ЗАПИСКИ ПОСТОРОННЕГО

(пожарный репортаж)

Единственное в городе шестнадцатиэтажное здание, носящее в местном обиходе горделивое прозвище «небоскреб»,  загорелось примерно в семь часов вечера, на закате осеннего дня. Из окон квартиры на девятом этаже клубами повалил густой дым, а очень скоро оттуда же хищными щупальцами вырвались наружу прожорливые языки пламени, в два счета поглотившие заваленный хламом балкон, со звоном разбитого стекла охватив­шие деревянную раму лоджии, ползущие ввысь и вширь, сыплющие тлеющими углями на нижние выступы, карнизы, веревки с бельем, стреляющие искрами в разные стороны. Прошло всего-то минут десять, а огнем уже была объята вся верхняя часть здания. С об­реченной готовностью к неизбежной гибели, с унылой беззащитностью и видимой безуча­стностью набирающей мощь разгулявшейся стихии поддавались метры нетронутых про­странств, еще бутафорски красующихся девственной целостностью, но уже местами пе­репачканные сажей и золой, закопченные и измаранные, словно отмеченные печатью злого рока. Будто щелчком разрегулированного телевизора, на тихой полусонной улице включились крики, плач, вопли с мольбой о помощи, гвалт и гомон на фоне растущего шума ревущего победным гулом и треском большого пожара.

Первые зеваки появились у «небоскреба» немедленно после начала пожара, если даже не чуть раньше – возможно, они уже заранее, задолго, уже давно стояли здесь и ждали, когда дом загорится или когда случится что-либо подобное, что-нибудь из ряда вон выходящее, что-то захватывающе чрезвычайное. Они, первые зеваки, по праву оче­видного преимущества, выбрали себе самые лучшие места для обозрения происходящего, но оставались в неуверенности, что выбранные ими места есть самые лучшие, а потому умудрялись толпиться и толкаться, даже находясь в немногочисленном количестве вокруг целого здания. Азарт при выборе расположения подогревался заметно прибывающим лю­дом, который слегка припоздал к началу действия, а потому добавлял к ажиотажу допол­нительную интригу вопросами о том, что случилось, почему да как.

В половине восьмого к горящему зданию прибыли пожарные машины, созвав си­ренами со всей округи тех, кто еще не знал о случившемся событии, но был способен слышать и передвигаться. В том числе и женщину из соседнего жилого корпуса, второпях собравшую малолетнего ребенка для внеплановой прогулки, выскочившую на улицу со следами крема на лице, с бигудями в волосах, одетую в халат и комнатные шлепанцы на босу ногу, с недоумевающим, готовым расплакаться дитем на руках.

– Смотри, Ванечка, - умиленно ворковала полураздетая мамаша, – смотри, как до­мик пуф! и нету, тю-тю домика. Запомни, Ванюсенька, огонь – это вава, бо-бо! Ах, какой умница, он пальчиком показывает! Скажи, Ванюсенеченька, тю-тю домика, пуф!

– Точно, блин, тю-тю на хрен… – солидарно разглагольствовал не совсем твердо стоящий поблизости плюгавый мужичок в рабочей телогрейке. – А у меня как раз сюда недавно наш начальник участка переехал. Ссуду взял на покупку квартиры, кучу денег на ремонт угробил. Мы ведь говорили ему, что такое дело обмыть надо, как полагается. А он же нет, куда там, говорит, я и без того весь в долгах, как в шелках. Даже литр пожадничал, не говоря уж о том, чтобы стол нам накрыть, с нами посидеть, выпить чин-чинарем за новоселье… Ну и что теперь? Все прахом пошло, как мы ему и обещали! Тю-тю, на хрен, так ему и надо! – мужичок продолжал ехидно ораторствовать, распаляясь от переполняющей его завистливой злости, которая стала отчасти понятна после следующих слов: – Будет знать, такой-сякой, как меня премии лишать за вид в нетрезвом состоянии, когда я вовсе не пьяный был, а всего лишь с похмелья, после вчерашнего. Даже если я и пил до утра на свои кровные, че­стно заработанные не на рабочем месте, то ему ведь какое дело? Ежели у нас теперь демо­кратия, то каждый может выпивать без разрешения начальства, верно я говорю? – вопро­сительно искал он поддержки у окружающих.

