___keepration_220x220.jpg "page8-1024-full (1)")
Irina31 мая 1892 года родился Константин Георгиевич Паустовский
Константин Паустовский — человек, которого можно назвать эталоном порядочности и честности. Сегодня 130 лет со дня его рождения.
Константин Паустовский родился в Москве в 1892 году. Его отец, железнодорожный статистик, вопреки профессии, слыл неисправимым мечтателем, фантазером и далеким от рутинной жизни человеком. Родственники считали его легкомысленным и бесхарактерным: как говорила бабушка будущего писателя, суровая турчанка Фатьма, принявшая в России православие, «он не имел права жениться и заводить детей».
Мать писателя, дочь служащего на сахарном заводе, происходила из польского рода ревностных католиков и выглядела женщиной властной и неласковой. Маленький Костя много времени проводил с дедом, слушая старинные казачьи песни, и с бабушкой-полькой, которая пыталась привить мальчику религиозность. «Семья наша была большая и разнообразная, склонная к занятиям искусством. В семье много пели, играли на рояле, благоговейно любили театр», — так потом описывал свое детство писатель.
Авантюрный характер отца Паустовского не давал семье долго оставаться на одном месте. В какой-то момент семья осела в Киеве, там же маленький Костя отправила постигать азы науки в гимназию. Кстати, вместе с ним учились ставшие потом «известными в искусстве» писатель Михаил Булгаков, драматург Борис Ромашов, певец Александр Вертинский.
Учеба Паустовского в выпускном классе Киевской гимназии пришлась на столетний юбилей заведения. В эту памятную дату его посетил Николай II, а юному Константину удалось представиться и пожать руку лично императору.
Взросление Паустовского нельзя назвать легким. Его родители развелись, что поставило семью в трудное финансовое положение: юному гимназисту с 6-го класса пришлось давать уроки, чтобы заработать немного денег. Кроме того, он пережил две революции — Февральскую и Октябрьскую — и три войны — Первую мировую, Гражданскую и Вторую мировую.
До того, как стать известным писателем, Паустовский сменил десятки городов и профессий. Родившись в Москве, через 6 лет переехал на Украину, где жил, взрослел, писал первые очерки в журналы. Затем вернулся в Москву, устроившись кондуктором трамвая. В городе он пробыл недолго — ждала работа на санитарных поездах. А после — на заводах в Екатеринославе, Юзовке, Таганроге.
Февральская революция вернула его в Москву для работы репортером, но следом опять пошли переезды: Киев, Одесса, Крым, Сухуми, Батуми, Тбилиси, Баку, Ереван. Паустовский побывал даже в Северной Персии, пока в 1923 году не вернулся в Москву.
Он считал, что писателю необходимо «уйти в жизнь», чтобы «все знать, все почувствовать и все понять». Так, например, в трактирах он наблюдал за простыми людьми: «Я пристрастился в то время к московским трактирам. Кого только я там не встречал! И каких только говоров я не наслушался, жадно запоминая каждое меткое слово». А спустя годы после каждой его поездки по стране у него появлялась новая книга.
Паустовский четыре раза выдвигался на Нобелевскую премию по литературе, но так и не получил ее. Считается, что по политическим причинам. Первый раз, в 1965 году, он уступил Михаилу Шолохову. На следующий год писатель не вошел в короткий список. В 1967 году Паустовский был выдвинут на премию шведским автором Эйвиндом Юнсоном, но комитет отклонил его кандидатуру. Третий раз был номинирован в 1968 году, но скончался, не дожив до выбора лауреата.
Все, кто знали писателя лично, говорили о нем как о крайне справедливом, честном и порядочном человеке, который никогда не шел на сделку с совестью. Он не служил партии, не писал восторженных благодарностей и не участвовал в заговорах против коллег, но помогал тем, кто в этом нуждался.
«Утром после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слез, тоски, всего, что не носит серого цвета», — писал Паустовский в книге «Блистающие облака».
(из сети)
Alex-deКонстантин Паустовский - нельзя в "двух словах" охарактеризовать этого писателя советского периода, путешевственника, Гражданина и Человека . Я читвл его произведения в юности, перечитывал в зрелом возрасте, с удовольствием слушаю и сегодня. Предлагаю и вам послушать маленькую радио инсцениковку глав из первой части его шеститомника "Повесть о жизни". Надеюсь понравится.
Разумеется, с молчаливого согласия Ирины - СПАСИБО!
Константин Паустовский – "Повесть о жизни“
01. " Далекие годы“
Автор: Константин Паустовский
Аудиоспектакль mp3
Год выпуска: 1984
Жанр: Драма
Издательство: Гостелерадиофонд
Действующие лица и исполнители:
От автора — Всеволод Ларионов;
дед — Борис Толмазов;
Костя — Лев Шабарин;
Остап Коваль — Борис Клюев;
шарманщик — Виктор Петров;
мама — Любовь Стриженова;
гимназист — Михаил Лобанов;
генерал — Вячеслав Дугин;
учитель Собоч — Игорь Охлупин;
Севрюк — Рогволд Суховерко;
Tрегубов — Виктор Зубарев;
Марина Павловна — Нинель Терновская;
сыщик — Игорь Кашинцев;
аптекарь — Борис Горбатов;
Костик (маленький) — Наталья Рязанова;
отец — Николай Алексеев;
Лиза — Татьяна Шатилова;
Черпунов — Владимир Балашов;
Маша — Роза Макагонова.
