TatianaГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ-ПАМЯТИ.............
Его история похожа на тысячи историй детей войны.
В июне 1941-го девятилетний Глеб стал беспризорником: мать посадила его в поезд на Московском вокзале, попросила пассажиров присмотреть за сыном и отправила к родственникам в Порхов, который вскоре взяли немцы.
МАТЕРИ
Предвоенные дождики лета,
На Варшавском вокзале цветы!
...Я впервые на поезде еду!
...Десять дней до Великой Черты.
Провожает меня,задыхаясь
От улыбок и жалобных слёз,-
Мама..
Мама моя молодая,
Золотой одуванчик волос!
Умоляла попутчиков слёзно
Присмотреть за мальчишкой в пути...
Слышишь,мама,гудок паровозный!
От вагона,прошу,отойди.
...Мы расстались
И время проворно
Понесло нас по рельсам своим.
Напиталась война...И тлетворный
Над дорогой рассеялся дым.
Далеко мы заехали,знаю.
До седин.И тебе не в укор,-
Всё я вижу-не ты,а другая
Провожает меня до сих пор.
Вижу лето и солнце,как мячик,
Над перроном..
И люди в купе...
Золотистых волос одуванчик
Всё мелькает в нарядной толпе.
Провожает меня исступлённо,
За окном продолжает бежать...
И уже до последнего стона
Будет
в жизни
меня
провожать......
Четыре года будущий автор «Фонариков» бродяжил в оккупации, жил с уголовниками и шпаной, был неграмотным.
Военное сиротское детство, Курляндский котел, детприемник, детдом, ремеслуха, исправительная колония для малолетних преступников в городе Маркс Побег из колонии — на поиски репрессированного отца.
Одиссея сына «врага народа»...
Рассказывали, что следователь выбил его отцу глаз углом «Капитала» Карла Маркса, добиваясь, чтобы тот признался в убийстве Кагановича.
Глеб Горбовский уточняет:
«Глаз был стеклянный. Следователь приложил отца не углом, а плашмя, сверху, толстенным томом по голове.
От удара протез выскочил из глазницы и покатился по полу.
Отец потерял глаз во время боев в армии Тухачевского в Польше, будучи красноармейцем.
Разрывная пуля.
Прожил 92 года, несмотря на лагеря.
Не пил и не курил.
Старая вера.
А Горбовские мы по названию деревни — во время переселения предкам-староверам пришлось взять себе такую фамилию.
Писарь спросил: «Где жили в последнее время?» —
«В Горбово».
— «Ну, значит, Горбовские...»
DatotКак и отец, он тоже стал долгожителем.
«Хотя, — признается Горбовский, — жизнь вел далеко не благопристойную.
Бывал и в местах отдаленных.
Одна армия чего стоила — считай штрафбат (за три года службы в стройбате Глеб Горбовский 200 с лишним суток отсидел на гауптвахте. — „Труд-7“).
Но, наверное, хранила какая-то сила... В детстве я был шкодливый, любил повзрывать. На войне это просто.
Несработавший фугас, лимонка с торчащей проволочкой — мне обязательно надо было какой-нибудь взрыв устроить.
Только чудом в живых и оставался.
Летом ходил по немцам в госпитале: плеснут в миску супа, сунут хлеба.
И попутно тащил боеприпасы. Прятал их в печке на госпитальной кухне, благо ее не топили.
Лето прошло, похолодало.
Однажды иду мимо, вижу — немец-возчик затапливает печку. А там у меня лежал оцинкованный ящик с разрывными пулями и граната.
Как начали эти патроны рваться! А граната не взорвалась...
В другой раз скрутил проволокой в связку несколько гранат, привязал к взрывателям шнурок от своего вещмешка и дернул. Меня по этому шнурку и опознали.
Потом немцы меня несколько раз к стенке ставили. Но так и не расстреляли...»
После войны он удачно сбежал из колонии:
«Однажды начальство отобрало ребят покрепче, нас посадили в полуторку и отправили на лесоповал пилить дрова на Заволжской возвышенности.
Оттуда мы и ушли. Подперли охрану в землянке дубовым кряжем. Они начали палить в дверь, но та оказалась крепкой.
Я стал пробираться в Питер через Москву, искал следы отца. В Москве почему-то не схватили, хотя шел босиком и в колонистских штанах, милиция, проводники у каждого вагона на Ленинградском вокзале.
Но я их обманул — пошел по путям и прыгнул в вагон на ходу».
«Я жить хотел, родная, без грязи и вина...»
Стать поэтом ему помог отец.
«Когда я разыскал его на поселении в Заволжье, он был учителем в сельской школе.
Он заставил меня учиться.
Сочинять стихи я пытался с детства, но писать их серьезно начал только при отце.
В отличие от него, мать не понимала меня.
