Экзамен по высшей математике в этом вузе традиционно был устным. Ольга всегда считала, что это неправильно. Ведь главное, что требуется от студента — это умение решать задачи, думать. Если он умеет применять  теоретические знания на практике, то ему можно простить неудачную формулировку теоремы. Ведь не методистов, в конце концов, они готовят, а инженеров. Конечно, грамотно излагать свои мысли инженер тоже должен уметь. Но ведь есть гуманитарные предметы — вот пусть там и упражняются в разговорной речи.
     Однако она понимала, что в этом году поломать сложившуюся систему не удастся.     Значит, надо постараться свести к минимуму ее издержки.
— Хочу сообщить вам свои требования к проведению экзамена, — начала она на заседании кафедры, посвященном предстоящей сессии, — и буду просить всех неукоснительно их соблюдать. В аудиториях, где будут проходить экзамены, оставить только по пять столов. И отдельно — стол для экзаменаторов. Я не оговорилась — экзамен будут принимать у одного студента двое экзаменаторов: доцент и ассистент, имеющий ученую степень. Тем самым мы исключим субъективизм при выставлении оценок и заодно дадим возможность ассистентам сделать очередной шаг в подготовке к будущей должности. Ведь не век же им оставаться ассистентами — когда-нибудь и они станут доцентами. Вот пусть и учатся.
     Одновременно в аудитории будут готовиться к ответу пять студентов, не более. По одному за столом. Постарайтесь исключить саму возможность списывания. Если студент отвечает на теоретический вопрос, но не может решить ни одной из пяти задач, ставьте двойку без разговоров. Значит, теорию он или зазубрил, или списал.
     Во всех конфликтных ситуациях зовите меня. Втроем мы справимся с любой проблемой.
     У кого есть вопросы, предложения, замечания?
     Ассистент Миша Сенечкин спросил, какие таблицы можно оставить на стенах.
— Никакие, — ответила Ольга. — Все эти таблицы — прямые подсказки. Студент должен держать в голове, чему равен тангенс тридцати градусов и как взять производную от степенной функции. Ассистенты хорошо погоняли их по формулам. Должны справиться. Но если студенты по-прежнему будут надеяться не на собственные головы, а на подсказку, готовиться перестанут. Придется действовать жестко. При малейшей попытке достать шпаргалку, списать и тому подобное требую немедленно удалять студента с экзамена.
     Да, круто, понимаю. Но у нас нет выхода. Иначе ситуацию не переломить.
     Кафедра молчала. Правда, молчание это было разным. Ассистенты в душе тихо радовались возможности поквитаться с самыми вредными доцентами типа Щадринского и Тихоновой. Те их постоянно попрекали плохими знаниями студентов, а сами палец о палец не ударяли, чтобы хоть как-то помочь. Да и студенты вечно жаловались, что не понимают их лекции.
     Некоторые доценты злились, догадываясь, что ассистентами у них будут не те, с кем они "дружат", а совсем наоборот. И значит, поставить нужным людям желаемые баллы вряд ли удастся. Ну, за что им такое наказание?
     Чтобы исключить малейшую возможность сговора, Ольга сама наметила, кто с кем будет принимать экзамен. К Паршикову она посадила Мишу Сенечкина, постепенно становившегося ее правой рукой. Этот парень был всего на два года моложе ее. Все Ольгины начинания он безоговорочно поддерживал.
     До прихода Ольги на кафедру Сенечкину постоянно доставалось от дружной тройки доцентов во главе с заведующим за излишнюю инициативу и неуемное стремление вывести все темные дела на чистую воду. Если бы они могли, Миша давно вылетел бы с кафедры. Но к нему  трудно было придраться, и кроме того, он практически один на кафедре занимался наукой. Как бы Паршиков отчитывался по науке, если бы не Сенечкин? Поэтому его терпели. Но шпыняли за малейшую провинность.