- 01. Константин Паустовский - Далёкие годы
- 02. Константин Паустовский - Далёкие годы
- 03. Константин Паустовский - Далёкие годы
- 04. Константин Паустовский - Далёкие годы
AlexsirДобрый вечер, Ирина! Когда закрывается одна дверь - открывается другая!))
Честно ждал,когда Вы заполните забронированный коммент, но увы......Поэтому сейчас влезаю со своим....Такой повод! Это вам не трали-вали и не ширли-мырли (не к ночи будь вспомянут мастеровитый везунчик Меньшов, но совсем не ах,совсем, и дядя Оскар - это не награда, а скорее наоборот.Включая и Михалковых.Достойные советские фильмы штатники никогда бы не отметили! Ну а "Битва за Сталинград" - это война, политика.)(имхо)
Паустовский......!!! Тому ,кто хотел бы насладиться русским языком, я бы ,конечно, в ряду Жуковского,Пушкина, Лермонтова,Гоголя,Крылова ,Ершова,Есенина,Бунина,Куприна.......Ефремова, Беляева, Гайдара, Пикуля...( дань детству) (имхо)(перечень навскидку, извините,многих не назвал, но тогда надо было бы просмотреть весь список писателей и поэтов, а это комментарий - не докторская и даже не кандидатская))) рекомендовал Константина Паустовского!!!
Кроме тонкого,эмоционального содержания в его произведениях ещё и замечательны, чистый, красивый(самый, самый лучший - в мире!) (без всякого ИМХО!))) русский литературный язык!
Спасибо советскому книгопечатанию и всей этой системе отбора и издания детских книг.Оформление книг , выбор художников-иллюстраторов - были непревзойденными! Я счастлив своим детством еще и поэтому! Деткие книги,детское чтение.....!!! Твердо уверен -часть моей сегодняшней личности создана и ими! (см.Горького))
.jpg)
.jpg)
Ну и отдельная история о Марлен Дитрих.Незаурядная ,необычная женщина! Скажи,какие мужчины тебя любили,и я пойму -кто ты! Характер,талант, голос, манера поведения и даже стиль одежды.....!
И случай \с Паустовским лишнее тому подтверждение!
.jpg)
Sorry,Ирина! Получилаась как бы еще одна неслабая (ах,Одесса)) страничка , но повод и личность того стоят! "Не мог не засвидетельствовать...."(из Иван Бровкин на целине.))
Ну и ещё об одном.
«Утром после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слез, тоски, всего, что не носит серого цвета», — писал Паустовский в книге «Блистающие облака». У Паустовского это звучит как твердое убеждение,утверждение, а я с этим не согласен , так как к себе ,да и к большей части моих знакомых ,полагаю, это отнести не могу!. Неправильно говорить так про всех людей ! Надо было добавить нынешнее имхо-полагаю, считаю, думаю..., или писать - "Некоторые, большинство, часть...".(имхо)) Извини ,Талант, отмеченный Богом! 
TatianaСпасибо,Ирина!
Честно ждала окончание твоего поста,но, поскольку здесь уже есть пространные дополнения,позволь и мне поблагодарить тебя за этот пост о достойнейшем ЧЕЛОВЕКЕ.
Служба К.Г.Паустовского военным корреспондентом на Южном фронте в первые месяцы Великой Отечественной войны
ПАМЯТНИК К.Паустовскому в виде сфинкса в саду Одесского литературного музея.
Александр, опять не соглашусь с Вами, теперь по поводу цитаты. Это фраза из художественного произведения, принадлежит одному из героев. Не думаю, что ее можно отождествлять со всеми людьми. С некоторыми – да, вероятно.
«Блистающие облака» - это то увлекательный детектив (редкий для Паустовского жанр) с элементами фантастики, написанный под впечатлением от поездок писателя по Кавказу: действия разворачиваются в основном на берегах Черного и Азовского морей.
В центре сюжета трое неутомимых героев — журналист Батурин, писатель Берг и капитан Кравченко. Они заняты поиском исчезнувшего дневника летчика-исследователя Нелидова. Похищенный документ имеет большую научную ценность, а все улики указывают на американского шпиона.
Вот отрывок, специально поискала:
.............................
Вечером, сидя в темной кают-компании, Глан завел странный разговор.
- У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет - это быстро забывается, а вот ночи я помню прекрасно. Поэтому жизнь кажется мне полной огней. Ночь всегда празднична. Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем (Нелидова быстро взглянула на Батурина). Вы заметили, что ночью голоса у людей, особенно у женщин, меняются? Утром, после ночных разговоров люди стыдяться смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слез, тоски, всего, что не носит серого цвета.
- По ночам легко писать, - подтвердил Берг.
- Принято думать, - продолжал Глан, - что ночь черная. Это чепуха! Ночь имеет больше красок чем день. Например, ленинградские ночи. Сам Гейне бродит там по улицам со шляпой в руке, честное слово. Листва сереет. Весь город залит не светом, а тусклой водой. Солнце понимается такое холодное, что даже гранит кажется теплым. Эх, ничего вы не знаете!