Собственно, они и помогли мне попасть в колонию — мать с отчимом.
Потом просили прощения.
Когда я стал взрослым, мы уже жили душа в душу.
И отчима я хоронил.
Но мама все равно не принимала многое во мне. Молчала больше.
Хотя мои сборники все сохраняла.
Одно стихотворение, „Письмо из экспедиции“, она не любила:
„Нынче ночь сырая... Ночь как яма.
Напишите мне письмишко, мама.
Не ходите, мама, нынче в гости —
Напишите, в синий ящик бросьте...
Сын у вас бродяга, невидимка,
Но и вы — как призрачная дымка.
Напишите, разгоните тучи.
Нам обоим сразу будет лучше...“
Хотя чего тут обижаться?
На эти стихи написал музыку Соловьев-Седой, когда уже был на излете».
А сам Горбовский написал о себе вот что:
«Для музыкантов интересен,
Передвигаясь стороной,
Я написал немало песен,
Но — не взлетело ни одной...
Их не штормило в дни былые
На телерадиоволне,
И лишь „Фонарики ночные“
Впотьмах блуждали по стране...
Да разобщенные народы
Тянули, будоража век...
„У павильона „Пиво-Воды“
Лежал довольный человек!“
У него было три жены — три любви в жизни.
Первая — питерская поэтесса Лидия Гладкая, которая в студенчестве написала стихотворение с крамольными строками:
„Аврора“ устало скрипит у причала.
Мертвою зыбью ее укачало...»
Шел 1957-й. Во дворе Горного института сожгли тираж самиздатовского сборника, где были два стихотворения Гладкой. Она уехала по распределению на Сахалин вместе с Горбовским. И до сих пор их связь не распалась: она и сейчас поддерживает его и называет про себя «Божья Дудка» (определение, которое дал самому себе любимый поэт Горбовского, Есенин). Она затеяла и осуществила издание сборника его стихов «Окаянная головушка» на свои деньги и сама стала его редактором.
«Со второй женой, Анютой Петровой, мы прожили всего три года, — вспоминает Горбовский. — Потом она эмигрировала с человеком по фамилии Уманский в Америку и там повесилась.
Познакомились мы так: она явилась ко мне домой. Звонок в дверь:
„Я пришла, потому что услышала ваши стихи и песни“.
Назвала имена моих друзей — художника Эдика Зеленина, поэта Олега Григорьева — и сказала, что много слышала от них обо мне. Профессии как таковой у нее не было, училась на филфаке, потом отчислили.
В Америке этот Уманский упрятал ее в дурдом. Она не буйная была, но ее мучили депрессии. Ей было уже наверно, лет 50, два сына-контрактника служили в американской армии.
По уик-эндам ее отпускали из психушки домой, в один из таких выходных все и случилось. Когда она была еще жива, я оказался в Нью-Йорке и разыскивал ее.
Ребята с Брайтона — поэт Костя Кузьминский и его компания — только развели руками.
Через пять лет ее не стало».
Про третью жену, Светлану, и то, что сопутствовало их встрече, Горбовский рассказывает без купюр:
«Мы познакомились в психушке на 15-й линии (в клинике неврозов имени Павлова. — «Труд-7»).
Я там был по «этому делу» — боролся с зеленым змием. До того перебывал почти во всех подобных заведениях Питера, и на Пряжке был. Неделю-две побуду, и, если веду себя соответственно, меня выписывают.
На Пряжке жилось неплохо. Самая неважная психушка была на Обводном канале, угол Лиговки: кормили там жутко, больные ходили вечно голодные, корку кто не доел — сразу хватают.
И публика окружала тяжелая, с сильными расстройствами. Лучше всего было «у Павлова», настоящий санаторий: художники, писатели, люди творчества.
И там же была Светлана. У нее тогда отца посадили. При Хрущеве раскулачивали людей, имеющих дом, дачу, ну, он и попался. Пришли с собаками, дали мужику пять лет.
Светлану это потрясло.
Интеллигентный человек, филолог, но — начались неврозы, боялась в метро ездить.
И разошлись мы тоже из-за него, змия. Хотя при Светлане у меня был абсолютно «сухой» период в 19 лет и 8 месяцев.
Не пил даже на приеме в нью-йоркской мэрии.
А вернулся из загранпоездки — и 19 августа 91-го «развязал». Некстати, конечно, возраст был уже не тот. Но все-таки:
— Горбовский читает:
— «Пронзал и свет и тьму.
Был даже в США.
А запил... почему?
А треснула душа!..
Теперь я как во сне —
В вине своей вины....
Сплю глубоко на дне...
Зато — какие сны!»
От этого брака у него осталась дочь — тоже Светлана.
А жена Светлана после «Павлова» еще три года боролась с зависимостью.
И победила.