     За Мишу горой стояли его друзья — тоже ассистенты Коротков Денис и Забродина Галина. Вся эта тройка, почти одновременно защитившись, пришла на кафедру, когда был увеличен прием студентов и появились дополнительные ставки. Не будь их взаимной поддержки, каждого в отдельности доценты спокойно заклевали бы. Но стоило Паршикову или Щадринскому напасть на любого из них с придирками, часто вздорными, связанными с желанием показать, кто на кафедре хозяин, как остальные дружно открывали рты, отбивая все наскоки. И потому Ольга направила Забродину к Щадринскому, а Короткова — к Тихоновой. Зная об их взаимоотношениях, она не сомневалась, что ребята никаких злоупотреблений не допустят или, по крайней мере, сведут их к минимуму.
— Жуткое дело недотраханная баба, — сетовал Гарик Лисянский, подвозя домой Паршикова и Тихонову. — Ей тридцать лет, мужика нет, энергию девать некуда, вот она и изгаляется. Как ее угомонить, не представляю.
— А ты чего тянешь? Тебе же было поручено ею заняться, — напустился на него Паршиков.
— Я пытался. Домой ее подвозил, на чай напрашивался. Учеников своих предлагал — думал, клюнет. Сказала, чтобы больше с подобным к ней не обращался. А чаю предложила дома попить. С женой.
— Значит, она сидела в твоей машине, и ты не знал, что делать? Вот болван! Руки у тебя для чего? Забыл, как их пускают в ход?
— Ага! Чтоб по морде получить, когда я за рулем. Нет уж, спасибо! Сам пробуй.
— Мальчики, вы зря спорите, — вмешалась Тихонова, — ее хоть недотрахай, хоть перетрахай, она останется такой, какая есть. Просто, я знаю ее питерского шефа, а она его любимая  ученица. Борис Воронов — музейная редкость, даром что еврей. С ним никакой каши не сваришь и с этой его тоже. Лучше и не пытаться.
— А ты откуда его знаешь?
— Да когда-то у него на факультете повышения  квалификации училась. Пахать приходилось еще так! Не то, что теперь, ФПК — отдых на полгода. Помню, я так радовалась, что в Ленинграде поживу. Думала, по музеям похожу, погуляю. Погуляла, как же! Из-за стола не вылезала. Нет, братцы, тут надо что-то придумывать радикальное. А что — ума не приложу.
— Конечно, с его зарплатой и связями можно быть музейной редкостью. Пожил бы он здесь, да на доцентскую ставку — живо закряхтел бы. Слава богу, что я от вас сваливаю, — порадовался Паршиков, — резвитесь теперь без меня. Вот сессию пережить бы, и привет! Мне главное, чтобы мои бывшие ученички не пролетели. Вы же знаете, чьи они детки. Не дай бог пары получат — мне тогда головы не сносить.
— А что, ты уже и место нашел?
— Да вы же знаете: у меня брат двоюродный в торговом институте профсоюзом заведует. Обещал доцентскую должность. Там такая лафа, скажу я вам. Озолотиться можно. Одни мафиозные сынки учатся да дочки. Все в коже и золоте. С нашими никакого сравнения.
— Саша,  ты же нас, друзей своих, не забывай. Как войдешь в силу,  к себе забери. Здесь же теперь не заработаешь.
— Так это когда будет. Кто же мне кафедру там даст. Там такие зубры сидят — не сдвинешь. Конечно, если в силу войду — само собой. Я добро не забываю.
     Когда они уехали, Ольга пригласила Сенечкина, Забродину и Короткова к себе.
— Ребята, на вас вся надежда, — сказала она. — Не дайте этой компании провернуть свои делишки. Внимательнейшим образом выслушивайте все ответы. Не отлучайтесь ни на минуту. Надо выйти — останавливайте опрос. Чтобы без вас никто из них оценки не ставил. Сразу предупредите, и чуть что — ко мне. Загремят их протеже — сами захотят уйти. А вам доцентские места освободятся. Мне все равно с ними не сработаться, вы же видите. Главное, выяснить, кто их любимчики, не прозевать.
— Да мы всех их знаем наперечет, — засмеялся Сенечкин. — Мы же в их потоках практику вели. Как понаставим пар в аттестацию — сразу прибегают. Этому надо повысить, этой надо исправить, этот — да вы знаете, чей он!
— Ну и что, ставили?
