А вот если кто незнаком с забубенной лихой жизнью советского проводника, шаткой дробью подвижнОго колёсного состава, с грохотом мощных колёс на стыках бытия, ветром, рвущим волосы и душу, когда на повороте, от распирающего тебя счастья безграничной воли, вывешиваешься на вытянутых руках, вцепившихся в поручни, наружу из летящего вагона, - тот незнаком с жизнью. С её вывертами да шуточками, неожиданностями да случайными закономерностями. Или закономерными случайностями – это кому как больше нравится.

Это – как калейдоскоп. Каждый раз что-то новенькое, необычное, завораживающее. Очень яркое. Разноцветье. Аромат приключений. Феерически цветастых, как клок, выдранный из цыганской юбки. Вот он, этот весёлый, искрящийся смехом, брызжущий жизнью клочок воспоминаний, крутится вокруг меня. Я хватаю его пальцами рук и фибрами души, рассматриваю, любуюсь. А он рвётся, посмеиваясь, выскальзывает и улетает вдаль цыганской кочевой судьбой…

Ездили мы в основном на юга, с Московского вокзала - из Питера, пардон, тогда еще славного Ленинграда. Сколько их мелькало за лето, маленьких южных станций, безымянных теперь… Залитый солнцем душистый асфальт, раскидистые деревья, бабули да бабы, иной раз пацаны с рядами разномастных эмалированных да цинковых вёдер, переполненных солнечными дарами – яблоки, абрикосы, груши, персики, огурчики-помидорчики, семечки, вишня-малина… А шарики молодой картошечки, обжаренные в сальце, да посыпанные зелёным лучком и укропчиком, да приложенные огурчиками малосольными, да под самогоночку ледянууюуууу… … С хлебушком свежайшим, «серым» так называемым, аромат которого не забыть и на Страшном Суде… Ох… Сейчас. Побегаю по диагонали, как Ленин по камере, потом дальше рассказывать буду…

Ну вот, отпустило вроде слегка. Стучим колёсами дальше. И стоило то изобилие копейки по-нынешнему ( да и по- тогдашнему). Ведро громадное персиков – 5 рублей. Что, товарищи советские, дорого? Не очень. Особенно если учесть, что в Питере на вокзале это ведро с персиками у тебя за четвертной вырывали из рук противу твоей воли даже.

А та заветная картошечка на тарелочке со всеми сопутствующими ингридиентами и напитком божественным в переполненном гранёном стакане тянула на «юкс», как обзывали тогда рубль питерские «центровые». А тех «юксОвых»-«колёсных» было у нас в ту бродячую летнюю пору немеряно, хоть веником по вагону подметай. Такая работа была. Мы не были спекулянтами. Мы – просто – хотели – Жить. А не ждать светлого завтрашнего благоденствия, которое для большинства – увы… - так никогда и не наступило. И мы – ЖИЛИ…

Вот на таком вот милом сердцу полустаночке и накатил на меня цыганский табор. Весь. В блаженном неведении, расслабленной вальяжной походочкой я небрежно ссыпался по вагонной лесенке на перрон, горделиво разминая контрабандную заграничную сигаретку «Винстон» ( 3-4 рубля за пачку у невской фарцы…). Прикурил, с наслаждением втягивая в себя вкусный табачный дымок, а вот выдохнуть его не случилось.

Из-за хвоста состава вывалилось что-то такое громко-вопящее, танцующее, орущее и поющее, машущее, прыгающее, слепящее глаза и кружащее бедную мою головушку беспрестанным мельтешением и вспыхивающее всеми цветами радуги – с гитарами, пляшущим медведем на цепи, реющими шалями да развевающимися юбками, звоном монист, скачущими, как блохи, детьми да собаками… А среди всей этой пёстрой и очень оглушительной красоты императором всея южных просторов просматривался шикарный вороной конь – ладный, лощёный, блестящий, чёрный, как душа Сатаны, и тем ослепительнее горела на его лбу вечная белая путевая цыганская звезда…

В один миг эта беспокойная, бередящая душу и волнующая кровь субстанция поглотила меня с маковкой. На меня обрушились запахи кожи, пота, навоза, псины и французских духов, затянуло в цветисто-галдящий водоворот, закружило… Я уже довольно плохо соображал, думал – вот сейчас утону в нём – и всё… Не вынырну… Но тут соткалась прямо перед моим лицом смеющаяся смуглая цыганская бесшабашная рожа – потная, куражливая, с золотыми фиксами, непокорными иссиня-чёрными лохмами, и умоляющим громогласным шёпотом проворковала:

