогда и не были собраны в книжку...

 

Чуть похож на князя Мышкина,
на блаженненьких бродяг,
в ЦДЛ вносил под мышкою
солженицынский «ГУЛАГ».

 

Евтушенко вспоминал о «чудачествах» Чудакова в посвящённом ему стихе:

 

Жил по-своему превесело
после родственных утрат –
дачку шизика-профессора
переделал в секс-театр.

 

Там гитары вечно тренькали.
Подъезжали «ЗИМ» и «ЗИЛ».
Сколько с абитуриентками
зрелищ он изобразил!

 

«Никто так не знал кино, особенно иностранное, как знал Серёжа Чудаков. Тарковский и Эфрос к нему прислушивались, Хуциев побаивался его категорических советов, и вообще это был самый остроумный человек в Москве», — свидетельствует артист Лев Прыгунов.

А еще он подсказал Тарковскому сцену невесомости в "Солярисе", правда вошла она туда в сильно усеченном виде.

 

Лев Анненский: "Просто уникальное существо, призрак, загадочно возникший и исчезнувший в разводьях “второй оттепели”.

 

Нет, нас воткнули не спроста
не вследствие ошибок в плане
на неудобные места
в постыдном этом балагане

 

где провоцируя успех
нахально сочетает автор
фальшивку театральных схем
с анатомическим театром

 

суфлер бумажную стопу
кривыми пальцами листает
герой безмозглую толпу
духовной родиной считает

 

и обнажив свое нутро
для похотливого кретина
все так же предает Пьеро
маниакально Коломбина

 

Дурак в ладошки лупит, взвыв,
Букет швыряет благодарный
.......................………………..
теперь как занавес пожарный
опустим водородный взрыв

 

Иосиф Бродский: «Если по-настоящему, по правде, по черной правде — он должен был получить Нобелевку, а не я. Но разве эти люди дадут ему Нобелевку? Если б я был в Нобелевском комитете — я бы дал только ему премию. За три-пять-шесть гениальных стихов. Тютчев написал два гениальных стиха, Фет — три, зачем больше? А он (Чудаков) написал штук двадцать».

 

Деревья голы ранняя весна:
У школьниц мельтешащие колени
С одышкой жизнь твоя восходит на
Затоптанные верхние ступени

 

А это стихотворение Бродский считал одним из лучших

 

Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки

В ледяной воде из мёрзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены

Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живём – тоской своей мышиной
Небольшого Пушкина обидя

Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублёр и заменитель)
Горько сожалея о потере

Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишинёве
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною

 

Ноги по задрипанной одежке
Вытянул и выгнулся хребтом
Хрипло просит «дайте мне морошки»
Это он успел сказать потом

 

В измереньи божеского срока
На расхристьи дьявольских стихий
Догорят в библиотеке Блока
Пушкина бессильные стихи

 

Синь когда-то отшумевших сосен
Пустота сводящая с ума
Что такое Болдинская осень
Я не знаю – в Болдине зима

 

О Чудакове, который, по сути, был сплошным хаосом, Пандориным ящиком, трудно рассказывать хоть сколько-нибудь последовательно, как-то объемно, исчерпывающе.

 

В неурожайные поля
Бежит бродячая собака,
И кем-то вскопана земля
На бывшей даче Пастернака.

Петр Вегин: "Напиши он только это четверостишие, он всё равно остался бы во Времени. Собака –Пастернака. Это же надо позволить себе такую наглую рифму! Он позволял себе всё, что хотел, всё, куда его заносили слабости его характера и ветер московских переулков. Отчего он и погиб. Погиб, как предавший свою гениальность, погиб, как однажды в каком-то году, по слухам, счёл его утонувшим Бродский, запечатлевший несообразность его жизни в одном из вечных (как и всё им написанное) сонете, эклоге или просто поэзе.

 

Его знали все, и он знал всех.

 

А вот как описал себя сам Чудаков:

 

В пальто с какого-то покойника
Приехал полумертвецом
Наверно соловья-разбойника
Напоминаю я лицом

 

Очаровательный синеглазый наглец, брызжущий интеллектом. Шопенгауэр и Штайнер для него то же, что Вася и Саша, - свои ребята. Сквозь лицо наглеца просвечивает синеглазый рублёвский инок. Под мышкой всегда пачка книг, из которых торчат мятые листки, закладки, машинописные страницы. Со всеми запанибрата – на «ты». Возникал всегда неожиданно, будто ткала его из воздуха некая недобрая сила.