А он «завязывал» снова и снова: «Ломки были ужасные. Лечили антабусом (препарат, вызывающий отвращение к спиртному. — „Труд-7“), когда в Бехтеревке лежал с Виктором Конецким.
За окнами — лежание зимы.
Стоят дымы и мечутся машины.
И не добиться радости взаймы:
утомлены палатные мужчины.
Они, ворча, прощаются с вином.
Их точит зло. Им выдана обида.
А за окном, за розовым окном
зарей морозной улица облита.
А белый врач — стерильная душа —
внушает мне, довольствуясь гипнозом:
«Вино — г....но! Эпоха хороша!
Великолепна жидкая глюкоза!»
…Там, за окном, где жизни перегар,
где дыбом дым и меховые бабы, —
из-за ларька шагнул на тротуар
последний мой
мучительный
декабрь.
Мы с ним были в „палате космонавтов“. Там наливают: кому 50 граммов, кому 70. А кого и „маленькая“ не брала. А перед этим тебя пичкают антабусом. И идет ужасная реакция. На страх берут, короче. Сказали, после этого нельзя пить семь лет, а то умрешь.
А я через месяц начал, и вроде ничего.
Зато потом трижды от горячки едва оклемался...»
Вот так, без купюр, рассказывал Глеб Яковлевич о своей жизни
М.В.:
Я спросил: не было ли у него искушения стать официальным поэтом, как Евтушенко или Вознесенский?
Он пожал плечами:
«Меня затаскивали в партию.
Сам Федор Абрамов обещал дать рекомендацию.
Но из-за коммунистов сидел отец — восемь лет и четыре по рогам.
А официальное признание:
Я не искал это ни при том, ни при этом режиме:»
И прочел стихи, которые написал в 90-е.
«У русских — другая походка,
Осанка- Мосты сожжены.
Мистически булькает водка
Из горлышка в горло страны.
В фаворе по-прежнему — хамы,
А в трепетных душах — тоска.
И службы в разверзшихся храмах
Похожи на съезды ЦК».
«Бояр, как прежде, до хрена.
В газетах — байки или басни.
Какая страшная страна!
Хотя — и нет
ее
прекрасней»........
МАКСИМ ВОЛОДИН из-Труд
Глеб Яковлевич Горбовский родился в Ленинграде в 1931 году.
Мать поэта, Г. И. Горбовская (Суханова), была учительницей словесности.
Бабушка, Агния Суханова (Даньщикова) — первая детская писательница-коми.
Отец, Яков Горбовский — из старообрядческой семьи псковских крестьян, был репрессирован в 1937-м и провел 8 лет в Онеглаге на лесоповале.
После войны 15-летний Глеб отыскал отца на поселении в Костромской области.
В годы войны он оказался в оккупации.
Позже работал взрывником в сейсмопартии на Сахалине, в поисковых экспедициях в Якутии.
Автор многих сборников стихов и прозы.
Член Русского ПЕН-центра, академик Академии российской словесности.
Вот автобиографическая книга.очень интересная для тех, кто любит Горловского,ПОЭТА замечательного и ЧЕЛОВЕКА,тоже незаурядного.
Почитайте...
Максим Володин
Ну а теперь немного о знаменитых ФОНАРИКАХ))
Песня пошла в народ...
"И вот, "сидит Глеб в кабаке где-то на Дальнем Востоке.
А рядом "Фонарики" поют.
Встает Глеб: "Братцы, да это ж я эту песню написал!"
"Куда тебе- НАРОД написал! Народная это песня!"
И набил народ бока и баки самозванному поэту. Глеб об этом никак без смеха не вспоминает - тоже, говорит, популярность"
Нина Королева:
(Н.В.Королева-филфак ЛГУ,кандидат филологических наук)
"До сих пор сомневающиеся задают вопрос, правда ли, что ее написал Глеб, правда ли, что в 1953-м году, а не много раньше или много позже, и где она написана — в Вологодской области, в городе Череповце, где Глеб служил в армии и после случайной потери пальца (“Одна рука моя беспала...”) даже оказался “на нарах” как подозреваемый “в самостреле”
(“Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку серого мечтаю получить...”),
или в Ленинграде (“Когда качаются фонарики ночные,
И темной улицей опасно нам ходить...”).
О том, что песня написана в 1953-м году в армии, сам Глеб Горбовский упоминал несколько раз. В книге “Окаянная головушка” на первом развороте обложки приведен факсимильно ее текст с подписью, датой и указанием на один из “народных вариантов” строки. Глеб ссылается на очевидца создания песни, своего армейского друга, с которым они вместе подбирали мелодию (сам Глеб не играл на гитаре и не знал нот)".
Нина Королева:
И в заключение — еще два эпизода из той нашей ленинградской жизни.
