РI: Статья Владислава Суркова обозначила собой возвращение идеологических споров в наше интеллектуальное пространство. Практически все публицисты, пишущие на общественно-политические темы, вынуждены были высказаться по поводу «путинизма» и «глубинного народа». Иронические реплики постепенно сменялись развернутыми идеологическими высказываниями. В этом смысле статья сыграла свою роль «спускового механизма» дебатов о будущем российского государства и текущем состоянии его политической системы. Отклик философа Аркадия Малера нам представляется весьма интересным и в целом отражающим мнение о тексте Суркова представителей «консервативно-демократического» сегмента нашей общественности. «Цезаризму» без веры и самоуправления многие хотели бы противопоставить православную монархию с шансом на выражение народного мнения. Но остается вопрос, кто и как сможет обеспечить этот транзит к оптимальному государственному устройству из нынешнего, слишком затянувшегося переходного состояния?

***
Не буду обсуждать причины, мотивы и контекст публикации политтехнологического манифеста Владислава Суркова «Долгое государство Путина», поскольку все эти обстоятельства никак не влияют на истинность или ложность ее основных смыслов. Я полностью согласен с не раз прозвучавшим замечанием, что значительный резонанс этой публикации обусловлен не столько даже громким именем его автора, пользующегося имиджем “главного политтехнолога” Кремля 2000-х годов, сколько тем досадным фактом, что сам Кремль уже очень давно не совершает никаких идеологических посылов, и в ситуации такого затянувшегося молчания любое концептуальное высказывание “сверху” воспринимается как руководство к действию или, по крайней мере, как претензия на это руководство. Вот и будем разбирать эту претензию.

Прежде всего, статьи с подобным идеологическим содержанием, где основой основ исторического бытия России и ее главной политической ценностью провозглашается его величество Народ, названный у Суркова “глубинным”, могли бы написать и писали все возможные, национально ориентированные мыслители и публицисты всей постсоветской эпохи. Поэтому ничего сущностно нового и оригинального в этой статье нет, если не считать таковым само понятие “глубинного народа”, возникшего по аналогии с американским deep state.

При этом специально оговорю, что банальность и привычность какой-либо идеи вовсе не означает ее ложность, просто главное событие статьи Суркова – сам факт ее публикации, а не ее содержание. По содержанию же это лишь краткий пересказ фабульных основ давно известной русской консервативной историософии, сочувственно спародированной в программной речи прокурора Николая Смородинова (роль Владимира Меньшова) из перестроечного фильма «Город Зеро» (режиссера Карена Шахназарова). И так же как пафосная речь прокурора завершалась частным выводом о том, что “дело повара Николаева, на первый взгляд совершенно пустяшное, имеет чрезвычайно глубокий смысл”, так и статья Суркова упирается в основной практический тезис: “именно такая, органически сложившаяся модель политического устройства явится эффективным средством выживания и возвышения российской нации на ближайшие не только годы, но и десятилетия, а скорее всего и на весь предстоящий век”.

И как в речи вымышленного прокурора Смородинова, так и в статье реального помощника Президента РФ В.Ю. Суркова совершенно не очевидна логическая связь между теоретическими предпосылками и практическим следствием.

Во-первых, совершенно неясны критерии определения “глубинного народа” – каковы основные признаки этой социальной субстанции, и кто в таком случае является не-глубинным, фасадным, ложным народом, если уж проводить прямую аналогию с американским deep state? Если это именно тот народ, который голосует за Путина и за “партию власти”, то это самый что ни на есть очевидный, статистически просчитываемый и политически предсказуемый народ, не растворяющийся во глубине молчащих масс, а регулярно выходящий на выборы голосовать за существующую власть и совсем не скрывающий свой выбор. Именно этим людям эта власть обязана своим существованием и погружать этих людей в анонимную социальную бездну несправедливо: все эти люди имеют конкретные имена, у каждого из них есть конкретные мотивы голосовать именно за этих кандидатов и каждый из них хотел бы видеть конкретные результаты в пользу своего выбора.

Иными словами, это значительная часть народа, которая ни в какие прятки с властью не играет и ни в каких неведомых низинах не залегает. И нет ничего бессмысленнее, чем видеть в этом народе какую-то темную аморфную биомассу, продолжая аналогию с dark state, и желать ему оставаться в таком состоянии только потому, что этот народ якобы “своей гигантской супермассой” “создает непреодолимую силу культурной гравитации, которая соединяет нацию и притягивает (придавливает) к земле (к родной земле) элиту, время от времени пытающуюся космополитически воспарить”.