Нелидова слушала затаив дыханье: таких странных людей она встречала впервые.
«Только в России могут быть такие люди», - думала она, всматриваясь в неясный профиль Глана.
Папироса освещала его обезьянье лицо. Берг лежал на диване и изредка вставлял насмешливые слова.
«Чудесная страна и поразительное время» - думала Нелидова. Вот этот Глан - романтик, поклонник Гюго и чечетки, бездомный и любящий свою бездомность человек - когда-то дрался с японцами на Дальнем Востоке. Он был ранен, вылечил рану какими-то сухими ноздреватыми грибами и три недели питался в тайге сырым беличьим мясом. Батурин был в плену у Махно, спина у него рассечена шомполом, он был вожатым трамвая в Москве, может быть, возил ее, Нелидову, и она даже не взглянула на него. Он знал труд; труд сделал его суровым и проницательным, - так казалось Нелидовой.
Берг воспитывался у поэта Бялика, два года прожил в Палестине (был сионистом), арабы убили его брата. Потом, Берг возненавидел сионизм и говорил, что всем - жизнью своей, резко переломившейся и сделавшей из него писателя, тем, что он понял цену себе, всем лучшим он обязан Ленину.
- А Ленин этого даже не знал, - смеялся Батурин.
- Никто не задумывался над тем, - отвечал Берг, - как громадно было влияние этого человека на личную жизнь каждого из нас. А об этом стоит подумать.
Больше всего поражало Нелидову то, что невозможно было точно определить профессию этих людей. Да вряд ли и сами они могли ее определить.
Глан говорил: «Я – попутчик». Батурин называл себя «ничем». Один Берг был писателем, но писал он мало, и в писательство его вклинивались целые полосы совсем иных занятий. В плохие времена он даже играл на рынке в шашки и зарабатывал этим до рубля в день.
Главное, что притягивало Нелидову к ним - это неисчерпаемый запас жизненных сил. Они спорили о множестве вещей, ненавидели, любили, дурачились. Около них она ощущала тугой бег жизни, застрахованной от старости и апатии вечным их беспокойством, светлыми головами.
………………
Татьяна, спасибо за добавления! Я уж было "потеряла" тебя... Давненько не пересекались.
Памятник в Одессе был открыт 1 апреля 2010 года.
Еще один памятник К.Г. Паустовскому был установлен в Тарусе на набережной Оки в 2012 году к 120-летию со дня рождения писателя. Жизнь и творчество Паустовского тесно связаны с Тарусой, здесь писатель прожил более двадцати лет, здесь же он был похоронен.
Трогательный памятник писателю, стоящему у забора со своей собакой (к этому моменту там уже был установлен памятник Марине Цветаевой, а в 2013 году — появился и памятник Белле Ахмадулиной).
На одной из старых фотографий Паустовский запечатлён у заборчика со своей собакой по кличке Грозный. Возможно, именно эта фотография и послужила прообразом памятника.
Ранней осенью 1959 года Паустовский получил письмо из Ленинграда, отпечатанное на старинной машинке. Мог ли он предположить, что с этой минуты в его жизнь входит то, «чего уже не ожидало сердце». Писателю 67 лет, его милому адресату, заочному другу, Елизавете Аркадьевне Лыжиной — 27. Коренная ленинградка, выросшая в семье солистов оперного театра, молодая жена и мать маленького сына, не лишенная вокального и писательского таланта, с ошеломившей ее неожиданностью становится героиней сюжета, словно бы рожденного под пером любимого писателя. Впрочем, во многом это так и есть.
-------------------------------
По всем законам теории вероятности их пути не должны были пересечься. Дело в том, что огромный поток писем всенародно любимому писателю проходил двойную цензуру — сначала вчерне сортировался домработницей, потом попадал в руки жены. Но так случилось, что письмо из Ленинграда принесли, когда обе они отсутствовали, и почтальон отдал его прямо в руки адресату.
Молодая ленинградка рассказывала, что ещё школьницей прочла его «Повесть о лесах» и сразу поняла, что обрела своего писателя. Простодушно признавалась в том, как ей необходимы его книги, сколько они дают сил и веры в то, что в жизни ещё будет много хорошего и удивительного.
И он ей ответил.
В первое письмо Константин Георгиевич вложил свою фотографию с дарственной надписью: «Лёле Лыжиной — заочному другу — от благодарного писателя. 1 октября, 1959 г. Москва».
Следующее письмо написал вскоре после возвращения из поездки по Болгарии. В нём — красочное описание рыбацкого порта Созополь, похожего на гриновские Зурбаган и Гель-Гью, и предложение:
«Весной, в мае, я, должно быть, буду в Ленинграде, и, если Вы захотите, и это будет возможно, и Вы не будете стесняться меня (моё несчастье в том, что многие меня стесняются и это меня приводит в отчаяние), то я приду к Вам и буду Вам рассказывать удивительные истории».