Пресловутую “общую уборку” Глеб, разумеется, не делал. Жильцы возмущались, пытались его перевоспитывать, а однажды собрались выселить из квартиры по суду, мотивируя это чудовищной грязью в его комнате.
Надо было что-то делать, и я, вооружившись ведром, тряпкой, щеткой и мыльным порошком, поехала к нему на Васильевский остров.
Как назло (“Ленинград — город маленький!”) тут же в троллейбусе я встретила приятеля, университетского аспиранта, который смотрел на мое “вооружение” с изумлением, а объяснение, что я еду мыть пол Глебу Горбовскому, выслушал с еще большим изумлением.
Надо сказать, что была я тогда изысканной “тютчеведкой”, аспиранткой Пушкинского Дома, и немало изящных стихов посвящали мне и поэты, и прославленные литературоведы...
В.А. Мануйлов, например, так надписал мне свой реферат
“Вопросы изучения жизни и творчества М.Ю. Лермонтова. Доклад о работах, представленных на соискание ученой степени доктора филологических наук по совокупности трудов. Л., Ленинградский ордена Ленина гос. университет им. А.А. Жданова. 1967”:
Мне жаль, что встречи наши редки...
Как дерево, склоняя ветки,
Нам дарит осенью плоды,
Так я прелестной тютчеведке
Хочу вручить свои труды.
Когда-нибудь я все подобные стихи-комплименты соберу и опубликую!
Итак, пол в квартире был вымыт, соседи утихомирились, и вскоре наш дружный круг собрался на Пушкинской, где снова зазвучали песни.
Пел Глеб, пел Виктор Соснора, Алик Городницкий.
Кстати, “кабацкая тема” была тогда распространенной, Соснора тоже писал:
“Ушел я круто — пока, пока,
Прямым маршрутом — по кабакам.
Сижу и пиво горькое солю.
“Официант, сто пятьдесят!
Салют!””.
И вдруг зазвучала новая, совсем новая песня Нонны Слепаковой — на мотив “Ваньки Морозова” Булата Окуджавы:
За что ж вы Глеба-то Горбовского,
Ведь он ни в чем не виноват.
Любил он водочку московскую,
А вовсе он не ренегат....))))))) и т.д.
Свои скрывая интересы
И расточая похвалы,
К нему ходили поэтессы
И мыли окна и полы.
Я задохнулась от обиды, я вскочила из-за стола... На следующий день мне позвонила Нонна и спросила:
“На что ты обиделась?
Ты мыла пол, но я — мыла окна!”
Таким был быт литературного Ленинграда 1950—1960-х годов.
Анекдотов о Горбовском и его стиле жизни ходит превеликое множество.
Сергей Довлатов:
"Встретил я однажды поэта Горбовского. Он и говорит:- Со мной произошло несчастье, оставил в такси рукавицы, шарф и пальто. Ну, пальто мне дал Иосиф Бродский. Шарф - Кушнер. А рукавиц до сих пор нет.
Тут я вынул свои перчатки и говорю:
- Глеб, носи на здоровье!
Мне было лестно и приятно оказаться в такой системе: Бродский, Кушнер, Горбовский и я.
На следующий день Горбовский пришел к Битову, рассказал про утраченную одежду и кончил так:
- Ну ничего, пальто мне Бродский дал, шарф - Кушнер, а рукавицы... Васька Аксенов..." )))))
Нина Королева:
"В Ленинград приехали прославленные московские поэты, среди них Евгений Евтушенко, который пригласил нас всех в свой номер гостиницы, чтобы мы почитали стихи.
Мы читали довольно долго, потом читал сам Евтушенко.
Для нас была приготовлена бутылка сухого вина, сам хозяин демонстративно пил кефир.
Глеб заскучал, вышел на несколько минут в ванную комнату, вернулся.
Евтушенко читал поэму “Братская ГЭС”.
Глеб стал морщиться, потом плеваться, лицо его бледнело.
Женя Евтушенко не выдержал, прервал чтение и сказал: “Глеб, если тебе так не нравится, ты скажи, а плеваться-то зачем?”
Глеб произнес измученным голосом: “Что у тебя в ванной стояло в бутылке из-под “Токая”?”
Евтушенко бросился в ванную, вернулся очень растерянный и сказал:
“Жидкость от тараканов! Это уборщица оставила!”
К счастью, все обошлось..." )))))
Ну и наконец- ФОНАРИКИ))
ФОНАРИКИ
Когда качаются фонарики ночные,
и темной улицей опасно вам ходить -
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить...
Мне девкиа ноги целовали, как шальные...
Одна вдова со мной пропила отчий дом!
А мой нахальный смех
всегда имел успех,
и моя юность раскололась, как орех...
Мы, словно лампочку вам выключим сознанье!
Валюту кинем на шикарный моцион:
сперва зайдем в Донон,
потом в Гарве-салон,
а уж потом - в столыпинский вагон...