– Вот она до чего, пьянка-то доводит, – ворчливо бубнила в спину мужичку благо­образная старушка с продуктовой кошелкой. – Может, в этом доме кто нетрезвый и запа­лил свою хату, а оно дальше перекинулось. Он, наверное, самогонку гнал, а аппарат и ба­бахнул. Я вот, как помню, еще в своем доме жила, так у нас сосед…

– Не, бабка, – зачем-то плутовато подмигивая, вступил в обсуждение крупный мужчина с изрядным брюшком, жирно свисающим из растянутой резинки трико, – если б самогон­ный аппарат бабахнул, то след от взрыва остался бы или звук бабаха слышно было.

– Не скажите, гражданин, – словоохотливо вмешался в беседу внешне приличный интеллигент, держащий на отлете в холеной руке театральный бинокль, – самогонные ап­параты возгораются по-разному и подобный процесс не всегда сопровождается взрывом или, как вы изволили выразиться, бабахом. Да и вообще, взрыв, знаете ли, он не всегда типичен в общераспространенном понимании данного термина…

– Взорвали дом, да? – оживленно зашушукалась ватага вездесущих подростков. – Наконец-то террористы и до нашего города добрались! Жаль, что они не школу грохнули, а какой-то дом.

– А я б за тыщу баксов сам в школу бомбу принес.

– И я бы принес, в кабинет директора подложил, – вдохновенно состязались в го­товности к подлому геройству пацаны, – а еще одну бомбу училке по русскому языку, она мне вчера двойку за диктант поставила.

– А я бы сам в боевики пошел, – мечтательно вздохнул прыщавый сопляк в очках с лопнувшей линзой. – Только меня не возьмут из-за близорукости.

– Ха, близорукость! – пренебрежительно отозвался старший из них, циничный пере­росток с рыскающим взглядом, – чтобы бомбу заложить, хорошее зрение иметь не обяза­тельно.

– Искренне сожалею, молодые люди, но вынужден с прискорбием отметить вашу некомпетентность, – авторитетно прокомментировал ребячью болтовню интеллигент с би­ноклем. – Вы, очевидно, упускаете из виду, что заряды терактного предназначения обычно закладываются в подвальной части строений…

– Точно! – с жаром воскликнул долговязый заводила, – это никакие не боевики, а это бандиты криминальные разборки учинили, какого-то авторитета насмерть убили. Я его знаю, того авторитета, он у меня как-то раз сдачу возле магазина забрал и чуть не за­резал! А мой двоюродный братан обещал, что с ним разберется.

– Так ведь ты говорил, что твой двоюродный брат в тюрьме сидит, – растерянно удивился юный очкарик.

– Ну да, он как только выйдет из тюрьмы, так сразу и обещал…

– Так ведь ты говорил, что он пожизненный срок получил, – не унимался прыщавый собеседник, непонятливый дознаватель.

– Хочешь, я тебе в ухо дам? – неожиданно предложил ему компаньон, уставший от непрошенных подсказок.

– Бросьте ссориться, – своевременно встрял в накалившийся диалог один из спутни­ков, – вон глядите, из окон барахло выбрасывают. Пойдемте, скажем, что это наше или, может быть, просто так что-нибудь стащим…

С высоты пятого-шестого этажа добровольные помощники с видом озабоченной храбрости швыряли вниз телевизоры, светильники, вазы, сервизы и прочую посуду. Не­сколько мужчин торопливо и суматошно пытались вытащить наружу старинный громозд­кий шкаф, но не сумели протолкнуть его через узкий лестничный пролет и забаррикади­ровали неуклюжей мебелью выход из подъезда – незадачливые грузчики панически рину­лись выбираться из западни, ломая дверцы и доски корпуса антикварного трофея, кого-то наглухо прищемили к стене и он истошно заорал от боли и испуга.