Однако «ехал» он полтора года. Таким образом, у них было время наилучшим образом познакомиться заочно. Поразительно, но еще до встречи, в апреле 1960 года, Паустовский писал из Ялты:
«Есть вещи, о которых очень трудно и говорить, и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живёт поэзия и рождаются чудеса. Одна из этих вещей — чувство родственности у людей, совершенно не знающих друг друга. Я совсем не знаю Вас, но часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. …Мне кажется, что я смогу написать ещё несколько хороших книг. И сознание даже отдалённого Вашего присутствия в этой жизни мне очень помогает. Так я чувствую — это не пустые слова».
В конце того же года в Ленинграде широко отмечалось 80-летие со дня рождения Александра Блока. Торжественное открытие Блоковских дней и научная конференция проводились в Большом конференц-зале Пушкинского Дома. Паустовский сидел в президиуме, а в перерыве у покрытого чехлом рояля его окружили любители автографов. Константин Георгиевич подписывал книги, пригласительные билеты, даже тетради… Лёля подождала, пока все желающие получат автографы, подошла к роялю и тихо сказала: «Я — Лёля».
«…Я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым Вы стояли, и два Ваших слова: “Я — Лёля”, — писал Лизе Лыжиной Паустовский сразу по возвращении в Москву. — В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне всё это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить — как человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за всё, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Лёля…».
У них уже были общие воспоминания: прогулки по заснеженному Ленинграду, по тем литературным адресам, где не было ещё музеев, но в грядущее появление которых свято верил Паустовский. Они кружили вокруг дома Достоевского в Кузнечном переулке, поднимались по лестнице к дверям квартиры на улице Гоголя, где умер Чайковский. Константина Георгиевича очень огорчало, что сплошь и рядом квартиры эти были заняты под коммуналки, в них подавляли тяжёлая атмосфера, общая затрапезность, синяя масляная краска, под которой были погребены мемориальные интерьеры… И он совершенно не мог понять и простить, как это в городе Блока нет музея Александра Блока.
Блоковские прогулки… Их было несколько, и всякий раз начинались они от Поцелуева моста на набережной Мойки, где росли могучие красавцы тополя, к которым писатель относился как-то по-особому родственно. Вспоминал цепь старых пирамидальных тополей на перроне севастопольского вокзала, обхватить стволы которых можно было, высунувшись из вагонного окна. Цитировал стихи Леопольда Стаффа: «Что может быть красивей вас, высокие деревья».
Отсюда они не спеша шли вдоль набережной «по маршруту Блока», как называл его Паустовский, — вплоть до пересечения набережной Пряжки с Офицерской улицей. Поэт проходил этот путь даже тогда, когда плохо себя чувствовал или был очень усталым.
Лёля прибегала к Поцелуеву мосту из своего «Дома-сказки» (или «Дома Анны Павловой»), располагавшегося неподалеку от Мариинского театра, где работали её родители-музыканты. Она была гидом по Коломне, где прошло её детство. Но лишь речь заходила о Блоке, умолкала. Мало сказать, что он был любимым поэтом московского гостя. Константин Георгиевич знал наизусть не только его стихи, но и те извивы биографии, которые в советские времена старательно пытались забыть.
Полюбовавшись несколько минут аркой Новой Голландии работы Валлен-Деламота на противоположном берегу Мойки, Паустовский надолго останавливался у дома 108.
Однажды Константин Георгиевич рассказал Леле, что когда-то здесь жила Мария Сергеевна Сакович, врач Большого драматического театра, близкий друг Александра Блока. Она воспитала дочь поэта, родившуюся за несколько месяцев до смерти Блока. Мать девочки — молодая прелестная медсестра Александра Чубукова, которую познакомила с Александром Александровичем Сакович, — умерла вскоре после родов. Она была последней любовью Блока.
Паустовский хотел во что бы то ни стало найти дочь поэта, поддержать, он догадывался, что жизнь ее не была устлана розами. Но при всех его литературных связях этот сюжет никак не давался в руки, следы Александры, дочери Александра и Александры, терялись в многомиллионном городе.
Много лет спустя, уже после смерти Паустовского, Елизавета Аркадьевна на одном из литературных вечеров в Музее Александра Блока (сбылось-таки пророчество Паустовского — в Ленинграде зажгли огни сразу несколько литературных музеев) увидела Александру Люш (фамилия по мужу). И была поражена сходством этой немолодой уже женщины с портретами и фотографиями самого поэта. Прозрачность светлых глаз, удлинённые пропорции лица, благородство и одухотворенность всего облика не оставляли сомнений — это она, урожденная Александра Блок. Та, которую так долго и тщетно пытался найти собеседник Лёли по блоковским прогулкам.
Елизавета Аркадьевна подошла к дочери поэта — познакомиться и рассказать про изыскания Паустовского. Протянула ей сразу два букета цветов, но та решительно и твёрдо стала от них отказываться. Вопрос был решен, когда Лыжина пояснила: «Эти цветы от меня, а вот эти — от Паустовского».
15 июля 1968 года Елизавета Аркадьевна записала в своем дневнике:
«Вчера умер К.Г. Паустовский. Заплакала только сейчас, услышав по радио Чайковского. Оборвалась последняя паутинка надежды увидеть его когда-нибудь. Единственное утешение — теперь его полная свобода от всех и от всего… Смерть в этом смысле велика и прекрасна, и, тем не менее, она всегда ужасна. Во мне какая-то собранность и почему-то ответственность… Ночью шёл дождь. Разрывалось сердце, что он НИКОГДА уже больше не услышит своего любимого дождя. Хоронить будут в Тарусе…».