Сижу на нарах, как король на именинах,
и пайку серого мечтаю получить.
Капель стучит в окно.
Теперь мне все равно:
я раньше всех готов свой факел погасить...
... Когда качаются фонарики ночные,
и черный кот бежит по улице, как чорт,
я из пивной иду,
я никого не жду...
Я навсегда побил свой жизненный рекорд...
село Наволоки Ивановской обл.,
г. Кинешма
1953 г.
Немного Фонариков (из сотен вариантов) для тех,кто помнит и любит эту старенькую песенку ))))))
Уходят праздные друзья,
И начинается мой праздник.
Я, как степенная семья,
Разогреваю чай на газе.
Уходят праздные друзья.
Я, как примерный семьянин,
Валюсь на островок дивана.
Как хорошо, что я один,
Что чай желтеет из стакана.
Как хорошо, что я один.
В ночную форточку окна,
Пускай летит колечко дыма.
Необходима тишина.
Мне тишина необходима.
Необходима тишина.
Я в тишине увижу сны.
И в этих снах такая радость,
Как будто кроме тишины,
Мне ничего уже не надо.
Я в тишине увижу сны.
А тишина, как тень огня,
Повиснет в комнате упруго.
Как хорошо, что от меня
Ушла печаль, моя подруга.
Ушла сегодня от меня.
В ночную форточку окна,
Пускай летит колечко дыма.
Необходима тишина.
Мне тишина необходима.
Я в тишине увижу сны.
И в этих снах такая радость,
Как будто кроме тишины,
Мне ничего уже не надо.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.
Песни и стихи в исполнении многих исполнителей ( Глеб Горбовский) и его голос-декламация.
Светлой Памяти замечательного ПОЭТА.
Любителям России
Глеб Горбовский
Как бы мы ни теребили
слово Русь – посредством рта, –
мы Россию не любили.
Лишь жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала
в нас – Вселенская Душа.
...Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили, –
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет, –
не дошло бы до вопроса:
быть России или – нет?
В ней одно нельзя осилить:
Божье, Звёздное, «Ничьё» –
ни любителям России,
ни
губителям
её!
Премии:
Государственная премия РСФСР (1984);
лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995);
лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001);
«Золотое перо» Межрегионального союза писателей Северо-Запада (2001);
православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005);
премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005);
Новая Пушкинская премия (2008).
Награды:
орден «Знак Почёта» (1985);
Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000);
юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001).
Камо Грядеши?"
Ка́мо гряде́ши, Гóсподи? (ст.‑слав. Камо грядеши, рус. Куда Ты идёшь, Господи?, лат. Quo vadis, Domine?) — старославянский перевод фразы, сказанной, по преданию, апостолом Петром Иисусу Христу, когда апостол во время гонений императора Нерона на христиан покидал Рим[
Сквозь густоту и пустоту
верхом и ходом пешим…
Христос грядеши ко кресту.
А ты куда грядеши?
Христос отцовскую звезду
Следил на небе лысом…
А я к могильному кресту
Навстречу смерти - выслан.
Смирись…
Вот вечности залог.
Дерзай, покуда ноги
Несут тебя в благой чертог,
Где
отдыхают
Боги…
Песня о Некрасове
Г. Горбовский
В небе звёзды колеблются тусклые,
колоколенки спит силуэт...
Помнят люди нехитрые, русские,
как любил их великий поэт.
Болью братьев, как плетью, иссеченный,
и поныне встаёт за других
полосою несжатою вечною
неумолчный некрасовский стих.
Из лесов ярославских небуженных
вынес горькие песни нужды.
Сам - до стона последнего - труженик,
врачеватель людской красоты. ...
В небе звёзды колеблются тусклые,
фонари на Литейном - во мгле.
Память добрая, тёплая, грустная
укрывает его на Земле,
охраняет от хамов неистовых,
что горазды святое крушить...
И нельзя без Некрасова - истинно!-
как без русской
печали,
прожить.
1978
Пассионария-это Долорес Ибаррури,а я так...погулять вышла
Просто очень люблю поэзию настоящих авторов, к коим отношу и Глеба Горбовского.
VladMil
galilukiГалочка, мне приятен ваш комментарий.
Спасибо!
Поэт Игорь Виктюк пишет о Горбовском,что он был из плеяды поэтов-шестидесятников, определивших лицо литературной эпохи тех времён, но, в отличие от многих других , благодаря истинному поэтическому таланту навсегда вписал своё имя в русскую поэзию.
Его стихи несут в себе русскость и православие, мудрость и утончённость, – в осознании своей неприкаянности и греховности.
Ранние стихи – и хулиганские, и мрачные, и трагические, каковой и была его судьба.
И я совершенно с поэтом Виктюком согласна.
Ругать Россию модно –
дозволено в верхах!