— А как же! Если Паршиков — заведующий, попробуй не поставить. Да ему нашего согласия и не надо было, он же заведующий сам мог ставить кому хотел и что хотел. Ему они все и пересдавали в обход нас. Эх, да что теперь вспоминать.
— Тем более, если их знаете. Не пропустите никого. При любой спорной оценке зовите меня немедленно. Мы этому разгулу блата рога обломаем. Меня Лисянский запугивал: мол, на кого руку поднимаю! Что ж, посмотрим, на кого.
— Нет, Ольга Дмитриевна, — посерьезнел Миша, — здесь все не так просто. У нас учатся кое-какие детки очень высокопоставленных родителей. Для них и сам ректор — прыщик на ровном месте, а уж вы вообще мелочь. Здесь надо действовать осторожно. Лучше бы вам с Леонидом Александровичем посоветоваться. Он в курсе, кто есть кто и как надо поступить в каждом конкретном случае.
— Так что, к ним особые требования предъявлять? В моем понимании, это и есть разврат.
— Нет, просто, вам нужны информация и совет. Можно, пока еще есть время, собрать всю эту братию и дать им персонально несколько консультаций. Заставить их выучить хотя бы основные вопросы. В нашем присутствии. Может, на экзамене они хоть что-то ответят. Дать им возможность сохранить лицо и обойтись минимальными потерями.
— А как же быть с этой троицей? Мы же тогда от них не избавимся.
— Но мы всех блатных и не вытащим. У них же их по два десятка — у каждого. Поговорите с ректором, Ольга Дмитриевна, — все равно вы в него упретесь. Кое-кто из блатных шел через него.
— Как-то мне все это не нравится.
— Кому же это нравится? Но это жизнь, Ольга Дмитриевна, от нее никуда не денешься. Посидим с ними, позанимаемся — как-нибудь выкрутимся.
     Выслушав Ольгу, ректор помрачнел. Он долго смотрел в окно, потом решительно обернулся к ней:
— Да, Ольга Дмитриевна, человек шесть есть таких, которых трогать нежелательно. Но если ничего не будут знать, ставьте неуд.
— Может, с ними персонально позаниматься?
— А как это будет выглядеть? Нет, занимайтесь со всеми одинаково. Посмотрим.
— Леонид Александрович, назовите хотя бы их фамилии. Я сама прослежу, как они будут отвечать.
— Нет, Ольга Дмитриевна. Пусть сами сдают. Посмотрим. Получат двойки, тогда подумаем. Еще будут пересдачи, консультации. Отчислить их, конечно, не дадут.
— Что, так плохо?
— К сожалению, не все от меня зависит. Помню, я как-то прочел в "Пионерской правде", что сына Рокфеллера отчислили за неуспеваемость из какого-то там колледжа. В том смысле, что вот какие плохие дети бывают у богачей. А я, знаете, о чем подумал? У нас бы этому сыну на блюдечке с голубой каемочкой этот самый диплом. И еще бы спросили, куда доставить. Эх, лучше б не писали о таком.
— Ну, не знаю, я бы не доставила.
— Так вы же до поры до времени под крылышком у Воронова сидели. Вот вас грязь и не касалась. А здесь другие условия. Ничего, Оленька, — так он вас, кажется, называл? — ничего, справимся. Не расстраивайтесь. Работайте пока спокойно.
     Перед своим первым экзаменом Ольга волновалась, наверно, не меньше студентов. На заседании кафедры было решено ставить хорошую оценку, если студент выполняет не менее четырех из пяти заданий билета. Если не решает ничего, ставить "неуд". Отличная оценка должна быть действительно отличной — ее получает студент, ответивший на все вопросы. В остальных случаях — "удочку". Решение всех заданий непременно  должно быть отражено на бумаге. Обо всем этом студентов предупредили заранее.
     Узнав, что ничего страшного их не ожидает, никто валить не собирается, студенты воспряли духом. В своих группах Ольга поставила всего пять двоек. Причем не безнадежных — можно было надеяться, что экзамен их хозяева пересдадут.
     После Ольгиного потока пришла очередь остальных.