Эй, Вегин, привет! Брось всё, даже если у тебя свиданка, - баба никуда не денется, а то, что сегодня будет на Таганке, это история! Айда со мной, меня через полчаса там ждёт Эрик Неизвестный, а по дороге надо ещё прихватить Петю Якира.На Большую Коммунистическую, к какому-то клубу валила толпа. Вид у неё был, может, внешне не интеллигентный, но интеллектуальный явно. Завтра крупнейшие газеты мира выйдут с одинаковой фразой «Абстракционисты на Большой Коммунистической».
Эрнст Неизвестный действительно ждал у дверей клуба.
- Эрик! – закричал он. – Эрик, это я, со мной ещё двое.
Могучими плечами скульптора Эрик раздвинул толпу и через несколько голов протянул ему руку. Интуитивно я сообразил схватиться за фалду его пальто и через пару секунд был втащен в битком набитый зал.

 

Он терялся, как и возникал, всегда неожиданно.Он держался так, будто вы с ним расстались вчера вечером. «Старик, а ты знаешь…» - и далее следовала красноречивая неправдоподобность, в которой странным образом были сотканы и мистификация и реальность.

 

Я как-то наткнулся-споткнулся на него. Причём второй, с которым он шёл, в момент столкновения как бы отсутствовал и возникал в реальности спустя мгновение, равное фотовспышке. Второй был не кто иной, как Бродский.
- Знаешь, старик, вот мы с Осей упражняемся в короткой, назывной строке, желательно из двух слов, хочешь, включайся. Я придумал потрясающую строчку: «Москва. Высотка». Но Ося… – что с гения взять – : «Отечество. Адмиралтейство».

 

Странно, но я никогда не видел его с девушкой. С бабой, по-нашему говоря. И не могу припомнить момента, чтобы он за что-нибудь платил. Будто руки его не знали денег.

 

Ах Лида, я погибну скоро
средств не предвидится ни пенса
прошу меня из сутенера
скорей перевести в альфонса

И вот моя вам котировка
я буду стоить в день трояк
советская командировка
обходится примерно так

Стихи, культура, наслажденье
любовники из разных стран
и это все не наважденье
а трезвый и конкретный план

Воскликнет общество с прононсом
Сережа наш с недавних пор
великолепным стал альфонсом
а был паршивый сутенер.

 

В лютый декабрь 1973-го по художественным столичным кругам прошёл слух, что известный библиотечный вор и поэт, знаменитый сутенёр и великий знаток живописи и кино Сергей Чудаков замёрз в московском подъезде. На слух об этой смерти откликнулся элегией Иосиф Бродский, с которым до его отъезда они дружили.(Выложу ее во отдельном комментарии).

 

Ничего не выходит наружу
Твои помыслы детски чисты
Изменяешь любимому мужу
С нелюбимым любовником ты
Ведь не зря говорила подруга:
– Что находишь ты в этом шуте?
Вообще он не нашего круга
Неопрятен, живёт в нищете
Я свою холостую берлогу
Украшаю с большой простотой
Обвожу твою стройную ногу
На стене карандашной чертой
Не хочу никакого успеха, –
Лучше деньги навеки займу.
В телевизор старается Пьеха
Адресуется мне одному
Мне бы как-нибудь лишь продержаться
Эту пару недель до зимы
Не заплакать и не рассмеяться
Чтобы в клинику не увезли

 

Через несколько лет по Москве прокатилась новость, равная цунами, - его судили чуть ли не за растление малолетних и за активное участие в рынке юных наложниц, поставляемых партийным и государственным бонзам. Он был едва ли не крупнейшей персоной в этом предприятии и стриг с него, естественно, крупные купоны. Во время судебного заседания, улучив момент, когда речи и страсти блюстителей закона достигли апогея, он сиганул прямо со скамьи подсудимых в окно и, нимало не повредившись, приземлился на свободную землю. Секунда риска стоит свободы. Ищи-свищи, поминай как звали. Куда он делся - никто, кроме него, не знал.Никто его не видел, как минимум, три года.