…На сцену выйдет морда
и роется в грехах.
Тот стихотворец светский
сегодня кроет Русь,
кричит, что он – советский!
Не русский! Ну и… пусть.
Не всякий может – сыном
остаться в пляске дней.
За что же он – Россию?
За то, что дышит в ней?
Для нас Россия – это
как в сердце – жизни гул.
Кто из больших поэтов
хоть раз её лягнул?
Державин, Пушкин, Тютчев?
Есенин или Блок?
Лишь – борзописцы сучьи,
что лают под шумок.
Они земли не делят
на гнёзда… Шар, и – ша!
Но даже в бренном теле
есть мясо – и душа,
седалище и очи,
слеза и пот… Не счесть.
И хочешь иль не хочешь,
но и Россия – есть!
Пусть – в обновленье, в ломке,
но Русь – как свет в заре!
И что ей те болонки,
что лают при дворе?!
(1960-е годы)
Эти вот стихи, написанные в 60-е,не потеряли своей актуальности и сегодня, и на мой взгляд тоже.
Он ценил и любил свое одиночество, но все же приходили и такие стихи:
В четырёх стенах темно.
Свет зажечь или не надо?
...Постучите мне в окно
кто-нибудь из Ленинграда.
Пальцем дворника, тоской
девушки, которой тошно...
Обещаю всем покой, в
сем, кому такое можно.
Постучите кто-нибудь:
песня, что уснуть не хочет,
плач, который чью-то грудь
точит...
Обещаю всем тотчас —
сердце... Если это важно...
Потому что мне без вас —
страшно.....
...
Вот мы Романовых убили.
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
хрипит Россия наших дней.
-
«За что-о?! – несётся крик неистов. –
За что нам выпал жребий сей?»
За то, что в грязь
к ногам марксистов
упал царевич Алексей.
(1991)
И- прозрение.....
Теперь, когда все меньше сил,
всё круче бережок, —
я в сердце лампу погасил
и свечечку возжёг.
Тускнее книжек корешки,
а свет икон — видней.
И запьянцовские дружки
все реже — в шуме дней.
...Свеча мертва.
Её пенек
погас.
И страх велик.
Но жив лампадный огонёк!
А с ним — и Божий лик.
Еще пару строчек
Г.Горбовский-Николай Рубцов
Глеб Горбовский
ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
В березовой рубахе,
в душистых сапогах
идет полями пахарь
с букетиком в руках.
Несет своей любимой
свой васильковый смех..
И вдруг - проходит мимо
ее, меня и всех...
Идет,
уходит пахарь
Дай Бог ему всего..
И пролетают птахи
сквозь тень
и плоть
его..........
Глеб Горбовский одним из первых сумел разглядеть в Рубцове талант большого поэта.
В 9-метровой комнате Глеба Горбовского иногда собиралось до 40 человек.
Стихи Рубцова, как рассказывал Горбовский, «взволновали и даже потрясли своей неожиданной мощью и драматизмом правды».
Горбовский в своих воспоминаниях о Рубцове пишет:
«И Коля для меня перестал быть просто Колей.
В моем мире возник поэт Николай Рубцов.
Это был праздник».
Dfytxrf
Ириш,ну не потрясающе ,но для людей, интересующихся творчеством и пройденным путем ушедшего поэта ,старалась выбрать некоторые моменты его непростой жизни.
Землицы пухом замечательному русскому поэту Глебу Горбовскому в его последнем приюте....
Спасибо за комментарий,кареляночка
Танечка! К своему стыду я вообще о нем ничего не знала, кроме имени, а что он "Сижу на нарах как король на именинах " написал - это и подавно! А ведь это была самая расхожая песня моего детства. Как же так? Почему о ком-то с утра до ночи, а ком-то практически никогда?
Знаешь.Галочка(ничего, что на ты?)
Мы эту песню тоже пели-еще как пели!
Но в тот ДОкомпьютерный период мы даже и не задумывались об авторе-не до него было))
А теперь вот, подружившись с компьютером и ГугОлем, мы стали умные и начитанные -автора узнали))
А насчет -ПОЧЕМУ?
"Талантам надо помогать,
Бездарности пробьются сами"
Из четверостишия «К истории» (опубл. 1965) советского поэта, переводчика и литературоведа Льва Озерова (псевдоним Льва Гольдберга, 1914-1996):
"Пренебрегая словесами,
Жизнь убеждает нас опять:
Талантам надо помогать,
Бездарности пробьются сами"
Век живи-век учись
Непреложная Истина))
Я вот никогда не читала этих стихов Горбовского,а добрые люди их-таки вспомнили и даже спели!))
А вчера постучали в окно.
От испуга заныла утроба!
(В тишине испугав до озноба)-
обе версии-Горбовского
Постучали в окно, а оно —
на восьмом этаже небоскреба.