     Там двоек поставили больше. Но в целом не сдали экзамен с первого раза не более пяти процентов первокурсников. Это было существенно меньше, чем в  зимнюю сессию. А ведь требования к знаниям студентов предъявлялись значительно выше. Но самое замечательное  — и остальные экзамены студенты сдали лучше, чем ожидалось. Когда математики начали интенсивно заниматься с отстающими, физики принялись ворчать, что кафедра математики тянет одеяло на себя. Мол, кроме матанализа, студенты ничего больше не успевают учить. Но Ольга была уверена: если студент берется, как следует, за один предмет, он, в конце концов, принимается и за остальные. Ведь у него теперь болит душа и за другие дисциплины, поскольку уже пробудилась ответственность. Так оно и вышло.
— В жизни столько не занимались! — признавались студенты. — Зато зачетку не стыдно показать родителям. И стипендию будем получать. Не-ет, лучше учиться, чем лениться.
     В этой бочке меда большой ложкой дегтя явилось происшествие в группе парторга кафедры Тихоновой. Вместо приболевшего Короткова Ольга послала туда ассистентом Забродину. Во время экзамена там было поставлено семь двоек. Но при подведении итогов  Ольга обнаружила в экзаменационной ведомости всего три неуда. Еще четыре куда-то испарились.
     Вызвав Тихонову и Забродину, Ольга попыталась выяснить, как такое могло произойти. Галя Забродина подтвердила, что двоек было семь.
— Ничего подобного! — возмутилась Тихонова. — Вы, наверно, что-то перепутали. Не было у меня столько двоек.
— Как не было! — подскочила Галя. — Вот же мой список. Иванов, Патрушева, Василец и Панченко экзамен не сдали, а в ведомости у них "удочки"  стоят. Да и другие студенты это подтвердят, кто в аудитории с ними сдавал.
— Зачем, когда должны сохраниться черновики? Давайте их посмотрим.
     Вызвав Верочку, Ольга попросила принести черновики ответов студентов шестой группы. Но их  на месте не оказалось.
— Мария Ивановна, где черновики? — Ольга начала медленно закипать.
— Откуда я знаю? — пожала плечами та. — Потерялись, наверно.
— Вы и в зачетки оценки поставили? — Ольга едва сдерживалась. Ну погоди, я тебя выведу на чистую воду.      
— Конечно. Они же сдали.
— Да как вы можете! — закричала Забродина. — Я же помню, как они отвечали. Они же ничего не знали. Как вам не стыдно! Студенты же все видят! Как им в глаза после этого смотреть?
Тихонова, поджав губы, молчала.
— Так! — зловеще сказала Ольга. — Объявляю служебное расследование. Верочка, найдите этих студентов. Если ушли, звоните домой,  требуйте ко мне в кабинет. — А вас, — обратилась она к Тихоновой и Забродиной, — попрошу написать подробно, что произошло. Во всех деталях. Номера их билетов, сколько задач решили, сколько не решили. Все-все.
— Не надо расследования, — не глядя на нее, процедила Тихонова, — они сначала не ответили, а потом я их оставила после экзамена, и они сдали на тройку.
— Но я же запретила это делать! Пишите объяснительную. Ведомости переделать. У студентов изъять зачетки и пока не пересдадут, не возвращать. Или зачеркнуть оценку и написать "исправленному верить". Экзамен у них принимать в моем и вашем присутствии, Мария Ивановна. Не думала я, что секретарь партийной организации способна на подлог. Сейчас объявляю вам выговор. Но думаю, этим дело не ограничится.
— Да вы не представляете, с кем связываетесь! — бросила Тихонова и выскочила из кабинета.
— Вернитесь, я вас не отпускала! — закричала Ольга. Но той и след простыл.
— Побежала к покровителям. — Галя помрачнела. — Ольга Дмитриевна, идите немедленно к ректору. Сейчас начнется.
— Верочка, нашли этих четверых? — позвонила Ольга секретарю.
— Да, они на кафедре физики “хвосты” сдают.
— Срочно зови ко мне. Смотри, чтобы Тихонова их по дороге не перехватила.
— Да им уже сказали, они идут. Вот они.
     В дверь постучали. С поникшими головами вошла вся четверка.
