Суфлёр

Вильям Руфлерс, скромный по характеру и покладистый седоволосый мужчина пятидесяти восьми лет от роду, с большим и острым носом, на котором гармонично расположились его единственные очки, занял своё место в суфлёрской яме. Натура его тонкая, можно сказать даже утончённая, а от этого, при полном знании обстоятельств никто не смеет потревожить Вильяма Руфлерса лишний раз, ибо всякое перенапряжение может его надломить, а там уже глядишь, и заболеет, и заменить его некем. Поскольку человек он настолько же ответственный, насколько и утончённый, а для исполнения его обязанностей это качество просто необходимо, то он решил и вовсе не покидать никогда своей суфлёрской ямы, и живёт там с тех пор, как принял это решение.

Когда мы говорим о нём, что он занял своё место, то всякому понятно, что речь идёт о начале спектакля и он, расположившись поудобнее, во всеоружии ждёт последнего звонка. Всё остальное и свободное от работы время он посвящает тому, что готовится к следующему спектаклю, и лишь малую его часть позволяет себе немного поспать и поесть.

За годы, проведённые Вильямом Руфлерсом в театре, он заработал себе очень приличную репутацию, и столь же приличное жалование, которым, впрочем, распоряжается дирекция театра при полном его согласии. Дирекция театра в свою очередь, обещала выполнять любые его желания, которые вовсе её не напрягают и не приносят никаких неудобств. Вот что значит, когда есть полное понимание между двумя сторонами.

Мужественно исполняя свою работу, он повидал многое. Самых разных артистов. От самых великих, до спившихся и забытых всеми бездарей.  Побывал на всех спектаклях, которые игрались на великой сцене этого театра, знал исключительно  все роли наизусть и только так, для подстраховки, всегда держал при себе открытым сценарий играющейся пьесы или трагедии. От классики и до самых современных постановок Вильям Руфлерс знал все роли наизусть. Но всякий раз, когда спектакль заканчивался, он мог лишь слушать аплодисменты и крики восторженной публики, которые предназначались явно не ему, и видеть возвращающихся за цветами и поздравлениями участников очередного спектакля, раскланивающихся во все стороны благодарной публике.

 Надо признать, что такое положение вещей вводило его в легкую грусть, но он тут же успокаивал себя, представляя себя на месте любого актёра и восторженные глаза зрителей, так ярко горящие и говорившие ему: « Мы любим тебя».

Жизнь его протекала размеренно, и в этом её устоявшемся порядке он был вполне счастлив и спокоен, но одно событие, наложившееся на другое изменили его привычного бытие.

Всяким переменам, если им и суждено осуществиться есть своё время и место. Шестидесяти летний юбилей Вильяма Руфлерса приближался с такой же скоростью, как и назначение нового директора театра, очень влиятельного человека в мире искусства господина Эзры Нобеля. Новый директор личностью был незаурядной и в связи с пропадающим интересом зрителя к театральным спектаклям, решил произвести на публику незабываемое впечатление, поставив спектакль, главную роль которого сыграл бы суфлёр.

Предварительно прояснив все обстоятельства и уловив нужную минуту, директор направился к суфлёрской яме, и доложил её обитателю о своих намерениях. Немного поколебавшись, Вильям Руфлерс согласился.

Колебания же его заключались в том, что он не был вполне уверен в своей способности справится с желанием директора и вначале сразу же ответил отказом. Но его ответственность, не дававшая ему покоя и слившееся со всем его существованием, твердила ему о необходимости согласиться с новым директором. Не мог же он, в самом деле, подвести столь важную персону. Да и потом, ему не хотелось оказаться неблагодарным для человека, столь великодушно предоставившего такую возможность, о которой он может и мечтал всю свою жизнь.

С другой стороны его беспокоила его память, ведь лет он был уже не молодых, и мог бы с лёгкостью забыть ту или иную фразу из роли, а то и целый выход, и тогда всё – пиши пропало. Сценарий актёрам с собой на сцену брать не полагается и это обстоятельство ещё больше усугубляет дело и придаёт ему большую значимость, а следовательно и ответственности.

От этих размышлений и происходящего внутреннего диалога у Вильяма Руфлерса даже закружилась голова, но неожиданно для самого себя он произнёс молча смотрящему на него в упор новому директору:

- Ну, хорошо, я согласен, господин Нобель, и даже с превеликим удовольствием согласен. Большое вам спасибо!