И через три дня:
«…Сегодня мечусь от рояля к книгам — учу сонату Грига, читаю Маршака… Бремя любви тяжело, если даже несут его двое. Нашу с тобою любовь нынче несу я одна. Долю твою и мою берегу я ревниво и свято, но для чего и зачем — сама я сказать не могу».
В этом фрагменте ключевое слово — «ответственность». Потеря близкого человека привела её к тому, чтобы записать самое драгоценное из их встреч с Паустовским в Ленинграде, Севастополе (Лёля жила там полгода с маленьким Тишкой), Херсонесе. И спасибо сыну Тихону за то, что не дал этим записям остаться погребёнными в кипе старых бумаг.
Из этих записок можно узнать, что, кроме блоковских прогулок в тот первый и единственный для обоих «ленинградский период», они много часов провели в Русском музее и Эрмитаже. Сначала Паустовский открывал для неё своего Куинджи. Затем Лёля показывала ему Пергамский зал в Эрмитаже.
«В Эрмитаж я опять пришла второй… Почему-то я пошла не направо по маршу Иорданской лестницы, как ходят все нормальные люди, а налево. Подняв голову, я увидела, что Константин Георгиевич стоит на верхней площадке, облокотившись на балюстраду, и смотрит вниз; увидев меня, он быстро и легко стал спускаться мне навстречу…
В это мгновение я вдруг почувствовала такую радость и легкость, какие, вероятно, за всё существование Зимнего дворца и этой роскошной лестницы не испытывал никто из поднимавшихся по её ступеням… Я предложила пойти посмотреть Пергамский алтарь. В зале нас ждали великолепные слепки в натуральную величину, тонированные под старый, местами обгоревший камень, подсвеченный макет самого Пергамского алтаря, много удобных “банкеток” и очень милая служительница, которая, видимо, соскучилась в полном одиночестве и очень обрадовалась нашему приходу…».
И вот самое сокровенное:
«Мы сидели с ним в этом необыкновенном зале, и тут был наш очень долгий и очень серьезный разговор. Тут мы не говорили о мелочах. В этом нашем „пергамском“ разговоре было то, о чем мы с ним оба все это время думали, но молчали… Этот эрмитажный день был весь, начиная с лестницы, самым счастливым и сверкающим в моей жизни, почти неправдоподобным чудом. Все сбылось и свершилось, рядом был человек, который понимал меня не только с полуслова, но понимал меня лучше и вернее, чем я сама. И в Пергамском зале мы просидели до закрытия Эрмитажа, а потом медленно, тем же длинным и запутанным путем, пошли к выходу».
На лестнице в вестибюле Лёля неожиданно споткнулась и чуть не упала, Констатин Георгиевич подхватил её. Оба очень веселились, фантазируя, что произошло бы, если б Лёля упала, захватив с собой Паустовского, а заодно и мраморную группу, стоявшую поблизости: «Любопытные рассказывали бы, что в Эрмитаже уронили писателя Паустовского вместе с мраморной скульптурой».
Стоит ли особенно удивляться, что после «пергамской прогулки» он послал ей письмо ещё до отъезда из Ленинграда?
«Когда я писал “Ручьи, где плещется форель”, я никого в то время не любил. Было глухое время в моей жизни… И вот сейчас мне дорого всё, что связано с Вами, даже каждый пустяк. Всё — и сырой туманный воздух, налетающий с Финского залива, Пергамский зал в Эрмитаже, тот вечер, когда падал медленный снег и я пришёл к Вам на 7-й этаж и впервые ощутил страшную тревогу перед будущим и какую-то глубокую сияющую прелесть Вашего существа. Это был рок, судьба, от неё не уйти».
И вслед за этим — самое важное:
«Я всё люблю — каждый речной фонарь вблизи и вдали, каждый дом, каждое дерево, каждую вещь — всё, на чём хотя бы на мгновение останавливался Ваш взгляд. Я ничего не знаю, кроме того, что сердце разрывается от нежности к Вам и от горечи неизбежной разлуки. Я продал бы за бесценок свою душу чёрту, лишь бы вернуть свою душу хотя бы на 30 лет назад — и для Вас, и для своей работы, — сколько бы тогда я смог написать…».
Леля не случайно отметила, что тогда, в Эрмитаже, они впервые открыто говорили об этом. И рассказала в своих воспоминаниях про такую примечательную вещь. Когда в самом развесёлом настроении после финала экскурсии они спустились в гардероб, Лёля вдруг увидела перед собой неожиданно помрачневшее, осунувшееся лицо Паустовского. Такая перемена была вызвана не приступом мучившей Константина Георгиевича астмы, а неожиданной и очень мрачной мыслью.