Я не спрашивал: кто, почему?
Не спешил отгибать занавеску.
Не направил в кромешную тьму
луч огня нестерпимого блеску.
Я сидел молчаливо в гнезде,
не решаясь будить домочадцев.
Я-то знал: на такой высоте
люди добрые в дом не стучатся))
Nas79
СПАСИБО!Вот интересный ролик о Глебе Горбовском (программа Сергея Воробьева-С любимыми не расставайтесь)
1. Комментарий
2. Фокстрот 40-го года
М.Трегер
3. На лихой тачанке (стихи)
Г.Горбовский
4. Боюсь скуки (стихи)
Г.Горбовский
5. Хочу увидеть короля (стихи)
Г.Горбовский
6. На карауле (стихи)
Г.Горбовский
7. Гости (стихи)
Г.Горбовский
8. Сначала вымерли бизоны (стихи)
Г.Горбовский
9. Какое страшное лицо (стихи)
Г.Горбовский
10. Роскошь сытых обиталищ (стихи)
Г.Горбовский
11. Шептунам (стихи)
Г.Горбовский
12. Комментарий
13. Ништяк (стихи)
Г.Горбовский
14. Маэстро (стихи)
Г.Горбовский
15. Шел по жизни, как волк (стихи)
Г.Горбовский
16. Нервная система (стихи)
Г.Горбовский
17. Из окна потянуло черемухой (стихи)
Г.Горбовский
18. По развалинам города (стихи)
Г.Горбовский
19. Тост (стихи)
Г.Горбовский
20. Разбавлю водку томатным соком (стихи)
Г.Горбовский
21. Я иду по уснувшей Неве (стихи)
Г.Горбовский
22. Уходят праздные друзья (стихи)
Г.Горбовский
23. Никого нельзя жалеть
М.Трегер
24. Комментарий
И.БРОДСКИЙ
Посвящение Глебу Горбовскому
Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно;
Слышать шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно,
В темном облаке дня, в темном вечере зло, полусонно
Лай вечерних собак — сквозь квадратные гнезда газона.
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды,
И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,
Беспокойно вступая в туманное новое утро.
Как стремительна осень в этот год, в этот год путешествий.
Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий,
Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья,
Ударяясь в стекло, ударяясь о камень — мечты урбаниста.
Я хочу переждать, перегнать, пережить это время,
Новый взгляд за окно, опуская ладонь на колени,
И белесое небо, и листья, и полоска заката сквозная,
Словно дочь и отец, кто-то раньше уходит, я знаю.
Пролетают, летят, ударяются оземь и падают боком,
Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон,
Все, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете,
Эта жизнь, словно дочь и отец, но не хочется смерти.
Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо,
О, живи на земле, как угодно живи, даже падай,
Но придет еще время – расстанешься с горем и болью,
И наступят года- без меня- с ежедневной любовью.
И, кончая в мажоре, в пожаре, в мажоре полета,
соскользнув по стеклу, словно платье с плеча, как значок поворота,
Оставаясь, как прежде, надолго ль, как прежде, на месте,
Не осенней тоской –
ожиданьем зимы,
несмолкающей песней.................
Николай Рубцов и Глеб Горбовский
Николай Рубцов, отнюдь не пуританин и не трезвенник, посетив как-то питерское «дупло» Глеба Горбовского, написал позже об этом посещении в стихах.
Очевидно, в жизни Глеба Горбовского было то самое бытовое дно, где тухнет поэзия, где гаснет даже самый крупный талант.
По мнению Николая Рубцова, впереди его друга могла ждать только скорая и такая же бессмысленная смерть.
Кто знал, что судьба так перемешает карты, и то, что с грустью предвидел Николай Рубцов, глядя на запойный быт своего питерского друга, ожидает его самого?
Так перетасовались карты жизни Рубцова и Горбовского.
А в питерском пьяном аду в «дупле» у Глеба Горбовского Николай Рубцов как бы предвидел неизбежный финал подобной окаянности, переживая за собрата, на самом деле до странности близкого ему по изначальной судьбе:
Опять стекло оконное в дожде,
Опять туманом тянет и ознобом...
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел...
в труде».
В ГОСТЯХ
Глебу Горбовскому
Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
В трущобный двор ворвался ветер резкий,
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез...
Не может быть, чтоб это был не он!
Как без него представить эти тени,
И желтый свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!
Я продолжаю верить в этот бред.
Когда в свое притонное жилище
По коридору в страшной темнотище,
Отдав поклон, ведет меня поэт...
Куда меня, беднягу, занесло?
Таких картин вы сроду не видали.
Такие сны над вами не витали,
И да минует вас такое зло! ...
Поэт, как волк, напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете
И все молчит, не двигаясь никак.