 

Предъявили мне бумажку
Разрешили мне сказать
Дайте чистую рубашку
Перед тем как расстрелять

 

И почти убитый даже
Я сквозь холод ледяной
Вспомню как лежал на пляже
Рядом с девушкой одной

 

Ранним утром просыпаюсь
В розовеющем саду
Пахнет порох, накаляясь
Залп. Сейчас я упаду

 

Заметно пополневшего и не утратившего своей наглости, я встретил его в дверях «Артистического» кафе. Встреча была столь непринуждённа, словно мы не виделись пару дней.
- Жаль, старик, тороплюсь, у меня лекция во мхатовском училище. Кстати, если хочешь, заходи через полтора часика, девочки на моём курсе – суперкласс. Выбирай любую.

 

Но я ещё найду единственный размер
прямой как шпага и такой счастливый
что почернеет мраморный Гомер
от зависти простой и справедливой.

У мальчика в глазах зажгу пучки огня
поэтам всем с вином устрою ужин
и даже женщина что бросила меня
на время прекратит сношенья с мужем.

 

Каждый из нас упирался как мог, выживал и утверждал себя, сожительствуя с советской властью. Мы были катастрофически больны собой, собственной популярностью, микробом которой, нас всех заразил Евтушенко.И только он один жил вольно, как ветер в поле, жил как хотел – похабно, грязно, недостойно отпущенного ему таланта, но так, как хотел он. «Чернеет парус одинокий» - можно было бы сказать о нём, перефразируя Лермонтова. И никто ему был не указ...

 

Ни один из нас не предавал своего таланта так, как предал он.

 

Заключив с тобой позорный мир,
я продал себя почти что даром...
И за мной приедет конвоир
пополам с безумным санитаром...

 

Сергей Магомет - Даже в том виде, в котором я видел его в одну из последних встреч в середине 90х — в бабьей, растянутой кофте, реглане и кирзовых сапогах в нем не было ничего от привычного нам облика опустившегося городского алкаша.

 

О как мы легко одеваем рваньё
И фрак выпрямляющий спину
О как мы легко принимаем враньё
За липу чернуху лепнину

Я двери борделя и двери тюрьмы
Ударом ботинка открою
О как различаем предателя мы
И как он нам нужен порою

Остались мы с носом остались вдвоём
Как дети к ладошке ладошка
Безвыходность климат в котором живём
И смерть составная матрёшка

Билеты в читальню ключи от квартир
Монеты и презервативы
У нас удивительно маленький мир
Детали его некрасивы

Заманят заплатят приставят к стене
Мочитесь и жалуйтесь богу
О брат мой попробуй увидеть во мне
Убийцу и труп понемногу

 

С середины 70х Сергей частый гость нервных клиник, в 90е на годы пропадал из виду и вновь появлялся, много пил. В октябре 97го найден мертвым на скамье одного из скверов Москвы. Место захоронения неизвестно.

 

Когда я заперт в нервной клинике,
когда я связан и избит,
меня какой-то мастер в критике
то восхваляет, то язвит.

 

Направо - стиль, налево - образы,
сюда - сравненье, там - контраст.
О Боже! Как мы все обобраны!
Никто сегодня не подаст.

 

     * * *  

 

Поднимаешь бокал и еще пошалишь

Пусть другого за стенкой приканчивают

Я теперь понимаю что чувствует мышь

Когда воздух из банки откачивают

 

* * *

"Я хочу тебя, мальчик", – сказала она,
"Вожделением к мертвому вся сожжена." – –
"Мне осталось напиться в ресторане «Бега»,
Мне осталась Россия, печаль и снега".

 

В 2007 вышла книга его стихов, составленная энтузиастами из найденных рукописей - "Колёр локаль" (Культурный слой). На следующий год переиздали с вновь обнаруженными стихами.

 

Этот мир простой и страшный обреченно обтекая,
Как плевок на сотню брызгов я разбился об него.

 

* * *

Навсегда тупое быдло
Победит подобных мне
Я проснулся это было
В безобразном русском сне.

 

писал он в своих пророческих стихотворениях. Но стихи его оно победить не смогло.

.