Если перед Россией стоят реальные задачи сохранения стабильной политической системы, дальнейшего укрепления национального суверенитета и глобального влияния нашего государства, то это возможно только в том случае, если сам народ будет проявлять необходимую для реализации этих задач политическую сознательность и образованность, что, в свою очередь, возможно только в том случае, если он будет руководствоваться полноценной национальной идеологией, последовательно проводимой в жизнь государственной властью.

Если такой идеологии в России не будет, то вся “гигантская супермасса глубокого народа” будет бесконечно дробиться на самые разные мировоззренческие кластеры, а государство будет решать судьбоносные вопросы только в режиме хаотичного реагирования на внешние и внутренние вызовы – как это и происходило в России с начала 90-х. Необходимо понимать, что нация – это не просто “стихийно” сложившееся население отдельно взятой территории, а сообщество конкретных личностей, объединенных общей исторической идентичностью и обладающих достаточным политическим самосознанием и политической волей, чтобы сохранять и развивать эту идентичность вопреки любым обстоятельствам.

В связи с этим государство – это высшая форма политической организации такой нации, ответственной за реализацию этих целей. В свою очередь, полноценная национальная идентичность основана не только на “стихийно” сложившихся бессознательных коллективных свойствах, но и на ясно очерченных идеалах и ценностях, которые требуют такого же осознанного понимания, как любые философские или научные принципы. Если же из национальной идентичности исключить интеллектуальное, рефлексивное начало, то она сведется к бессознательному наследованию случайных исторических свойств, и неизбежно проиграет как в столкновении с другими, развитыми национальными идентичностями, так и с нивелирующим любое национальное начало либеральным глобализмом.

“Глубинный народ” – это народ-невидимка, народ, которого не видно и не слышно, так что не очень понятно, существует ли он вообще.

“Глубинным” или “темным” народом может быть только варварское племя, живущее по законам зоологической популяции и в исторической оптике представляющее собой исчезающую величину. В отличие от такого племени, полноценный государствообразующий народ является, прежде всего, носителем определенной культуры, т.е. конкретной системы норм, запретов и предписаний. Поэтому романтический миф о “глубинном народе” в конечном счете глубоко вреден для существования самого народа – вполне осязаемого, структурированного, познаваемого, описываемого и исчисляемого. Именно того реального народа, чье существование из поколения в поколение поддерживается не бессознательной инерцией биологического самовоспроизводства, а сознательно-волевой активностью национального просвещения.

Во-вторых, когда В.Ю. Сурков говорит об “органически сложившейся модели политического устройства”, то совершенно непонятно, каковы критерии этой “органичности”. Само понятие “органического” или “естественного” в применении к социогуманитарной сфере требует максимальной осторожности, потому что человек отличается от животного в той степени, в которой он способен дистанцироваться от своей биологической природы, так что самые “органичные” из всех возможных политических устройств можно найти только в диких племенах, наиболее близких к животному миру.

И органичность совсем не тождественна совершенству, вопреки наивным теориям Ж.Ж. Руссо и Л.Н. Толстого. Но другой вопрос, что органичность обычно противопоставляется механистичности и искусственности, и если В.Ю. Сурков хочет сказать, что политическая система, установленная в России после распада СССР, была несвойственна нашей национальной культуре и механически спроецирована на нашу страну, в то время как Путин способствовал ее адаптации к более привычным русским реалиям, то с этим я полностью согласен.

При этом единственным критерием такой “органичности” оказываются два важных факта: 1) модель Путина не встречает реального сопротивления со стороны патриотического большинства и 2) большинство из пришедших на выборы голосуют именно за Путина. Обратим внимание, что оба факта свидетельствуют не о какой-то неизменной “стихийности”, обещающей быть вечно, а о свободном решении конкретных людей, нередко объясняющих свой выбор в логике “чрезвычайного положения”: да, режим Путина не идеален, но все альтернативные кандидаты однозначно хуже, хотя бы потому, что не столь предсказуемы.

О какой особой “модели политического устройства”, да еще и органически сложившейся, тогда идет речь? В действительности эта модель не “органически сложившаяся”, а политтехнологически инспирированная, и она рассчитана не на десятилетия и века, а на ближайшие межвыборные циклы, и ее основная задача не в том, чтобы установить “вечный порядок”, а в том, чтобы сохранить элементарную стабильность в ситуации затянувшегося переходного периода от коммунистического и либерального прошлого к неизвестному будущему.