- Дорогой… Родной… Не успеваем самоходом… На свадьбу… Не откажи, помоги… Братик… Свези коня… Подарок это. На свадьбу…

Вот это меня сразу привело в чувство… И окрысился я испуганно, аж конь поморщился:

- Да вы чё, обалдели совсем? Куд-да? Коня??? В плацкартном вагоне??? Да вы чёооо??? Да пошли вы… …

- Братик… Не откажи… Пропадаем, не успеваем… Нельзя – потом. Это подарок. Сестричка замуж выходит.

Рванул он рубаху красную, атласную, на груди, рухнул на колени, простёр в мольбе руки:

- Помоги… Сколько хочешь денег дам. Всё отдам. Душу отдам…

- Куда я его дену, ну куда? В служебку, что ли, на полку положу? Или в багажный вагон сдам? Нет, прости – не могу…

Пронзил тот цыган меня чёрным бешеным взглядом, взревел медведем так, что настоящий попятился, крикнул с болью : «Йййййййээээххх…», дорвал рубаху окончательно и ткнулся головой в перрон обречённо. А сам меж тем что-то по-своему своим же лопотнул. Пуще прежнего взъярился вихрь бешеный вкруг меня…

Дети щипали за нижнюю часть организма, собаки покусывали ботинки, импортные, между прочим, кто-то орал на ухо песню, теребил волосы, тряс за плечи. Древняя бабуленция цепко впилась в мою ладонь, бормоча, какие волшебные блага ожидают меня впереди.

И тут вдруг тисками охватили мою шею нежные сильные руки, все в золотых браслетах да кольцах сплошняком, всё заслонили огромные чёрные глаза смуглой красавицы, выдохнувшей мне пряно в лицо жаркой любовью: «Мальчик мой…», и сумасшедший поцелуй потряс меня всего… Я думал, она меня проглотит… Язык её, по-моему, до моих гланд дотянулся….

Ошарашенный, я покачивался на перроне… Конь с заплетённым в косички с разноцветными ленточками хвостом и смоляной гривой, украшенной цветами, с огромной золотой цепью на шее, таинственным образом куда-то исчез.

Медведь стоял смущённо на краю перрона, изо всех сил делая вид, что ищет что-то весьма беспокойно-интересное в своём лохматом боку, помаргивающими хитрыми глазками поглядывая в небо – дескать – «А я чего? Я ничего… Я не при делах… Левый я… Просто тут. Стою так. Отдыхаю…».

Клокочуще-бурлящая толпа, потеряв ко мне всякий интерес, цветной весёлой змейкой утягивалась за состав. Длинный гудок тепловоза окончательно вернул меня в берега. Тут только я и выдохнул своя первую сладкую затяжку.

Поезд тронулся. Я торопливо выудил ещё сигаретку, прикурил, и пошёл за составом, натужно набирающим ход. Был у нас тогда такой особый шик – заскакивать в вагон на ходу, на приличной уже скорости. Боковым зрением уловил того самого цыгана, уговаривающего меня транспортировать негабаритное животное. Тот почему-то весело смеялся и бежал за мной следом, держа в одной руке цепь, притороченную к медвежьей шее, а другой радостно так мне помахивая. Я догнал улепётывающий от меня вагон, запрыгнул на подножку, намереваясь бойко взлететь в тамбур…

Ммммать иху так и перетак, и ещё два раза вот таким же образом… Или лучше три. Прямо надо мной, ехидно пожёвывая губами и вкусно дыша в лицо травой, участливо склонив породистую голову на бочок, торчала угольно-аспидная рожа давешнего коня… Смеющимися глазами он говорил мне:» Расслабься, скубент. Приплыл ты. Приехал… А я – поехал. Вот таким вот образом…».

Это они, значит, черти индусские, пока я в карусели, ими же закрученной, вертелся, обошли состав с тылу, вскрыли вторую дверь и по сходенкам подарочек мне и завели неторопливо… Вот уж точно – приехал. Поезд уже прилично набрал ход. Я висел на поручнях и мучительно пытался заставить офигелый свой мозг хоть что-то сообразить. А что тут сообразишь. Стоп-кран тамбурный конь гадкий бочиной своей подпирает.