Другие расторопные добровольцы убедительно и настойчиво предлагали свои посильные услуги хозяину бакалейной лавки, расположенной в угловой пристройке к «небоскребу». Они шумно и бесцеремонно, хаотично передвигались по магазинчику, по­путно ухватывая то коробку с куриными окорочками, то ящик со спиртным, а то кассу с наличностью.

– Положьте на место! – возбужденно командовал молодой упитанный купчик, вы­хватывая из цепких объятий непрошенных спасателей пакеты, кульки, бутылки, купюры. – Верните сейчас же, пусть лежит, где стояло!

– Так ведь сгорит твое имущество, к едрене фене, не за грош добро сгинет! – взбу­доражено доказывали увлеченные мародеры с сочувственными минами на плотоядных физиономиях. – Тебе же прямой убыток, а мы только ради твоей пользы стараемся, можно сказать, жизнью рискуем… – доказывали они, набивая карманы и пазухи, торопливо жуя и глотая.

– Пусть оно лучше так, чем кому-то бесплатно достанется, – воинственно рычал хо­зяин магазина. – Я вам не спонсор, чтобы всех обеспечивать. А, кроме того, здесь все застра­ховано – пусть лучше сгорит, чем потом доказывать, что оно и вправду сгорело. Я, может быть, еще сейчас товар сюда завезу, раз уж так повезло…

Старушка с кошелкой, тем временем, выпросила у интеллигента театральный би­нокль на пять минут и, забыв смотреть в него, близоруко щурилась в сторону пожара, рас­судительно строя гипотезы:

– Тут ведь, скорее всего, самодельный обогреватель или электроплитка замыканием коротнула, – делилась версиями достойная обладательница лавров миссис Марпл, – ото­пление-то пока так и не думают давать, а с газом вечные перебои. Может, электричество у них, опять же, как обычно, отключили, а кто-то свечку или керосинку зажженную опро­кинул. Вот, я помню, во время войны еще дело было…

– Ты, бабуля, не иначе, как войну с французами вспомнила, когда все Москва пого­рела, – остроумно подметил толстяк в трико и натянуто хохотнул. – Не иначе, как и у нас какой-никакой завалящий француз приблудился аж с тыщи восемьсот двенадцатого году, до сей поры партизанит. Глядишь, полыхнет весь наш городишко синим пламенем, туда ему и дорога!

– В соседних домах, не будь дураки, жильцы могли бы и сами себе, за компанию, пожар устроить, как будто не загорелось у них, а перекинулось, – задумчиво разродилась нелепой идеей мамаша с ребенком. – Глядишь, нам бы жилье новое выделили, компенса­цию выплатили и за моральный ущерб добавили. По нынешним законам, при ловком ад­вокате, моральный ущерб больше целого дома стоит.

– Так эти, из шестнадцатиэтажки,  небоскреб их так, – витиевато выругался мужи­чок в фуфайке, – скорее всего, сами и подпалили из-за собственного морального ущерба. Сговорились промежду собой, наверное, потому что всех сразу, даже если дознаются, не имеют права судить. Если всех сразу судить, то это уже против демократии получается…

Где-то на подступах к толпе заунывно рыдал тревожный сигнал «Скорой помощи» – белый РАФ с красным крестом на борту со скоростью хромой улитки пробирался к го­рящему зданию, нещадно клаксоня, шоферски матерясь из кабины на два голоса. Подъе­хав на расстоянии пары сотен метров, автомобиль уткнулся в сплошной заслон из алчных разинь, и замер.

– Уйдите с дороги! – орал синий от бешенства доктор. – Уйдите, нам надо проехать! Уйдите, там же раненные, обожженные, они ведь умирают, им нужна помощь! Уйдите!

Его истошные вопли привлекли внимание других зевак, которые не замедл%