Роман ЛАКРИМОЗА. Одинокая мелодия для флейты.

Река медленно катила серые, тяжелые осенние воды к морю, к теплу, к жизни. Солнце неуверенно проглянуло сквозь нависшую пасмурность, недолго посветило, поиграло в жмурки на золоченых куполах храма, погрело озябшие с ночи стволы рябин, поежилось и прикрылось облаками. По ветру полетели редкие, еле видимые, паутинки. Неслышно падали листья, и пахло землей. Прошел теплоход. Прошел по-дневному неслышно, лишь дал волну. Она нехотя, беззлобно лизнула берег, соблазнила рыжие листья и отхлынула обратно, унося их с собой. Заколыхалось в гладкой воде отражение белого храма, расплылось, покачалось недолго и успокоилось.


Неожиданно из-за купы высоких рябин, окруженных разросшимися кустами чайных роз, послышалась негромкая музыка. Осеннее безмолвие наполнили звуки флейты. Мягкие, грустные, словно присыпанные сухим, невесомым пеплом и подернутые сентябрьской дымкой, они поплыли по осенней реке под аккомпанемент редких, сонных волн, под шорох отогревшейся под скупым солнцем листвы. Невидимый музыкант играл что-то неяркое, приглушенное, совершенно мне не знакомое. Он разговаривал со мной спокойно, просто и доверительно, будто рассказывал о чьей-то жизни, может быть, даже и о моей. Флейта задумчиво пела о тайне, о забытом, о вечном, о боли и нежности, об осенней тиши, о грядущей безмятежности, о неизбежном и преходящем!

Звуки то журчали ручьем, то перекатывались мелкими камешками, куда-то звали, опережая друг друга, торопились, потом смирялись, успокаивались и текли, не спеша, плавными волнами, наполняя душу счастьем и нескончаемой любовью! Хотелось плакать и жалеть всех до разрывающей душу боли. Безмерная жалость переполняла меня, она комком застряла в горле, она давила сердце, и я с трудом сдерживала подступающие слезы. Я жалела этот странный, заблудившийся и наблудивший мир, реку эту, осень, листья, землю жалела! Жалела прекрасного сына моего, который уже никогда, никогда не услышит этой удивительной музыки, не поцелует меня теплыми губами, не скажет: «Привет, мамуль!» Всех жалела! Я с изумлением смотрела на реку, на тихую яхту под белым парусом, медленно идущую вниз по течению, и слышала, видела, ощущала, как вместе с музыкой любовь без конца и без края, не зависимая ни от времен, ни от расстояний, заливает все вокруг благодарностью и надеждой! Я любила этот мир!

Музыкальная грусть внезапно оборвалась на самой длинной, переливчатой, свирельной ноте, когда, казалось, уже не хватит ни дыхания, ни сердца, чтобы выдержать это мучительное блаженство, это высокое страдание! Вернулась зыбкая тишина. Она осторожно вошла в ворохнувшееся тихим воробышком сердце. Я с трудом перевела дыхание. Плеснула и зашуршала волна. «Это – кто играл? Кто душу мне вывернул наизнанку?»

Я уже хотела выйти к берегу, как послышался шорох шин, и из-за деревьев показался мужчина. По дорожке к дому, видневшемуся среди высоких берез на крутом берегу, ехал на инвалидной коляске рыжий, кудрявый, сильно конопатый мужчина с сияющими на круглом лице лунно-голубыми глазами и снежной улыбкой. Начинающие седеть кудри его создали над высоким лбом нимб. Он ехал и улыбался! На коленях, прикрытых клетчатым пледом, лежал футляр.

Потрясенная, я глядела на этого человека: это он играл? Он? Ошеломление, недоумение, удивление слились воедино. Растревоженный музыкой и увиденным мозг не вмещал всех вопросов: это тот самый человек, о котором мне недавно рассказывали? Это он? Что дает ему силы жить столь насыщенно и красиво? Инвалиду, приговоренному безжалостной судьбой к коляске и креслу? Он проехал мимо, осветив меня улыбкой, и стал подниматься наверх, подталкивая движениями сильных рук большие колеса инвалидной коляски.


- Пожалуйста, подождите! - я догнала его и положила на колени мой осенний букет, - спасибо, - сдавленным голосом проговорила я, - спасибо большое!

- Благодарю вас, - глубоким сочным баритоном произнес он и поехал дальше. Но вдруг остановился и, повернувшись, громко произнес: - завтра я опять буду играть. Приходите!

- Приду. Спасибо, - отозвалась я с неожиданным облегчением, - с добрым утром!

- Ага, - он вновь приостановился, вывернув колеса коляски поперек тропы, и представился: - Филипп. Это меня так зовут, - и легко рассмеялся, отбросив резким взмахом головы кудри назад. Рыжий нимб опал, музыкант пригладил рукой волосы.

- Ирина Михайловна, - я подошла к нему и протянула руку. Он принял ее, подержал в теплых ладонях и поднес к губам.

- Тогда я – Филипп Филиппыч, - он опять ослепил меня своей удивительной улыбкой, - свободный художник. Живу вон в том доме, - и рукой показал в сторону берез, - так приходите обязательно завтра. Придете?

- Да.

- И все будет хорошо, - внимательный взгляд его стал строже, глубже, - вот увидите. Грусть осени, она хорошая грусть.

- Почему? – я отвернулась и незаметно провела ладонью по глазам.

- Просто – хорошая, потому что - чистая, - он развернул коляску и медленно стал подниматься вверх по тропе, - до завтра!

- До завтра. Да.


Я кивала вслед ему, и кивала, кивала.... Его спина уже скрылась за кустами чайных роз, затих шорох шин, а я все стояла, чувствуя, как стотонная глыба боли ушла из сердца, и оно стало легче перышка. Неподалеку в небо поднялась стайка голубей. Птицы плавно, удивительно синхронно и бесшумно перемещались то в одну сторону...

Друзья!!!! Подскажите ПОЖАЛУЙСТА где найти  седьмую композицию Ну и что в оригинале?  Спасибо заранее!!!

Несмотря на то, что 3 и 4 композиции - одно и то же, впечатление от прослушивания ПОТРЯСАЮЩЕЕ!!! СПАСИБО ОГРОМНОЕ!!!!!!

Спасибо огромное за великолепный альбом. Чудесная музыка, прекрасное исполнение, просто Божественно!!!