А перед ним, кому-то подражая
И суетясь, как все, по городам,
Сидит и курит женщина чужая...
— Ах, почему вы курите, мадам!
— Он говорит, что все уходит прочь
И всякий путь оплакивает ветер,
Что странный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь,
Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
И думал я: «Какой же ты поэт,
Когда среди бессмысленного пира
Слышна все реже гаснущая лира,
И странный шум ей слышится в ответ?..»
Но все они опутаны всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
И все торчит.
В дверях торчит сосед,
Торчат за ним разбуженные тетки,
Торчат слова,
Торчит бутылка водки,
Торчит в окне бессмысленный рассвет!
Опять стекло оконное в дожде,
Опять туманом тянет и ознобом...
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет:
«Он сгорел...
в труде».
9 июля 1962
___keepration_220x220.jpg "foto-1-(convert.io)")
Все собиралась собрать пост о Горбовском.
Потом,позже....а теперь вот-Пост Памяти....
26 февраля 2019 года не стало поэта Глеба Горбовского. В память о нем — замечательный очерк, опубликованный в 2011 году в газете «Труд».
Поэт Глеб Горбовский мог сочинить только одну песню — и был бы уже знаменит. Это он автор бессмертных в России строк:
«Когда фонарики качаются ночные
И темной улицей опасно вам ходить,
Я из пивной иду,
Я никого не жду,
Я никого уже не в силах полюбить...»
После исполнения куплета
«Сижу на нарах, как король на именинах»
популярный ныне «Владимирский централ», как правило, нервно курит в сторонке.
В октябре 2011-го Горбовскому исполнилось 80.
Почитаемую в народе песню
«У павильона „Пиво-Воды“ стоял советский постовой»
тоже сочинил он.
19 августа 1991-го Горбовский поглядел в окно и написал знаменитую частушку:
«Что за странная страна,
Не поймешь какая?
Выпил — власть была одна,
Закусил — другая!»
Музыку на его стихи писали композиторы Соловьев-Седой, Пожлаков, Морозов и Колкер.
Певцы Кикабидзе, Пьеха, Хиль, Захаров, Толкунова, Пахоменко, Дольский, Шуфутинский обязаны ему овациями на своих выступлениях.
«Осень, осень, под тобой мое прозрачное крыло»,
«Папа, подари мне куклу»,
«Приходите ко мне ночевать» — список длинный.
Сам Горбовский всегда был бессребреником.
Символична легенда о том, как он просил трояк на водку у первого официального исполнителя песни «Фонарики» Сергея Гурзо.
В начале 60-х Гурзо сыграл заключенного «Крестов» в фильме «Две жизни».
По сюжету картины конвой выводит зэков из камер на прогулку, и один из них, спускаясь по лестнице, напевает на запоминающуюся мелодию два куплета «Фонариков»
После выхода фильма на экраны Горбовский попросил у Гурзо трешку. И тот отказал)))
А Иосиф Бродский, с которым Горбовский был знаком, поступил иначе.
После смерти Бродского Горбовский написал стихотворение:
«Помню, в дни его отъезда
Мне он выделил трояк,
Потому что я не бездарь,
Да и Бродский не дурак»
Несмотря на богемные знакомства, он жил и живет затворником. Прошел через классические питерские коммуналки со всеми их прелестями. А стихи пишет, абстрагируясь от мира.
В процессе творчества Горбовский запирается в комнате и не подходит к телефону. В это время он «ничей», звонить и стучаться нет смысла. Разве что «по большим праздникам». Мне повезло — однажды я достучался. И спросил про историю с Гурзо.
Он кивнул:
«Помню, помню Гурзо. Талантливый актер, на съемках с лошади на поезд прыгал, был такой спортивный, а потом спился...
А с трояком вышло так: шли мы по Невскому мимо Дома книги, я и друзья-поэты. Видим- на ступеньках Гурзо, я его узнал по фильму, который тогда показывали. А у нас денег не было ни копейки.
Я подошел и вежливо говорю: «Мне бы насчет авторских...» —
«Каких авторских?»
— «Стихи-то мои!»
А он:
«Я вас не знаю и не знаю, чьи стихи. Обратитесь к режиссеру. Я сам еще авторские не получил».
Я не обиделся. Может, у него тогда и правда денег не было.
А меня и сейчас в лицо мало кто знает.
И стихи мои часто теряют автора, но в этом ничьего умысла нет.
Однажды в Москве на поэтическом вечере я выступал вместе с Булатом Окуджавой.
После мы ехали в одной машине, и он спросил:
«Глеб, а это действительно ты написал „Фонарики“?»
А потом подарил мне стихи:
«Зачем торопится в леса поэт Горбовский?
Чтоб делать там с души своей наброски».
Бродский,Найман и Горбовский-Комарово 1963
Фото Эры Коробовой(в центре)