- Предлагаю вам роль Отелло. Что скажете?

- Руфлерс задумчиво молчит.

- Ну, тогда Ромео, а! Соглашайтесь голубчик, ну когда же ещё, если не сейчас?

Руфлерс со знанием дела отрицательно качает головой.

-  Не желаешь Ромео, так сыграй Идиота. Только подумай, какая будет роль. Соглашайся милый Руфлерс, спаси нас всех от краха, от этой надвигающейся катастрофы пустого зала, всё в твоих руках, - умоляющим тоном просит директор.

- Господин директор. Позвольте Гамлета играть.

- Ну, наконец - то, по рукам, сегодня - же и начинайте репетировать.

-  Только у меня есть одно условие.

- Любое, только скажи, я всё выполню.

- Позвольте мне всё это время, когда мне не придётся репетировать, жить на сцене. Идти мне некуда, да и жизни, там, на улице я вовсе не знаю. И яркий свет солнца может меня ослепить, морозов я и вовсе не переношу, и это я вам так, на всякий случай, вдруг на улице зима. Живя на сцене, я лучше сумею войти в роль.

- Что ж, принято, начинайте работать.

Репетиции проходили с необычайным интересом. Каждому хотелось бы играть со столь загадочной и утончённой актёрской судьбой, да и таланта Вильям Руфлерс оказался весьма большого. Время приближало труппу к спектаклю. Уже были развешаны большие и яркие афиши с фотографией умирающего Гамлета с кубком вина в руке.

В день спектакля Вильям Руфлерс не волновался, он покорно сидел в своей суфлёрской яме с искрящимися от радости глазами и повторял свою роль. Может быть единственную, но главную роль в его жизни. К тому же сегодня у него был первый его день рождения. Ибо все предыдущие он попросту забывал, а от того и никогда не праздновал. Да и с кем ему?

Всё началось и проходило просто великолепно. Перед глазами проносилась вся его жизнь. Играя Гамлета, он повторял про себя все роли наизусть. Играл легко, непринуждённо и у зрителя складывалось впечатление, охватывало такое чувство, что перед ним принц Датский – тот самый бедный Гамлет.

Одна сцена сменят другую. В антракте люди подходят к нему, что – то говорят, но он не в силах разобрать их речи, ибо укоренившееся чувство ответственности не позволяет ему отвлекаться на посторонние вещи. Играет он так, что может показаться, как - будто не играет вовсе, а просто живёт эти мгновения жизни Гамлета. Ведь на самом деле никто не видит той силы, которая гонит ветер, ибо ветер для нас просто дует. Всё это является настолько естественным, что в голову не придёт никакая шальная мысль. Подобно тому, как ветер сливается с гонящей его силой, так и душа Вильяма Руфлерса слилась с душой датского принца, и уже не различить - кто есть кто.

Спектакль близится к своему завершению. Наступает развязка, и, умирая, принц Гамлет смотрит в зал. О! Какой это взгляд. Холодное презрение, отчаяние, молитва о прощении, о прощении всеобщем, и крик о помощи. Все умирают. В зале гробовая тишина. Спектакль окончен, занавес! Зритель в предвкушении увидеть вновь всю эту труппу. Вот снова занавес, и труппа перед зрителем стоит, и, не успев опомниться от представления, наш зритель понимает, а точнее видит и молчит, что перед ним лежит и не встаёт, всё тот же Гамлет, датский принц. Он умер.

Изумлённый зритель кричит и плачет. Браво! Браво! Браво! Такой успех не видел никогда не только этот театр, и хоть он и велик, но всё же. Артисты кланяются публике, выходят вновь и вновь, под шум оваций ничего не слышно. Таких восторженных взглядов не ловил на себе ещё ни один актёр на земле.

На сцене появляется директор.

- Мы спасены! Какой триумф! Какие молодцы!

Он склоняется над лежащим на сцене суфлёром, берёт его безжизненную голову в свои руки и говорит ему:

- Тебе отдельное спасибо, друг. Ты спас нас всех ценой своей души, но если бы не ты, поверь, то все мы были бы сейчас на твоём месте.  В добрый путь…