— Ну, рассказывайте, как вы сдали математику. Какие оценки получили. Где ваши зачетки?
     Ребята молча протянули ей зачетки.
— Что же вы молчите? Рассказывайте!
— А мы при чем? — не выдержал Слава Иванов. — Нам поставила Мария Ивановна — мы ушли. Может, она передумала нам двойки ставить.
— Что вы делали сразу после экзамена?
— Пошли на физику рубить хвосты. У нас задолженности по лабораторкам.
— А на нашу кафедру не возвращались? Марию Ивановну больше не видели?
— Нет. Там очередь на пересдачу большая. Мы заняли и боялись пропустить. Теперь уже не успеем
— Значит, с Марией Ивановной вы больше не виделись?
— Нет, не виделись.
— Хорошо, идите. Я попрошу физиков принять у вас задолженности без очереди.
     Когда они ушли, Ольга попросила Верочку и Галину в случае надобности подтвердить все слышанное. Те заверили ее, что, конечно, подтвердят. И тут раздался звонок. Звонил ректор. Он просил Ольгу немедленно явиться к нему в кабинет.
— Началось! — подумала она. И не ошиблась.
     В кабинете ректора сидела Тихонова, а ректор нервно вышагивал от стола к окну и обратно.
— Рассказывайте, Ольга Дмитриевна, что у вас приключилось. Вот Мария Ивановна жалуется, что вы аннулировали оценки, поставленные ею четырем студентам.
— Да, Леонид Александрович. Эти студенты экзамен не сдали. Забродина утверждает, что все они получили двойки.
— Но Мария Ивановна говорит, что после экзамена она их еще раз опросила и выставила всем тройки. В конце концов, это ее право. Она доцент, и ей виднее, кто какую оценку заслуживает.
— Это ложь! Только что в присутствии Забродиной и секретаря все четверо сказали мне, что они после экзамена сразу пошли на кафедру физики, заняли очередь на пересдачу лабораторных работ и сидели там, не отлучаясь, так как боялись ее пропустить. Марию Ивановну они больше не видели и, значит, ничего ей не пересдавали. Можете их сами спросить — они сейчас на кафедре физики.
— Что скажете на это, Мария Ивановна?
— А что я скажу? Вы же знаете, чьи это дети. Сами за них просили.
— Но зачем же врать? Ну, поставили бы им двойки. Пусть бы еще позанимались. Кафедра прекрасные консультации организовала — мне студенты сами говорили. Глядишь, и пересдали бы. Что ж вы за нулевой ответ им тройки поставили? Что они теперь про нас с вами говорить будут?
— Что говорили, то и будут говорить. Можно подумать, что в первый раз! — обозлилась Тихонова. — Раньше вы иначе рассуждали.
— Да как вы смеете! — Ректор побагровел. — Я что, вас фальсифицировать оценки призывал? Я просил быть повнимательнее, а это не одно и то же. Объявляю вам выговор в приказе и отстраняю от экзаменов. В парткоме будете объясняться.
Когда за ней закрылась дверь, ректор сел и обхватил голову руками.
— Ох, Ольга Дмитриевна, и тяжелую же задачу  вы мне задали. Даже не знаю, как ее решу.
— Может, мне шефу позвонить? Он умеет решать любые задачи.
— Да нет, пока не надо. Там еще у Паршикова двое пролетели. Но у него хоть ума хватило не делать глупостей. А эта все выслужиться хочет. Это ж детки ее партийных боссов. Ничего, пусть еще позанимаются. Еще две пересдачи есть — должны справиться. В конце концов, они же их за знаниями сюда послали. Ну, без стипендии останутся так им эта стипендия, как богачу милостыня.
— Значит, все шестеро, о которых вы тогда говорили, провалились?
— Все шестеро. Да они не дураки какие-нибудь, вполне могут заниматься. Просто, привыкли, что им и так все поставят. Папа позвонит — и поставят. В первый раз они так споткнулись. Вы бы на их аттестаты посмотрели — там одни пятерки. У троих медали. Ладно, обойдется. Вы идите, не переживайте. А с Тихоновой, видимо, расставаться придется. Хотя это будет непросто.
