Биография Дэвида Уорка Гриффита

Его отец, Джекоб Уорк Гриффит, дальний потомок лорда Брейнгтоуна, принял участие почти во всех американских приключениях своего века. В двадцать лет он полковым врачом участвовал в мексиканской экспедиции Захарии Тейлора (в результате этой войны Америка приобрела Калифорнию), чуть позднее, вскоре после своей свадьбы, отправился в этот новый штат на поиски золота, охранял там от разбойников родственников своей жены, которые честно добывали "презренный металл" с киркой в руках, наконец ему это надоело, и, приняв от них изрядную сумму для передачи в банк родного города, он проиграл деньги в карты.

На остатки денег, впрочем, Джекоб опять попытался начать "нормальную" жизнь и даже купил небольшое поместье в Кентукки, но как раз началась война между Севером и Югом - и вновь, уже почти в сорок лет, он взял в руки винтовку, встав под знамена конфедератов. В этой войне за два года Джекоб поднялся в воинских званиях от капитана до полковника. Он несколько раз был ранен, даже сочтен убитым и оставлен на поле боя, но выжил - и позднее, уже на исходе безнадежных для южан сражений во время битвы в штате Тенесси, с не зажившей раной в плечо и вновь раненый в бедро, повел свой кавалерийский полк в атаку на северян, полулежа в летящей на врага легкой двуколке, изрыгая проклятия и взывая к Господу.

После этого его стали называть "Ревущий Джек". Говорят, то был единственный в истории случай, когда командир возглавлял атаку, лежа в коляске. Но через год война окончилась, и полковник Гриффит вернулся в свое уцелевшее поместье, где прожил еще 15 лет - пил, читал Шекспира, Браунинга, Эдгара По, Библию - часто вслух, своим грубым, ревущим голосом, не для кого-то - но в пространство, над землей, побежденной и растленной Севером, читал своей израненной Америке. Но страна медленно воскресала, а Джекоб Гриффит умирал. За семь лет до смерти у него родился последний из сыновей - Дэвид Гриффит; ему не досталось никакого наследства: когда полковник умер, оказалось что имение уже дважды перезаложено. 

Семья Гриффитов (а это была большая, как принято у южан, семья, со множеством детей) выжила с великим трудом. Жить пришлось в маленьком флигеле, старшие сестры Дэвида помогали матери по хозяйству, присматривали за младшими, выгодно выходили замуж... В конце концов, жизнь как-то наладилась, и Дэвид смог окончить школу, прочитав все книги, которые для этого требовалось - и многое сверх того, из обширной домашней библиотеки. В те времена, на исходе 19-го века, в каждом, даже самом маленьком американском городке существовали театры, и Дэвид часто ходил на представления, видел множество классических и новых пьес. Может быть, уже тогда он начал писать стихи и мечтать о серьезном занятии литературой. Эта мечта и погнала его в канун 20-го века, в 1899 году, в Нью-Йорк, где он надеялся стать со временем известным драматургом - но для начала, чтобы лучше узнать театр, да и просто ради куска хлеба, поступил актером на мелкие роли в одну из трупп. Ему было тогда 24 года. Кинематографу - всего пять. 

Следующие семь лет жизни Дэвида Гриффита прошли под знаком несбывшихся надежд: мелкие, случайные роли, небольшие заработки, несколько пьес, написанных за это время и не принятых ни одним театром... 

Он женился на одной из актрис своей труппы, жил почти в нищете, и порой не брезговал любой случайной работой ради нескольких долларов. Так однажды он оказался на студии Эдвина Портера, где фабриковалось новое балаганное развлечение - синематограф - и снялся в короткой картине "спасенный из гнезда орла", сражаясь с чудовищной бумажной птицей перед трещащим киноаппаратом. Пять долларов - не такая большая плата за столь глубокое унижение для профессионального актера, но иногда выбирать не приходится: через несколько месяцев театр, в котором работал Гриффит, разорился, и в поисках заработка Дэвид вновь пришел на студию, на этот раз - в "Байограф", к режиссеру Мак Катчену. По-существу, это была просто небольшая артель, снабжающая короткими кинолентами несколько близлежащих театров. Здесь Гриффит (а чуть позднее и его жена) нашли скромную, но постоянную работу. Впрочем, даже для бывшего актера "на одну реплику в спектакле" работа эта была чудовищной, хотя теперь все его роли были главными и продолжались пять-шесть минут. 

Черта, отчерченная мелом, за которую нельзя заходить. Никакой мимики, никакой "тонкой" игры - это все не заметит зритель (еще не изобретен крупный план, все актеры в кадре видны в полный рост, издалека). 

Только напыщенные, преувеличенные жесты: гнев, отчаяние, восторг... Грубая пантомима, в которой так мало средств, что все они пронумерованы: номер пять!- кричит режиссер, и надо изобразить ужас. 