В-третьих, существенной ошибкой историософской концепции В.Ю. Суркова является забвение президента Бориса Ельцина в качестве реального основателя последней, “четвертой модели” российского государства. Не меньшую ошибку допускает автор, начиная историю России с Ивана III, хотя первое Русское государство возникло все-таки в Киевском великом княжестве, и забывать о нем равносильно отказу от Малороссии как неотъемлемой составляющей исторической России.

Достойно похвалы то, что автор помнит о великом князе Иване III, наследнике византийских императоров, чью роль в создании Великой России невозможно переоценить и кого до сих пор почти не помнят, подменяя его фигуру вторичным, но зато ужасным Иваном IV. Но если основателем Московского царства и, заочно, будущей империи фактически, без титула царя и императора, был Иван III; если основателем Петербургской империи был Петр I, а основателем СССР Владимир Ленин, то основателем современной, “четвертой модели” российской государственности, а именно Российской Федерации, конечно, был Б.Н. Ельцин – это объективный факт, независимо от отношения к самому Ельцину.

Эта государственная модель возникла в результате победы пропрезидентских сил над парламентскими в октябре 1993 года и установления президентской Конституции в декабре того же года, и игнорировать этот факт антиисторично.

Я пишу об этом не только и не столько потому, что вытеснение фигуры Ельцина в данном случае нечестно и несправедливо, а сколько потому, что это погружает нас в заведомо искаженную картину мира, лишает точных исторических координат и обрекает на дальнейший самообман и неизбежные системные ошибки. Да, мы должны все время помнить, что в чисто юридическом отношении наше государство – это лишь наследник ленинской СССР с границами РСФСР, но без ленинской идеологии и какой бы то ни было идеологии вообще. Мы должны помнить, что это государство возникло в результате антикоммунистического переворота и главным тараном, вождем и организатором этого процесса был именно Б.Н. Ельцин. И именно Ельцин назначил своим преемником Владимира Путина, который все годы своего правления исправляет мелкие и крупные ошибки своего предшественника, но развивает свою политику в строгих рамках ельцинской политической системы, той самой “четвертой модели” по В.Ю. Суркову.

Наконец, в-четвертых, больше всего вопросов вызывает сама “органически сложившаяся модель”, описанная Сурковым как своеобразная президентская монархия: “В новой системе все институты подчинены основной задаче – доверительному общению и взаимодействию верховного правителя с гражданами. Различные ветви власти сходятся к личности лидера, считаясь ценностью не сами по себе, а лишь в той степени, в какой обеспечивают с ним связь. Кроме них, в обход формальных структур и элитных групп работают неформальные способы коммуникации. А когда глупость, отсталость или коррупция создают помехи в линиях связи с людьми, принимаются энергичные меры для восстановления слышимости”.

Прежде чем критиковать предложенную модель, оговорим ее безусловное преимущество: разумеется, по очень многим параметрам такая гигантская и сложная страна, как Россия, особенно в условиях непреходящих внешних вызовов, может хоть сколько-нибудь нормально существовать только при наличии сильной, магнетически притягательной центральной власти, обязательно персонифицированной в личности конкретного правителя. Более того, укорененная в православном, византийско-московском монархизме традиция российской власти может быть только имперской, как и сама Россия может быть только империей (в широком смысле) или не быть вообще. Поэтому однозначное доминирование президентской власти в Российской Федерации над всеми остальными государственными институтами, заложенное Ельциным и закрепленное Путиным, совершенно оправдано.

Но есть две проблемы, разрешить которые в рамках секулярно-либеральной республиканской модели, даже при сильнейшей президентской власти, почти невозможно.

Первая проблема: что делать, если действующий и новый президент вдруг начинает проводить антинациональную политику? Антинациональную не с точки зрения списанной у западных республик Конституции, а с точки зрения русской национальной политической идентичности? В рамках существующей “четвертой модели” эта проблема не решаема и остается полагаться только на Промысл Божий, вынуждающий дезориентированного президента все-таки действовать в национальных интересах, вопреки всевозможному давлению извне. Именно так развивались события при правлении Ельцина, который долгое время был заложником абсолютно прозападного политического окружения, но год от года освобождался из-под его опеки и пытался хоть каким-нибудь образом сохранить оставшееся государство, в итоге назначив своим преемником выходца из спецслужб, а не из либерального лобби.

Однако нет никаких гарантий, что вдруг занявший президентское кресло “либерал” также повторит политическую эволюцию Ельцина, а не превратит свое правление в борьбу с “консервативным путинским наследием”.