Это мне надо меж копыток его в вагон проползать да вагонный же «стоп» рвать… И что потом? Не оберёшься… Я с ненавистью оглянулся через плечо на скачущего за вагоном и смеющегося уже во всё горло кудлатого цыгана. А тот, подпрыгивая на бегу, одной рукой дёргая за цепь скачущего уже на четвереньках и недовольно взрыкивающего медведя, другой хлопая себя от переизбытка чувств по лакированному, хорошей кожи сапогу, орал весело:

- Не обижайся, родной… Так надо… Три часа всего. Потерпи. Там встретят. Цепуру береги, дорогая… Спасибо, родной, спасибо. Век не забуду, золотой… Душа моя…

И от переполнявшей его, видимо, любви запулил вослед летевшему уже вагону свой чёрный цыганский картуз…

Вот так… Кряхтя горестно, я на трясущихся от возмущения да волнения коленях вполз в тамбур, очень осторожно, недоверчиво поглядывая на чёрного монстра, воздвигся в рост. Конь, напротив, поглядывал на меня вполне дружелюбно, приглашающее посмыкивая головой: « Давай, чего там, заходи… Будь как дома…». Затем я, переведя ( с трудом-с… ) смятенный дух, аккуратно потеснил коня крупом вперёд, пока тот не упёрся в стекло противуположной двери, и закрыл наконец выходную дверку. Вот теперь – поехали, куда уж деваться…

Весело ехалось… Всем, кроме меня. Даже коню было весело. Нет, ну были, конечно, недовольно-возмущённые пассажиры. Когда я пролез под лошадиным брюхом в самый вагон, то немая сцена длилась недолго… К чести терпеливых и понимающих советских пассажиров должен сказать, что возмущённо булькающих было намного меньше, чем хохочущих. А уж когда все наши сбежались, хохот поднялся гомерический… Я не знаю, как от хохота того состав с рельсов не сверзился.

Так я и ехал те три часа на ногах, мужественно неся нелёгкую пограничную службу на лошадином кордоне тамбурном. Ну, во-первых, цепь охранял. В поездах же, бывает, и чёрт-те кто только не ездит. Не сидится им дома… А пропади цепура – меня прямо на том перроне конечного пункта доставки стратегически ценного груза порешили бы братья-цыгане…Поэтому , озабоченный сохранностью цепи – а вдруг чего? – я бдительно накинул на спину и шею коня свой проводниковый клифтишко.. чтоб цепь не так в глаза бросалась.. да вообще – не продуло бы коня ценного сквозняком.. они говорят, хворают часто..

Во-вторых, не всех же я оповестил пассажиров о том, что не надо по составу шляться, что у меня конь в тамбуре стоит, и он нервничает, когда у него под брюхом елозить начинают. А кто там в ресторан-вагон пожелает, если оголодал, или там трубы перегорают – милости просим на полустаночке трусцой, по перрончику – в следующий вагончик… Так и сладилось… Конь стоит, состав идёт, мы – едем…

Пассажиров я нежно уговариваю коня не тревожить и в ресторан не рваться.. Попадались иногда сквалыжные или уж очень любопытствующие, а еще более нервные дамочки, которые подпрыгивали и истерически вопрошали : « Ой,ой, это кто..» , на что я уже и замучился отвечать предельно искреннее и откровенно – «Кто.. кто.. Конь – в пальто».. И убей меня Бог, уже напрочь не знаю, моя ли это была искрометно-озаренная фраза, или же и до меня водились кони в пальто и их уже кто-то так нежно аттестовал.. поэтому , врать не буду.. Не знаю..

Ближе к середине трёхчасового поста я обнаружил в нагрудном кармане мятую сотню восхитительных советских рублей одной купюрой, отчего настрой моего чуть не впавшего в декадентское унынье тела, а также расхристанной души резко пополз вверх, как температура у лихорадочного. Вторую такую же ( нет, ещё более восхитительную… ) мне вручили в конечном пункте лошадиной выгрузки, которая прошла чётко и оперативно. Я даже поцеловал того аспида чёрного на прощанье взасос, чем его слегка озадачил…

Вот только меня никто и никогда так больше не целовал, как та, смуглая, на том перроне… Нет. Вру. Поцеловали ещё и круче. Правда, через тридцать лет после того лошадиного вояжа. Но это уже вас – не касается…