Ужас, да и только.

 
Почти год Гриффит снимался в этих коротких лентах, которые отнюдь не становились лучше от его игры. Однажды он забрел в кинотеатр и увидел себя на экране - позорное зрелище, как жалко он выглядел, как глупо размахивал руками! Но все-таки это была работа. Так продолжалось до июля 1908 года, могло продолжаться и дольше, но - случай... Случай, без которого невозможно ни одно великое событие, наконец произошел. 

Сам случай был очень мелким, но по описанию историков кино довольно загадочным: снимая снежную бурю для фильма "бродяга", Мак Катчен простудился и слег на несколько недель. В этом не было бы ничего странного, если не знать, что дело было в июле, фильм снимали в павильоне, а снежная буря изображалась опилками. Однако другой версии не существует. В результате все кинопроизводство (а на студии делалось несколько фильмов в неделю) остановилось, и хозяин Генри Марвин стал срочно искать временную замену своему заболевшему режиссеру среди постоянных актеров. Ему порекомендовали Дэвида Гриффита. Сам Гриффит к общему удивлению согласился неохотно, хотя режиссеру платили гораздо больше, чем актерам: он боялся, что в случае неудачи его вообще уволят со студии. Лишь получив заверения, что этого не произойдет, Дэвид робко приступил к работе. Ему предстояло снять по уже готовому сценарию незамысловатую девятиминутную ленту о похищении цыганами маленькой девочки. В этом фильме, от которого зависило так много, Гриффит старательно следовал всем правилам, которыми пользовался Мак Катчен: неподвижный киноаппарат, общий план, несколько продолжительных сцен...

Кадр из фильма Рождение нации

Однако ему вновь повезло: не найдя в труппе подходящего актера на роль отца похищенной девочки, он почти пришел в отчаяние, но вечером, выходя из студии на улицу, внезапно заметил прохожего, который по всему подходил для этой роли. Гриффит тотчас бросился к нему - и это оказался молодой безработный актер из разорившегося театра, такой же как сам Дэвид год назад. Его звали Артур Джонсон, и через несколько месяцев он стал любимцем публики, смотревшей ленты Байографа; но тогда Гриффиту понадобилось много сил, чтобы уговорить его сняться в этой первой для них обоих ленте. Через три дня картина была уже готова, и получила одобрение Генри Марвина. Но, что гораздо важнее, еще через три дня ее одобрили хозяева кинотеатров и многочисленные зрители - а это случалось не так часто. С Гриффитом был подписан контракт - он стал вторым режиссером в "Байографе". 

Нет, это вовсе не было осуществлением его мечты. Желая посвятить жизнь искусству - связать ее с таким низким развлечением, как кино! 

Однако выбирать не приходилось, и со временем раздражение и злость на свою судьбу, когда даже средние театральные актеры иронически усмехались на его предложение сняться в каком-нибудь фильме - перешли в упрямство. В желание доказать, что любая почва может давать урожай. 

Гриффит начал снимать фильмы, стараясь делать их как можно более завлекательными ("коммерческими"), но одновременно - профессиональными, без пошлости и мишуры, сопутствовавшей кинематографу в те годы. Буквально через две недели после своей первой ленты он снял следующий фильм, на который обратили внимание даже первые, немногочисленные газетные кинокритики: "Краснокожий и дитя". В этой картине, сценарий которой, очевидно, написал сам Гриффит, напряжение все возрастает от одной сцены к другой: трогательная дружба индейца и белого мальчика, золото, опять же похищение ребенка, опасность, спасение в последний момент - все это при достаточно сдержанной и выразительной актерской игре, в которой Дэвид все-таки что-то понимал. Фильм так понравился публике, что вскоре Гриффит стал основным режиссером студии. Его ожидал "девятый вал" работы, фильм за фильмом, короткие десятиминутные целлулоидные ленточки - на долгие годы. Казалось, что навсегда. 

История жизни Дэвида Уорка Гриффита

"Опознанный по отпечатку руки","Месть воров","Разоблаченный у алтаря", "Полисмен и бродяга" - бесконечная череда, самые простые, бульварные сюжеты. Жена Гриффита писала потом, что ночами он придумывал невероятные способы разбогатеть и покончить с этим навсегда. Изобретал непрокалываемую автомобильную шину, новый способ производства мясных консервов... Бред. Надо было снимать фильмы, и снимать их хорошо. Актеры "Байографа" вспоминали, как Гриффит заставлял их работать, приводил в нужное настроение самыми разными средствами. Однажды, когда нужно было снять сцену безудержного веселья в кабаке, он объявил, что в случае удачной игры каждый актер получит за съемку не пять долларов, как обычно, а десять. С гиканьем и криками "Байограф! Байограф! Десять долларов!" актеры подняли стол с танцующим на нем помощником оператора и понесли по комнате; Грифит объявил, что сцена удалась. 