Вторая проблема состоит в том, что “четвертая модель” Суркова полностью основана на субъективно-эмоциональном отношении “глубинного народа” к любимому президенту: “По существу же общество доверяет только первому лицу. В гордости ли никогда никем не покоренного народа тут дело, в желании ли спрямить пути правде либо в чем-то ином, трудно сказать, но это факт, и факт не новый. Ново то, что государство данный факт не игнорирует, учитывает и из него исходит в начинаниях”.

Но возникает вопрос: где гарантии, что это беспримерное доверие общества “первому лицу”, то есть В.В.Путину, перейдет на следующего президента России, а потом и на последующего, и так на всех президентов в неопределенном будущем? Модель Суркова в этом отношении напоминает систему власти Макиавелли, который весьма доходчиво объяснил, как нужно прийти к власти как ее удержать, но совершенно не объяснил, как ее наследовать в веках последующим правителям. В рамочных условиях либерально-республиканской системы РФ эта проблема не решаема: если нет никаких гарантий, что у власти может оказаться откровенный предатель национальных интересов, то тем более никто не может ручаться, что следующему президенту “глубинный народ” будет доверять так же, как нынешнему.

Поэтому совершенно непонятно, на чем основан столь уверенный оптимизм автора, полагающего, что “именно такая, органически сложившаяся модель политического устройства явится эффективным средством выживания и возвышения российской нации на ближайшие не только годы, но и десятилетия, а скорее всего и на весь предстоящий век”?

Обе проблемы могут быть решены только в той политико-правовой системе, где глава государства имеет очень четкие идеологические ограничения, выступая гарантом не просто Основного государственного закона, но и высших национальных ценностей, на которых основан этот закон, и поэтому отказ от этих ценностей будет для него равносилен отказу от самой власти. В такой системе главе государства не надо эволюционировать от одной идеологии к другой, он может быть носителем только одной идеологии, закрепленной в Основном законе.

Вместе с этим сама личность главы государства не имеет принципиального значения, поскольку нация доверяет не столько ему лично, сколько самому статусу власти, “седалищу власти” по Гоббсу, гарантирующему идеологическую верность того, кто его занимает.

Да, речь идет о религиозно легитимированной монархии, при которой историческая Россия существовала большую часть своей истории и которая наибольшим образом фундирована в православном христианстве, чем все остальные политические модели и системы. Причем в контексте русского монархизма речь идет не просто о пустой форме государственной власти, а о готовом философском, культурном и историософском содержании этой власти, то есть самой идеологии, выработанной веками развития исторической России. Это и понимание России как уникального государства, “удерживающего” (греч. катехона) силы мирового зла от их окончательного господства, и как единственного наследника православной Восточно-Римской империи, то есть Третьего Рима, и как особой христианской страны, стремящейся реализовать идеалы святости, то есть Святой Руси.

Но ни одна из этих религиозных идеологем не встречается в статье Суркова, как нет там и самой религии, православного христианства, в качестве метафизического фундамента предложенной им модели. И поэтому эта “четвертая модель” повисает в воздухе, оказывается чисто политтехнологическим мемом для оправдания власти действующего президента, вряд ли нуждающегося в таких неопределенных, виртуальных, придуманных построениях ad hoc. Ведь из предложенной В.Ю. Сурковым “четвертой модели” совершенно не следует никакое позитивное, осознанное, активное гражданское действие. Иными словами, совершенно непонятно, что именно должен делать политически сознательный человек в описанной картине государственного устройства? В упомянутом фильме «Город Зеро», по окончании пафосной речи прокурора Смородинова об исторических особенностях России, срочно вызванный к нему инженер Варакин (роль Леонида Филатова) задает закономерный вопрос – “Что я должен делать?” – и получает неожиданный ответ – “Ничего. Единственная просьба: если кто-нибудь спросит, не отрицайте, что Вы сын повара – Махмуд”.

Тот же самый вывод следует для любого политически активного гражданина из “четвертой модели” В.Ю.Суркова: ничего не надо делать, совсем ничего, “без вас разберутся”. Но “единственная просьба: если кто-нибудь спросит, не отрицайте, что вы” – “глубинный народ”. Ведь чем мы более безвестны и темны, чем меньше нас не видно и не слышно, тем меньше с нас можно о чем-то спрашивать и тем меньше мы сами можем задавать какие-либо вопросы.

Аркадий Малер - Преподаватель философского факультета Государственного академического университета гуманитарных наук (ГАУГН)
"Русская Idea", 19 февраля 2019