Возвращение думской делегации в Парламентскую ассамблею Совета Европы по странному стечению обстоятельств происходит в год 150-летия труда Николая Данилевского «Россия и Европа», впервые с научной последовательностью разделившего «русский» и «европейский» миры как пространства двух разных цивилизаций.

Мне вспоминается в связи с этим эпизод, случившийся в Крыму прошлым летом как раз на обсуждении данной книги. Я тогда высказал вроде бы тривиальную мысль о том, что весной 2014-го тезисы Данилевского о противоположности, альтернативности двух цивилизаций прошли испытание реальностью и весомостью. Ведь севастопольцам и крымчанам пришлось выбирать не между Россией и Украиной, а именно между нашей страной и некоей формой интеграции в Европу, к чему, собственно, и вел евромайдан. Не выступи жители полуострова в защиту России, и не исключено, что они могли бы сегодня иметь безвизовый режим с ЕС, а их право на автономию и даже языковое самоопределение могло быть защищено ЕСПЧ, несмотря на разгул национализма в Киеве. Однако крымчане отказались от «европейского Рая» и выбрали Родину свою. Что косвенно и подтверждает обоснованность мнения Данилевского о России как ином по отношению к Европе цивилизационном полюсе.

Очень многие в тот момент со мной согласились. Но я услышал и такое суждение: для Севастополя и Крыма не было выбора между Россией и Европой, поскольку РФ представлялась крымской интеллигенции гораздо более европейской державой, нежели Украина. Более культурной, менее воровской, сильнее соотносящей себя с надличностными правовыми нормами. И данное суждение, пожалуй, проливает свет на то, почему сама Россия сегодня так хочет вернуться в ПАСЕ. Хотя присутствие там не приносит нам вроде бы никаких осязаемых дивидендов.

Многим в Севастополе и Крыму Россия представлялась как бы своей родной Европой, куда надо вернуться, чтобы избавиться от алчной украинской бюрократии. Ровно тот же смысл имеет стремление наших соотечественников оказаться во что бы то ни стало в ЕС, хотя бы в одной из его структур. Подчиняясь нормам Совета Европы и подчиняя себя ЕСПЧ, мы, таким образом, сдерживаем и контролируем собственную бюрократию, которой самой по себе закон зачастую не писан. Это имеет примерно тот же смысл, как вложение излишка бюджетных поступлений в западные страховые фонды, — может быть, там они не послужат делу российской экономики, но по крайней мере не будут разворованы разного рода влиятельными лоббистами. Поэтому чтобы чуть защититься от внутреннего бесправия, мы добровольно ограничиваем свой суверенитет. Подставляем сами себя под критику ряда заведомо не расположенных к нам делегаций, в первую очередь тех, которые голосовали против нашего возвращения в ПАСЕ.

Это драма любого национального суверенитета. Мы можем вернуть всю его полноту, но в таком случае нет никаких гарантий, что он не окажется инструментом в руках местной финансовой или силовой олигархии. Отсюда же и столь сложные отношения с «суверенитетом» интеллектуального класса, причем во всех странах. Чем менее независимо и более включено в новый мировой порядок государство, тем прочнее и обеспеченнее общественное положение данного класса, тем в большей мере он способен противостоять силовикам и олигархам внутри державы. Этим объясняется и отрицательное отношение большинства интеллектуалов к «цивилизационному дискурсу» в духе Данилевского или Хантингтона. В подобных теориях видится угроза собственному общественному статусу.

Истина же всегда неоднозначна. Это только на телевизионных ток-шоу можно гнуть свою линию, не слушая никого вокруг. В пространстве живой мысли любая рефлексивная логика рассуждений предполагает понимание того, что твой оппонент — тоже не подлец и не кретин, и в его измышлениях есть здравое зерно. Таковое имеется у глобалистов и евро-оптимистов — как правило, подобную точку зрения избирают представители интеллектуального класса, сознающие, что в сегодняшнем мире единственная опора интеллектуала да и просто человека правовой нормы — это сила заграницы.

В украинском Крыму ею, как выясняется, была Россия, в свою очередь для нее «заграницей» является Европа со всеми ее доступными и недоступными структурами, для стран Старого Света — Брюссель, а для США ею может считаться Нью-Йорк, как резиденция ООН. Во всех приведенных случаях «заграница» — та сила, что «придет на помощь» тем, кто беззащитен перед лицом автохтонных толстосумов, спецслужб и военно-промышленного комплекса.

Но если подобная тенденция к утверждению роли «заграницы» окончательно и безраздельно восторжествует, то это обернется тотальной диктатурой отчужденных от своего рода и племени яйцеголовых над автохтонами всех наций и вероисповеданий. И что бы ни говорили многие наши либеральные гуру, тоталитаризм XX века — в его левом, во всяком случае, изводе — являлся крайней формой прогрессистской диктатуры. Неолиберализм в данном смысле — более мягкий, но и более циничный наследник большевизма.

Что из этого следует? Хорошо, что Россия вернулась в Европу, хотя бы в ее предбанник, каковым является ПАСЕ. Однако полноценное решение вышеупомянутой исторической коллизии — противоречия между национальным суверенитетом и правом — будет разрешено только в том случае, если России не придется искать опору в «загранице» для борьбы со своими внутренними безобразиями. То есть если наша страна и в самом деле станет цивилизацией, как об этом мечтал мыслитель Данилевский, 150 лет тому назад противопоставивший «русский мир» Европе. А вот как это могло бы произойти, при каких условиях — ответ на сей вопрос и станет нашей главной головоломкой на протяжении текущего столетия.

"Культура", 26 июня 2016