Кадр из фильма Нетерпимость

Но было и другое: когда в фильме о жене, ожидающей моряка на берегу, нужно было показать ее тоску, ее мысли о муже, Гриффит заставил оператора предельно приблизить камеру к ее лицу, показать глаза. Крупный план! Но и этого - неслыханного по тем временам - приема ему было мало. Женщина стоит на берегу - и между двумя кадрами, показывающими ее глаза и ее фигуру, вглядывающуюся в бурное море, Гриффит вставляет третий кадр: изображение самого моряка, ее "воспоминание" о нем. Хозяева киностудии долго противились, утверждая, что зритель не поймет такого чередования кадров, но Дэвид уже уверенно настаивал на своем. И фильм был принят зрителями "на ура" - так рождался знаменитый гриффитовский монтаж, так рождался язык кино. И ему уже не хватало десятиминутных фильмов, требовалось что-то большее. 

Сам Гриффит, никогда не терявший своей страсти к литературе, любил говорить актерам, что он "делает повести на кинопленке". Именно литература учила его разворачивать сюжет, менять место действия, вольно обращаться со временем ("прошло десять лет"), и так далее. Теперь на многих лентах, выпускаемых "Байографом", в титрах стояла его фамилия, фамилия режиссера. И на Гриффита, на его фильмы стали обращать внимание. 

Но хозяева киностудии твердо стояли на своем: десять минут - предельная продолжительность фильма. Больше зрителю не высидеть. Да и стоимость коротких фильмов не велика - лучше снять семь таких лент, чем одну нелепо, неслыханно большую. Шесть лет Гриффит снимал такие ленты, шесть лет работы в "Байографе", за которые он многому научился, нашел для своей труппы замечательных новых актеров, таких как Мэри Пикфорд (именно Гриффит "открыл" эту маленькую хрупкую девочку для кино, но ее властный характер вскоре заставил их расстаться - есть и намеки на возможный и неудачный роман), таких как Лилиан и Дороти Гиш, Дональд Крипс, и многих других. И когда наметился окончательный разрыв с хозяевами "Байографа", в 1913 году, почти все эти актеры вслед за Гриффитом перешли на новую студию "Мьючуэл" - где известного уже кинорежиссера ждали почти с распростертыми объятиями. Ее владелец, Гарри Эйткен, сразу решил предоставить Гриффиту полную свободу, догадываясь, что именно это может принести студии наибольшую прибыль. Но, 

казалось, сначала его расчеты не оправдались: Дэвид словно "по инерции" продолжал снимать короткие фильмы, не лучше, но и не хуже преждних. Еще несколько месяцев он словно чего-то ждал, какого-то поворотного момента, какого-то сигнала судьбы... И наконец этот сигнал действительно прозвучал. 

В сентябре 1914 года, когда на полях Европы уже лилась кровь, один из журналистов принес в "Мьючуэл" свой сценарий, написанный по роману Томаса Диксона "Человек Клана". Сценарий о гражданской войне в Америке, о побежденном, но не сломленном Юге, о семьях, переживших эту войну, выживших и сохранивших свою семейную память и семейную честь. Длинный сценарий - по нему можно было снять только большой фильм. И Гриффит решился. 

Память об отце, память о своем детстве словно преломилась для него в этом сценарии. Две семьи - Камеронов и Стоуменов - живут в южном и северном штатах. Молодые люди из обеих семей, девушки и юноши, знакомятся друг с другом, влюбляются друг в друга. Война разлучает их. Они сами и их отцы проливают кровь на полях сражений, многие члены семей гибнут, наконец война закончена - и глава семьи Стоуменов становится сенатором, а полковник Бен Камерон, южанин, возвращается в свое полуразоренное поместье - где вокруг бесчинствуют освобожденные негры. 

Одну из его дочерей насилует и убивает разбойник из негритянской банды, и Камерон клянется отомстить; из своих верных друзей он собирает небольшой отряд, тайное общество мстителей, члены которого носят длинные белые одежды с капюшонами: Клан. Праобраз печально известного в истории Америки Ку-Клус-Клана, но здесь это совсем другой образ, другой знак. Белое - свет, в противовес черной тьме. Клан находит убийцу и карает его. Вожак негритянской банды взбешен, он требует у сенатора Стоумена расправы над всей семьей Камеронов, и, кроме того, желает получить в жены дочь сенатора - девушку, в которую влюблен сын Бена Камерона. Стоумен отказывает бандиту.