     Мрачный Паршиков, сидя в буфете, делился своим горем с Гариком Лисянским. Там их отыскала разъяренная Тихонова. — Нет, какая гадина! — понесла она на Ольгу. — И эта Забродина-уродина туда же! Да с какой стати я должна все это терпеть! Я доцент — что хочу, то и ставлю. Почему на других кафедрах доценты сами принимают экзамен? Чего она свои порядки наводит?
— Вообще-то ассистент на экзамене быть должен. В Положении о вузах это есть. Другое дело, что его никто не выполняет, — заметил Гарик.
— Вот именно! Нет, ребята, надо с ней что-то делать. Больше терпеть ее выходки я не намерена. Надо решать.
— А что ты сделаешь? — вмешался Паршиков. — Ты же сама говорила, что нам ее не сломать. Ректор за нее горой. И нашему профсоюзному главе она понравилась. Тут легче убить, чем унять.
— Что ж. Если ничего другого не остается... — задумалась Тихонова.
— Маша, ты что, спятила? — Гарик не на шутку перепугался. Он знал Тихонову и догадывался, кто за ней стоит. Перед этими людьми никаких устоев не существует. Надо будет — человек исчезнет навсегда. И следа не останется.
— Не, ребята, меня здесь не было, и разговора вашего я не слышал. —  И он мгновенно смылся.
     В конце концов, что ни делает Ольга, думал он, поднимаясь на второй этаж, все оборачивается на пользу кафедре. Ну, прижала она малость преподавателей, так ведь заслужили. Уже весь институт на нас пальцем показывал. И студенты совсем от рук отбились. Сейчас ведь другое дело. Нет, надо переходить в ее лагерь. Как заведующая, она на своем месте. Но угроза Тихоновой — это не шутка. Ольга крепко наступила ей на хвост, и теперь она ни перед чем не остановится. Да и просто Олю жалко. Баба она славная, а на мордочку — чистый ангел. Нет, надо ее спасать. Надо срочно к ректору.
— Ну что еще? — Увидев Лисянского, ректор скривился, как от зубной боли. — Уж эти математики. Нет от них никакого покоя.  — Что опять стряслось?
     Но выслушав Гарика, он потрясенно замолчал.
— Есть только один выход. — Гарик и сам был не рад этому разговору. Но отступать было некуда. — Надо Тихоновой подыскать такую должность, чтоб она осталась довольна. О которой она давно мечтает. Но чтобы к кафедре эта должность не имела никакого отношения.
     Маша не станет преследовать Ольгу, если та не будет ей мешать. Но когда ее загоняют в угол, она кусает. Может и смертельно укусить. Делайте что-нибудь, Леонид Александрович, тут медлить нельзя. Есть же у вас связи. Скажите, профессор Туржанская вузу нужна, очень нужна. Детки те экзамен сдадут — куда они денутся. А Ольгу надо защитить. И потом, это такая женщина — чистая прелесть.
— Уж не влюбился ли ты, дамский угодник? Смотри у меня!
— Да тут влюбляться, похоже, бесполезно. Чувствуется, пережила она какую-то драму, вот и глушит себя работой. Вы ничего не знаете о ее сердечных делах?
— Знаю, что безумно любила мужа, да прожили они вместе очень мало. Погиб, спасая чужого ребенка. А она до сих пор по нему убивается.
— Так ведь это когда было. Говорят, он погиб, так и не увидев свою дочь. Значит, это случилось лет восемь назад. Что, с тех пор так и живет одна?
— Так и живет. Ладно, Гарри Станиславович, ступай. Спасибо, что предупредил. Эту змею я с кафедры уберу. А ты Ольгу в обиду не давай и сам не мотай ей нервы. Она же для вас всех старается. Будет в институте порядок — добрая слава пойдет по городу, конкурсы возрастут. И ваши доходы тоже. Иди, не беспокойся, я все сделаю. Смотри, Ольге ни слова.
     На следующий день приказ о выговоре Тихоновой вывешен не был. Сама она на работе не появилась. А еще через день им объявили, что Мария Ивановна переведена на ответственную работу в партийные структуры. Больше в институте ее не видели.