Мой путь в сознательный «Крымнаш» был непростым. Кажется, я стал одним из тех, кто придумал сам этот мем. Наиболее радикальные колонки в «Известиях», призывавшие к присоединению полуострова, я объединил еще в феврале 2014 года рубрикой «Крым должен быть наш», что представляло собой перифраз лозунга Достоевского из «Дневника писателя» — «Константинополь должен быть наш». Сам я в тот момент придерживался более умеренных позиций, считая, что надо идти путем создания Украины‑2 с легитимным правительством во главе. Тогдашнего конкретного президента можно будет быстро сменить на другого, но страна объективно разделится на две половинки. И никто не сможет обвинить Россию в нарушении международного права, поскольку «Украина» со столицей в Симферополе или Харькове окажется более законной, чем имеющая центр в Киеве.

Вот так я думал тогда, но не сейчас. Ведь в настоящий момент Крым представляет для России нечто большее, нежели приобретенная территория, и даже большее, нежели воссоединенный народ. Крым стал национальной идеей, своего рода ценностным оселком, на котором проверяется причастность человека идее русской цивилизации или полная отчужденность от нее.

Крымнашисты и крымненашисты уже практически не общаются между собой в Москве. Конечно, среди моих друзей еще остались люди, не принявшие «крымский выбор», но я заметил, встречаемся мы с ними куда реже. Все мое общение и даже научная и культурная деятельность происходят внутри «крымнашистского сообщества». Безусловно, я слишком внятно зарекомендовал себя серией публикаций на данную тему, но боюсь, что и у многих моих коллег дело обстоит аналогичным образом.

Раскол на «крымнаш» и «крымненаш» прошел по целым семьям, разделив сыновей и отцов, братьев и сестер, внуков и дедов. «Крымский выбор» стал своего рода «огненным мечом», разделившим если не народ (который в подавляющем большинстве на нашей стороне), то интеллектуальное сообщество Москвы и Петербурга, в котором позиции распределились примерно поровну.

Увы, в то же самое время не возникло ощущения, что столь же драматичным оказался выбор для российской власти. Разумеется, позиция президента, руководства Госдумы, Совета Федерации и силовых структур не вызывала сомнения. Это был своего рода полюс «внутреннего Крыма» внутри российской политической элиты. Впрочем, все должностные лица по долгу службы обязаны были признавать выбор 18 марта 2014 года. Но позднее мы же видели, как проводилась президентская кампания 2018-го, как в ходе ее одному участнику (или, точнее, участнице) позволялось демонстративно нарушать законодательство. При этом все понимали, что появление данного персонажа в прайм-тайм чуть ли не на всех телеканалах может означать только одно — российская элита дает внятный сигнал «крымненашистскому» сегменту, что его представители как бы тоже «наши». А это значит, что «крымский выбор» — не священная корова, не символ политической веры, отречение от которого равнозначно полному отчуждению от власти. Плюс к этому прибавилось сильнейшее увлечение российской политэлиты разного рода технологическими новшествами — цифровизацией, искусственным интеллектом, криптовалютами. Все это интересно и важно знать, но подобными вещами нельзя заменить ценностный блок, они не могут стать альтернативой политическому «символу веры».

А в чем такой символ мог бы состоять? Да хотя бы в простой поговорке «русские своих не бросают». И тем более не бросают тех, кто примкнул к России, когда выбор стоял между ней и Евро-Атлантикой. А именно так и было в феврале 2014 года, причем в тот момент, когда еще не существовало полной уверенности, что Москва решится поддержать выступления в Севастополе, Крыму и Новороссии, рискуя навлечь на себя гнев международной общественности. Отсюда и все бюрократическое оцепенение 20-х чисел того месяца, когда многие умные и лояльные эксперты боялись опередить центральное командование и призвать к решительным действиям. И если бы не Севастополь с Керчью, решившие действовать на свой страх и риск, все просто закончилось бы разрывом Харьковских соглашений и очередным раундом газовой войны. И весь мир, и вся Россия знали бы одно — ни один город не отважился бросить вызов «евроинтеграторам». Никому Россия со всей ее героической историей оказалась бы не нужна.

Сейчас об этом уже нельзя говорить без насилия над фактами. Хотя в течение последних пяти лет предпринимались огромные усилия о данных фактах забыть. И нашими западными «партнерами», и местными обожателями без разницы какого начальства, для которых любая революция — синоним политической крамолы. Но, кажется, это пятилетие показало, что революцию, как и шило, в мешке истории не утаишь. Поэтому сегодня, наконец, прозвучали слова с высоких трибун, что «крымский выбор» должен объединять все партии страны. Речь не о запрете на «крымненашизм» — речь о жестком самоопределении власти на «крымнашистских» позициях, отказе от восприятия «крымского выбора» лишь как средства для обеспечения иных целей, пускай даже и благородных — укрепления безопасности страны, скажем, или же развития внутреннего туризма. Суть не в том, что России так уж нужна эта благодатная земля на Черном море, суть в том, что ей нужны люди, готовые подняться на защиту Родины.

Сергей Есенин когда-то написал чуть высокопарно: «Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, дайте Родину мою». Я не знаю, так ли уж много в России людей, готовых отказаться от европейского цивилизационного рая во имя Родины. Надеюсь, нам никогда не представится шанс это узнать. Но в чем мы уверенны совершенно точно, такие люди сегодня с нами, и они живут в Крыму и Севастополе. И я могу сказать с полной убежденностью только одно: Россия стоит неприступной крепостью, пока эти люди не отброшены. Пока с нами Севастополь и Крым. Любое ясно выраженное сомнение в непререкаемости «крымского выбора» немедленно отразится на цифрах всех возможных рейтингов, и, напротив, приверженность этому «выбору» убережет от худшего.

"Культура", 18 марта 2019