Сижу в парке на скамейке и неистово трясу головой.
Обожаю делать это после душа - волосы лёгкие, воздушные...
Сижу и трясу.
Как патлатый рокер, рвущий дикий металл на сцене.
Как пёс, выбравшийся из воды.
Как дурак, в конце концов.
Я так увлечённо мотаю головой, что проливаю пиво прямо на свои светло-синие джинсы. Пятно темнеет, расплываясь по бедру. Мне плевать. День впереди долгий - высохнет. Быстро-быстро мотаю головой.
Пользуясь случаем (всё же в парке сижу), мог бы, конечно, полчаса тут расписывать вам, как красиво и печально падает с берёзы лист на желтеющую траву, но у меня мало времени, а у вас - терпения. Тем более, сейчас лето.
Ко мне подходит незнакомая девушка. Лицо румяное, щёчки круглые, а губы такого цвета, будто она в один присест съела пол-литра варенья из черноплодки и даже не поделилась с братом, если он у неё есть. Солнце весело блещет в изгибах пирсинга на её лице. Тело, затянутое в чёрный корсет, демонстрирует выдающиеся формы. Я трясу головой и радуюсь, что мини снова в моде.
Надеюсь, она не будет просить меня слегка придушить её во время занятий любовью.
Очень трудно разговаривать, мотая патлами, но я стараюсь.
- Учтите: про кладбища я знаю только то, что там трава сочнее, - предупреждаю я.
Она хохочет и просит мороженого. Подставляет свой локоток.
Я продеваю в это "ушко" свою руку и мы идём, помахивая хвостами.
- Как тебя зовут? - спрашиваю я. - Марго, прости Господи?
- Клара, - её лицо стремительно меняет выражения, - задумчивость, тревога, нахальство, томление, радость мельтешат, как в калейдоскопе, а губы танцуют, пытаясь примерить подходящую случаю улыбку.
- А меня Моцарт. Просто у папы был пёс Моцарт, - говорю я. - Однажды он заблудился в лесу и папа вывел его.
Я перестаю трясти волосами и меня начинает носить по всей ширине дорожки.
Кларе ничего не остаётся, как болтаться вместе со мной.
- У меня от твоих духов голова закружилась, - пояснил я, прислонившись лбом к её круглому мягкому плечу.
- Ты необузданный и дикий, я сразу тебя полюбила, - засмеялась Клара и поцеловала меня в щёку. Там сразу же выросла багровая роза, разодрав кожу своим жёстким шипастым стеблем.
Я поморщился от боли и счастья.
Если так и дальше пойдёт, я позволю целовать ей только ладони, - на них самая толстая кожа.
Стараясь идти прямо, подходим к мороженщику и его роботу.
Мороженщик стар. Робот - глуп.
Я заказываю одну порцию ванильного пломбира.
Мороженщик заходит к роботу сзади, открывает панель и начинает там колдовать, проклиная научно-технический прогресс и извиняясь за неудобство.
Я приобнимаю Клару за талию и улыбаюсь, как Купидон. Пока думаю, чем буду расплачиваться, происходит короткое замыкание и робот пускает из шланга на брюхе толстую струю мороженого. Оно мгновенно заполняет стаканчик, но не останавливается - бьёт сладким ключом на яркую траву. На глазах изумлённых зрителей парк превращается в салат из зелёного лука и сметаны.
Мороженщик снимает туфлю и бьёт робота по кумполу. Тот моментально воспринимает удар как покушение на свою квазижизнь и забывает главный закон Азимова, - бьёт электрическим током человека. Мороженщик воскликнул что-то неразборчивое (вроде "атум". Чёрт его знает...) и взмыл в воздух, выпустив из-под лопаток два старых, кожистых крыла.
Я терпеливо ждал, щекоча щёчку своей прелестной спутницы кончиком носа.
Мороженщик, пользуясь высотой своего положения, несколькими ударами правой ноги перезагрузил робота и, облегчённо вздохнув, приземлился в озеро тающего пломбира.
Я взял стаканчик, выдрал розу из щеки и протянул её старику.
- У меня нет сдачи, - угрюмо произнёс мороженщик, оценивая ущерб.
Я пожал плечами, в два укуса уничтожил купленную порцию и набрал новый стаканчик.
Вафельный. Приятно хрустит в пальцах.
- Теперь порядок, - хмыкнул продавец, суетливо извивая спину (левое крыло не желало складываться).
- Угощайся, Клара, - сказал я и мы двинулись дальше.
Если она захочет в кегельбан, ей придётся поцеловать меня семь раз, а это два часа боли. Кроме того, тамошние завсегдатаи зовут меня Моцарт Мёртвая Рука за то, что я ещё ни разу не выбил страйк.
- Моцарт, давай сходим в кино.
- Хорошо, - согласился я, приготовившись мужественно терпеть боль.
Утешало то, что кино обойдётся несколько дешевле, чем сомнительное удовольствие позориться в кегельбане на глазах почтенной публики.


Мы стояли в тёмном углу за кинотеатром "Парадиз" и обнимались. Клара прижималась ко мне всем своим восхитительным телом и покрывала моё лицо пылкими, чувственными поцелуями.
Очевидно, ей хотелось ещё и шоколада, съесть, вдобавок, штук восемь пирожных и торт "Грива Парсифаля" - счёт поцелуям давно перевалил за десять. Но я наслаждался, просто млел от удовольствия, - по пути сюда мы заглянули в поликлинику, где всего-лишь одним-единственным бесплатным уколом меня обезболили всего.
- Как далеко шагнула медицина, - бормотал я, счастливый бритый ангелок, дикий и необузданный. - Раньше, после новокаина, лицо вообще ничего не чувствовало.
- А что будет, когда ты меня поцелуешь? - задыхаясь, спросила Клара.
- Вечером увидим.


Весь сеанс мы не могли сосредоточиться на фильме: я ёрзал, чувствуя, как проходит наркоз, а Клара демонстрировала отменный аппетит, объедаясь "Гривой Персифаля".


Глубоко вечером, когда из-за летучих мышей не видать молодой Луны, мы лежали у меня дома в одной постели.
Я не мог нормально двигаться - отовсюду росли розы, а Клара лежала головой на моей груди и улыбалась. Она девушка не только красивая, но и умная: специально не стала целовать мне грудь, чтобы было потом, куда примоститься.
Опытным путём мы выяснили, что после меня на её теле остаются фиалки. Клара боялась, что вырастут георгины, - у неё на них аллергия.
Так мы лежали и цвели, ожидая, когда плоды нашей любви завянут и можно будет выйти на улицу. У меня сигареты кончились. В комнате пахло, как в оранжерее.
- Как хорошо, - прошептала Клара.
- Да, - сказал я, поглаживая её волосы.
Моя девочка.