«Он взял меня за руку и сказал: “Дайте честное слово, что когда меня похоронят в Тарусе, вы придёте ко мне на могилу…”. Уже в 1972 году, когда я познакомилась со старшим сыном Константина Георгиевича, Вадимом Константиновичем, я рассказала ему об этом случае, сказав, что для меня не были неожиданностью похороны именно в Тарусе. Я была уверена, что у него об этом было где-нибудь написано, завещано. Но Вадим Константинович сказал, что никакого завещания по поводу места похорон отец не оставил. Сначала его хотели похоронить на Новодевичьем кладбище, но из-за скученности и тесноты от этой мысли отказались».
Совсем не зря писатель вполне всерьёз пригласил её в свои ученицы. Спустя много лет после смерти Паустовского Елизавета Аркадьевна написала свои воспоминания о нем. Они — в книгах — «Собеседник сердца» (так Паустовский хотел назвать вторую книгу «Золотой розы») и «Петербургские встречи» (в соавторстве с Олегом Козловым), обе изданы частными издательствами, в 1992-м и 2000-м. И как жаль, что писателю не было суждено взять их в руки, — он поразился бы, что его Лёля, его «заря вечерняя», стала, может быть, самой последовательной его ученицей — и в литературе, и в жизни.
А, может, и не поразился бы, поскольку угадал это между строк ещё того, самого первого её письма к нему.
Как-то раз в долгом телефонном разговоре Елизавета Аркадьевна сказала мне:
— Я очень счастливая женщина! Вы только представьте себе — получаю однажды цветы в день рождения от Константина Георгиевича, а в них записка: «Спасибо за всё то огромное, томительное, прекрасное, что Вы принесли с собой в мою жизнь. Будьте счастливы, никогда не теряйте ощущения необыкновенности жизни. Целую Ваши руки. Всегда Ваш К. Паустовский».
Константин Паустовский:
«Любите собак. Не давайте их никому в обиду. Они ответят вам троекратной любовью»
"Дружище Тобик"-о собаке Ал.Грина.....
На фото: К.Г.Паустовский с собакой. Таруса. 1961 год
Памятник- с собакой -слов нет, какой трогательный!!!!
Иринка, еще за стихи.К.П. тебе спасибо большое!!!!
О "вердикте "Ивана Бунина я читала, посмеялась))
Пост твой замечательный!
Да ТУТочки я, пока,во всяком случае.
Просто много работы и мало настроения-но я тебе рада.
Привет Стефашке от его верной поклонницы)))))
…Наш мир, люди и события виделись Константину Георгиевичу сквозь воздух мечты и вечности. В то же время он смотрел на мир отнюдь не через розовые очки, многое сумел предугадать.
Паустовский – прививка от того нездорового, что начало укореняться в нашем обществе в «эпоху подмен», в трагические «нулевые».
Как тут не вспомнить его письмо-завещание, которое заканчивается большой душевной болью за будущее России:
«…мы жили на этой земле. Не давайте её в руки опустошителей, пошляков и невежд. Мы – потомки Пушкина, и с нас за это спросится».
(Николай Головкин)
О Паустовском можно говорить еще долго-долго!
Я вот вспомнила старые стихи Леонида Мартынова:
СЛЕД.
А ты?
Входя в дома любые –
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе
на много лет?
Это и о Паустовском тоже.
Спасибо за пост.
Albina Ирина, привет!!! Большое спасибо за интересный пост. С удовольствием прочитала, окунулась!
Спасибо всем присутствующим за интересные комментарии и теплую атмосферу на страничке!
А вот теперь,Ирина, уже и я не соглашусь с Вами и оставлю мое замечание неизменным!
Вообще -то мой комментарий о другом, а это лишь короткое замечание в конце. Ну да ладно.
Буду считать. что Паустовский ,со ссылкой на текст, частично реабилитирован.)) Но часто писатели вкладывают и свои мысли в высказывания положительных героев.
В статье из инета написано - писал Паустовский.И понимается это в такой форме однозначно - как мысли. позиция самого автора (Паустовского). Корректнее было написать - говорил один из персонажей (Глан) в книге "Блистающие облака". Тогда бы Вы были бесспорно правы. а я.конечно, не написал свое замечание.
И ещё.Обычно статьи заканчиваются главной мыслью,основным выводом.И получается, что для автора статьи это приведенное высказывание важно и он с ним согласен,как и в случае его использования.А я -нет!))
Замечательный пост,Ирина.
Абсолютно и полностью с тобой согласна.
14 июля 1968 года -дата ухода в Иные Миры.....Добрая Память К.Д.Паустовскому....
"Люблю рассвет. Он прополаскивает душу".....
" Люблю рассвет. Он прополаскивает душу."
От мрачных дум и невесёлых снов,
Когда луч солнца робок и притушен,
Несколько стихотворений Константина Паустовского
***
Побудь со мной. Мне жутко одному.
Глухая ночь проникла к окнам дома.
Лишь ветер рвет полуночную тьму.
И так тяжка, так медленна истома.
Налей вина. В задумчивом бреду
Мне будут грезиться знакомые улыбки.
Прозрачность вечеров в желтеющем саду,
И девичьи глаза, и плачущие скрипки.
Минует ночь. Рассвет смежит слова
Глубоким сном, и день пройдет без муки.
Склонится в зное дум бессильно голова
На тонкие, изысканные руки
***
Мой дед был тих и кроток. Степью синей
возил он хлеб к азовским берегам.