Тогда негры хватают сенатора, собираясь пыткой добиться его согласия; в то же время другая часть банды осаждает поместье Камеронов, в котором тщетно пытаются обороняться старик-доктор, его жена и несколько верных им негров... Но Клан спешит на помощь: стремительно скачут лошади, развеваются белые одежды. Спасение приходит в последний момент - и бандиты гибнут, справедливость восстановлена. Молодые люди наконец соединяются, примиряются и их отцы - бывшие враги в войне, расколовшей Америку. Счастливый конец. 

Когда Гриффит начал снимать этот фильм, он предвидел его как великую эпопею о своей стране, о ее - и своей - юности. Это была его главная картина, его долг отцу, его доказательство, что он хранит гордость и бескорыстную дружбу Юга, хранит в душе его благородство и мужество. Это должен был быть большой, невиданно большой фильм, настоящая повесть. 

Даже готовый ко всему хозяин студии был ошеломлен, когда Гриффит потребовал у него 50 тысяч долларов на съемки одного этого фильма. Однако за три месяца (невероятный по тем временам срок!) съемок потребовалось целых 110 тысяч - и Гарри Эиткен был вынужден заплатить. Гриффит сам совершенно не верил, что эти деньги будут возвращены, таких сумм на кино еще никто никогда не тратил, но он старался не думать об этом - снимал, снимал каждый день, без выходных, искал новые места для съемок на натуре, пробовал новых актеров... Главные роли исполняли его старые друзья, актеры из "Байографа", среди которых особенно выделялась Лилиан Гиш.

Но никто из них не понимал, что и в какой последовательности снимается; казалось не понимал этого и сам Гриффит. Иногда он впадал в полную растерянность, иногда начинал кричать на актеров из-за ерунды... Наконец, прошло три месяца, весь материал был отснят. Его еще предстояло смонтировать, но перед этим на студии был устроен большой просмотр. Четыре с половиной часа вся труппа смотрела на экран - и ничего не понимала: вялые, разрозненные кадры, нелепые движения, неловкая, неубедительная игра - только это можно было увидеть на первый взгляд. Многие пришли в отчаяние, Лилиан Гиш плакала, и только сам Гриффит словно получил новый заряд злобы и энергии. Он заперся в мастерской вместе со своими помощниками и две недели монтировал, разрезал и склеивал кадры в одному ему ведомой последовательности.

Для фильма уже была заказана музыка, подобранная Джозефом Брейлем в сотрудничестве с режиссером. Наконец, в январе 1915 года в том же зале студии состоялся окончательный просмотр; уже отчаявшаяся труппа Гриффита заворожено смотрела на экран и не узнавала фильм. Динамичные, жесткие сцены следовали одна за другой, напряжение все возрастало. Вот осажденная усадьба Камеронов, следующий кадр - летящие на помощь всадники, затем бандиты, схватившие сенатора, и вновь показ людей в белых одеждах, летящих на помощь... Кадры сменяются все быстрее, напряжение растет! Параллельное действие - показ одновременно происходящих в разных местах событий - еще одно открытие Гриффита. В конце уже видны лишь копыта лошадей, всадники мчатся прямо на камеру, 

поднимая пыль, сметая все на своем пути. И - как выдох - развязка, счастливый конец. Фильм был гармоничен как симфония, захватывал с первого же кадра и не отпускал до конца. И когда загорелись последние титры, актеры со слезами на глазах бросились к своему режиссеру, благодаря его за то, что он снял их в таком великом фильме. Вот это, действительно, в истории кино случилось в первый раз. 

Гарри Эйткен на первом показе фильма в Лос-Анджелесе назначил невероятные по тем временам цены на билеты: по два доллара. Зал был переполнен. В зале собралась не обычная разношерстная "киношная" публика, но достаточно знатные, богатые люди, известные журналисты, актеры, писатели. Прием был небывалым. Уже первые сцены потрясли зрителей, а со второй части фильма многие не могли сдержать слез, возгласов восторга. 

Фильм закончился под бурные аплодисменты, продолжавшиеся еще много минут. Зрители повскакивали с мест, кричали, рукоплескали. Тогда Гриффит вышел сбоку на сцену - совсем немного, на один шаг, почти незаметный на фоне кулис, постоял несколько секунд, слушая накатывающуюся на него волну восторга, славы и признания, и так же незаметно удалился. 

Это был его звездный час, звездный час его фильма, собравшего позднее 50 миллионов долларов по всей стране, замеченного лучшими писателями, учеными, художниками, даже президентом Америки, сказавшим "Смотреть этот фильм - все равно что видеть историю при свете молний". Это был час Гриффита, стоявшего на сцене после самого своего знаменитого фильма - и накануне самого лучшего, следующего, принесшего ему провал и разорение. Но это уже была совсем другая история, а в этой - Американской истории - следует, наверное, оставить его здесь, в лучах первой славы, столь знакомой нынешнему синематографу. Ведь на самом деле даже апокалипсис не отменяет хэппи-энда.