Собирались Лида с Мишей в свадебное путешествие на Черноморское побережье дивного по красоте Крыма, а ехать пришлось на медицинскую практику в Брюханово. Название кацапско-хохлятского села определила форма реки Лодыга (лодырь), которая резко расширяясь в окрестности поселения, сужалась в узкую горловину, напоминая по форме отвислый живот (того самого лодыря). Рыбы и раков в речке было немерено.
Оба были несказанно рады появившейся возможности пожить в деревне: Миша оказался заядлым рыбаком, а Лида попросту, ни разу не была в деревне. Молодые «ликари» сразу же по приезду полюбились сельчанам: активные, отзывчивые, с разумными амбициями они передружились со всем селом.
— Ласкаво просимо, заходьте до хаты – приветливо зазывали на постой своих новых квартирантов хозяева низенькой мазанки, где вечерами, после профессиональной практики им предстояло осваивать практику ведения домашнего хозяйства. Ребят поначалу смутил непонятый говор, но познакомившись и подружившись с радушными стариками они быстро освоились.
Дед Егор еще совсем недавно, сразу видно, был первым парнем на селе и баба Феня, маленькая юркая женщина с крупными мужскими руками составляли органичную семейную пару, где, как принято считать, муж – голова, а жена — шея. Баба Феня командовала своим верно-неверным супругом, а тот легко и шутливо отбивался от командира в юбке. Колкие шутки для обоих были привычным делом.
— А щё, нехай и мени моторны хлопцы сроблют нову жинку. Зовсим моя стара стала, вранци постиль вид писку отряхивать доводиться.
— Ты бы, сатана такий, краще соби новый хрин сробил, пуття бильш б було.
— Так я и старым непогано справлявся. Рулил и направо, и наливо, як бравый рульовой.
— Ой, матка-боска, держите мене двоє! Не можу бильш! Рульовий, и деж ты свий руль потирял, в який хаты? Сходы, пошукай, може у кого пид половыцею закатывся.
И оба заливались так, что от неудержного хохота сотрясались лавки под седоками и звенели кринки на полках. Безобидные хохмачи обнимались, целовали друг дружку в лоб, казалось, это было ежедневным ритуалом и расходились по своим делам. Хозяйство двух стариков было немалое: корова, телочка, пара коз пуховых, кур-гусей несчитано, две свиньи. Особая гордость хозяев — вьетнамская травоядная вислобрюхая свиноматка необычного мраморного окраса. Красавица около двухсот килограммов веса с прогнутой спинкой, на таких маленьких ножках, что буквально брюхом прокладывала себе путь. Глазки прищурены как у настоящей вьетнамки, а рыльцем, по форме напоминающей гармошку, она что-то рыла, вынюхивала-выискивала, чтоб постоянно жевать: сочную траву, древесный уголь или красные кирпичи разбросанные по всему двору. Боня обладала покладистым и даже добрым нравом, умом и сообразительностью, а уж какая была музыкальная, просто диво. Каждый день ровно в полдень она торпедой неслась к раскрытому окну и водрузив свою гармошку на подоконник, закрыв глазки и навострив маленькие ушки, слушала музыкальную передачу «По заявкам сельских жителей». Вот эту заморскую красоту, полную обаяния, хозяева готовили к случке.
— Девочка моя, ласточка – приговаривала Лида, почесывая за ушком свинку, млеющую и похрюкивающую от пойманного кайфа.
— Яка така дивчына?- встрепенулась баба Феня — наша Боня вже шисть разыв, як замижня. Така плодюча, до двадцяти диток зараз приносила, а вже яких гарных: слухняных та музычных. Пам'ятаю, ми з Егором писню спивалы, дык воны — бисовы диты, пид музыку вушками плескали, смишно. Лежать рядком вси двадцять и, як по команди, на высокий ноти вушка поднимають, а потим «хлоп» усе разом. Мы, як дизналыся, так и ходыли спивать у клити. Таки гарные, що шкода продавати. Ничого, скоро ще раз оженим нашу Боню – будуть нови поросятки, як раз чекаэмо ейного коханного хряка повернення.
— Как, возвращение? А это кто же, разве это не её хряк? – Лида махнула рукой в сторону лужи, в которой нежился на солнышке огромный черный кнур, с выдающимися окороками.
— Ось цей лежень? Ни, цей боров — поглумка божа, а не кнур. Та вин напивкастрованый, ёму наша Бонька яэчко повидкушувала, да еще трошки пожувала. Невзлюбился вин.
Подготовка к случке шла полным ходом. Двор вымели, загон вычистили. Боню вымыли, прошлись щеткой по жесткой щетине, почистили копытца. Мраморная вьетнамская узкоглазка ждала своего суженого.
В воскресный день с раннего утра на столе поменяли скатерть, напекли шанег, высокий каравай водрузили на «вышивалый рушнык», а трехлитровый запотевший графин, выставленный из погреба по такому случаю, пускал свою «горючую» слезу. Все было готово к встрече важного гостя.
На улице у ворот собралась толпа зевак.
— Едут, едут! Рекордиста-производителя везут! – кричали ребятишки, окружавшие Мишу, возвращающегося с рыбалки.
— Едут, едут! Жених и невеста – тили-тили тесто! – смеялись глупые пацанята.
Из клубящейся пыли показался Урал с коляской. Перед мотоциклом Митрича все сельчане уважительно расступались, иные даже шляпы заламывали. В коляске сидел пассажир, в застегнутом на все пуговицы потрепанном ватнике и в плотно сидящей мотоциклетной каске.
— Какой жених? Мужики приехали, – удивилась Лида, стоящая посреди двора, по просьбе хозяев, с хлебом-солью на рушнике для дорогих гостей.
Коляска въехала в распахнутые ворота, соседские зеваки прилипли к забору.
— Совет да любовь! – посмеивались верхогляды.
Гость слез с мотоцикла, чинно раскланялся с хозяевами, откушал хлеб-соль из Лидиных рук; пассажир терпеливо дожидался своего товарища. Затем Митрич стал помогать спешиться своему пассажиру, который сначала упирался, после почему-то стал вырываться, каска при этом подозрительно захрюкала. Окончательно разъярившись, пассажир вырвался и на бешеной скорости ринулся к клетям; хрюканье перешло в рычанье – желтая слюна вспенила кривые клыки. Слетевшая телогрейка обнаружила вздыбленную гриву из жесткой шерсти на широченной черной спине, расписанной белыми затейливыми узорами. Огромный трехсоткилограммовый кнур в мотоциклетной каске нарезал круги по двору со скоростью спринтера.
Гостеприимные хозяева приглашали в дом на рюмочку чая Митрича — гостя дорогого. А напуганная Лида продолжала стоять посреди двора с караваем и опустевшей солонкой, сотрясаясь от истерического смеха.
Сделав важное для обеих сторон дело, гордо и вразвалочку хряк-производитель нес к мотоциклу свое длинное крепко сложенное туловище (отец 150 хрюшек знал себе цену – гордиться было чем). Возвращались домой с подарками, позади Митрича, по обеим сторонам багажника свешивался мешок с красной сочной морковкой.