В его зрачках я видел муть пустыни,
огни зарниц на шляхе по ночас.
Он долго нес турецкую неволю.
В Стамбуле жил, закованный в цепях.
Потом ушел. Искал по свету долю.
Нашел её на Киевских полях.
Турчанка-бабка. Жаркий и ленивый,
мне снится юг у дымчатых морей,
сапфирных волн змеиные изгибы,
огни больших турецких кораблей.
Я - юный внук, овеянный печалью
моей мечты. В огнистых городах
сжигаю дни усталые над далью,
хочу забыть мой тихий вечный страх,
я полюбил наркозы стран далеких,
глаза людей, познавших вечный рай,
и губы женщин властных и жестоких.
***
Плакал тихо старик, - он не может уйти из деревни -
Слишком стар, утомился, припал у могильной плиты.
Брошен белый костёл. Образ юноши кроткий и древний
Осквернили, сорвали с него золотые листы.
Старый сад осыпает холодное золото вязов.
Кто-то бродит, грустя, в одичалом костёльном саду,
Чьи-то шпоры звенят. Вспоминается много рассказов
О старинных боях, словно виденных в смутном бреду.
Все ушли далеко. Только легкой пугающей тенью
Бродит кошка в саду, и так близко стучат молотком
По железным листам. И склоняется ветер осенний,
Одевая в туманы леса и разрушенный дом.
Ночью кто-то придёт, загорятся пустынные хаты,
Небо снова нальётся кровавым тяжёлым вином
И пройдут, отступая, устало и мерно солдаты, -
Ружья ярко сверкнут под огнём.
Будут пить из колодцев холодную, мутную воду
И не вспомнят о тех, кто в тревоги и муки ушёл.
Плакал тихо старик и шептал про тоску и невзгоду,
Бился сморщенным лбом о костёльный истоптанный пол.
1915 год. Местечко Пищац Холмской губернии.
***
Пылят дороги. Белым зноем
Вздохнула серая земля.
Собаки рвутся с диким воем,
В дыму удушливом поля.
Играет даль тяжёлым звоном
Железным гулом канонад,
И грозовым и иступлённым
Разрывом падает снаряд.
Обозы, парки, гарь пожаров,
Тоска нетоптанных песков,
В дыму губительных угаров
Мерцает огненность крестов.
Глаза блуждают, хрипло дышат,
Винтовка давит на плечо.
Враги таятся, видят, слышат,
Шрапнель в окоп, ещё, ещё.
Далёкий крик больной и дикий
И ураган свинцовых пчёл,
И кто-то смотрит многоликий,
И каждый дик, и каждый зол.
1915 год
***
Струистый сумрак пал над улицей пустынной,
Свивались медленно задумчивые сны.
Над вышками церквей, над площадью старинной
Тоскует блеклый свет обманчивой луны.
Огни дрожат на крыльях экипажей,
Деревья сонные застыли в тишине.
Я думаю весь день о полюбивших пажах,
Горевших в радостном губительном огне.
Им снились по ночам глаза принцесс усталых,
Их грациозные, неслышные шаги
И яд раскрытых губ по-детски влажно-алых,
Их мучат сонмы грёз - печальные враги.
Я воскресил на миг легенды неземные,
И задрожал в душе изысканный сонет.
По площадям росли туманы голубые,
Мерцал из фонарей больной и сонный свет.
21 февраля 1915 года
***
Морозный ветер дышит над полями,
Закатный край в оранжевом огне.
Сквозь дрёму дней увидел я во сне
Пожары зорь над блёклыми морями.
Глаза цветов губительных и страстных,
Их золотой, тягучий аромат.
И нежный взгляд, призывный юный взгляд
Твоих очей, девически-обманных.
Больной король, наш юноша печальный
Склонил свой взор и странно замолчал.
А солнца луч таинственно играл
Водой озёр и зыбкой, и зеркальной.
И вот король, отравленный приветом
Небрежных слов пленительной игрой.
Был я, поэт, сложивший пред тобой
Мерцанье грёз, окованных сонетом.
Мне снились сны о веснах небывалых,
Тоски моей расцвете неземном.
Свинцовый ветер плакал над (...)
И листья нёс в заре пожара алом.
МОСКВА
Войти в тебя, как в светлую печаль,
Как в тихие осенние соборы,
Где смуглых люстр запыленный хрусталь,
И сизых риз потёртые узоры,
И за окном зардевшаяся даль.
Любить тебя, как ночь фарфор синий,
Как тусклый блеск заката на мостах,
И лёгкий смех в опущенных глазах,
Как на ветвях - едва горящий иней.
И тосковать о каждом звонком дне
У стен Кремля и на Тверском бульваре,
Как о густом, невыпитом вине,
Сгорать в твоём медлительном пожаре,
В твоём заснеженном огне.
Май 1919 года, Киев
***
Опять в снега, как в ризы голубые,
Закутана вечерняя страна.
В пустых соборах служат литургии,
И грусть моя по-зимнему ясна.
В седых садах, где в небе бродят звёзды,
В золотизне рождественских ветвей,
В седых садах, где месяц всходит поздно,
Над белизной берёзовых аллей.
А в городке горят в домах лампады
И отблеск их ложится на паркет.
В Москве балы и пышные парады
И на Тверской вечерний мягкий свет,
В Москве мороз горит в дыму кострами
И в Зубове, в твоём особняке,
Я слышу смех и вздох о "нежной даме",
Мои стихи в задумчивой руке.
Мне грезится блистательный Растрелли,
Его рука чертила белый зал,
Где столько лет потом в ночах звенели
Моцарта сны под русский клавесин.
Опять снега закутали как пледом
Весь городок, и только сторожа
Стучат в ночах.
За ними ходит следом
Глухой рассвет, синея и дрожа.
16 декабря 1920 года.
***
Я видел всех людей как будто в отдаленье,
моя душа для них как будто тайный храм,
где смутно слышатся напевы и моленья
каким-то сказочным задумчивым богам.
Я жил один. Как царь, непонятый толпою,
отвергнутый за то, что не был я, как все,
я жил один с своей губительной тоскою,
мечтал о нежащей, непознанной красе.
Казалось, я прожил все дни мои и годы
ещё давно, в веках промчавшихся как сон
и жизнь моей души, и мир земной природы
лишь только отблеск неосознанных времен.
Стихотворения К. Г. Паустовского, вошедшие в подборку, отправленную И. А. Бунину:
***
И месяц красный и туманный,
Склоняясь к грани черных вод,
Лишь возвестил всегда желанный
Зари синеющий восход.
И дни потянутся за днями
Полны несознанной мечтой,
Горя кровавыми огнями
Над глушью дикой и лесной.
_
Мои туманы синие в огнях...
Ты не увидишь ласкового моря -
Все словно ткань, все в золотых дождях,
Плывут часы и нежно плачут зори.
Я ведь одна. Тебя я так ждала,
Мой юный брат, мой мальчик озаренный.
Как мягкий шелк, как тонкий сон, легла
Тоска в душе, и болью тают звоны
Минут и дней. Встает прозрачный свет
В морской волне. И звезды и сирени
Всё мне дарит твой ласковый привет.
И лепестки ложатся на колени.
Ты так любил ласкать в моих руках
Нарциссов грусть, и целовать ресницы,
И слушать зов в обманчивых морях,
Как весть любви - напевы синей птицы.
Севастополь III , 1916
***
У Ланжерона прибои пели,
Соленый ветер ласкал глаза,
И облака плели кудели,
И небо в море, как бирюза.
Весенний, юный, я волновался,
Ты, Хатидже, ждала меня.
Я помню - месяц в волнах купался,
Горя в тумане венком огня.
И в смутном зове горячей ночи
Капризно, нежно смеялась ты.
О как хотелось, чтоб дни, короче,
Плели под солнцем свои мечты.
Вино и песни, и сумрак влажный,
И дождь шумливый во тьме террас.
Твой лепет звонкий,
твой стон протяжный...
Дожди и ветры скрывали нас.
И светозарный и пьяный морем
Был каждый вечер. Я уходил.
А ты молилась сапфирным зорям.
И голос моря тебя будил.
* * *
Золотятся дожди, золотеют прозрачные воды,
Буен алый пожар в льдяных реках затихших долин.
Вспоминются в дымках старинные, нежные годы, -
Ропот милый больных клавесин.
Затерялись в лесах, в неуемных, шумливых полянах
Эти дни, словно сон озренных и грустных детей.
Звук копыт по мостам затихает в унылых туманах,
Долог звон деревенских церквей.
Я бродяга, живу этой легкой, пленительной вязью,
Перезвоном садов у холодных, высоких колонн.
И сковали меня незаметной, печальною связью
Блеск и грусть стародавних времен.
Легок топот копыт по глухому разбойному лесу,
Полусны, дрема дум, голоса окликают меня.
У забытой дороги, склонясь к серебрёному плёсу,
Я пою молодого коня.
Среброзарное утро, склоняется солнце больное
Каждый листик березы горит словно слиток "сквозной".
И грустит мое счастье, как небо в лесу молодое,
Как свирель в тишине луговой.
* * *
Я люблю искусство стран мне незнакомых,
Полное капризов, воздуха, цветов.
Я люблю слоняться в радостной истоме
Над узорной тканью с дальних берегов.
Я люблю глициний пряные приветы,
Лес осенний звонкий, золото листвы
И последний отблеск ласкового лета
В зелени поблекшей луговой травы.
Я люблю Ваш профиль, тонкий и усталый,
Думы всех поэтов, полные тоски.
Я люблю заката свет больной и алый,
Потопленный в водах дремлющей реки.
…в переломном для России 1917-м, Костя Паустовский осмелился послать на отзыв самому Бунину, которого читала вся Россия, 19 стихотворений. Тогда он видел себя именно поэтом.
И Иван Алексеевич ответил неизвестному молодому автору, причём ответил на удивление быстро. В его письме были слова, которые могли обидеть, но, к счастью, не обидели его будущего «дорогого собрата»:
«Думаю, Ваш удел, Ваша настоящая поэзия – в прозе…».
Так сбылось предсказание Бунина, обладающего редкой прозорливостью и чутьём: поэзией Паустовского стала его проза.