......................Пусть не будет больше войны на Земле!

Повторяю отрывок из дневника моего папочки-фронтовика:

Я не исправила в этом тексте ни одного слова, ни одного знака препинания – рука не поднялась:

26 ДНЕЙ ПОСЛЕ ДЕТСТВА

«Война!» Щёки и шея секретаря курсов в красных пятнах. «Война с Германией! Они бомбили наши города. Молотов выступал по радио. А у меня – муж и сыну – двадцать.» Как-то не сразу до сознания доходит смысл её слов. На днях сданы экзамены за девятый класс, вчера до умопомрачения гоняли с ребятами в футбол, только что сдан последний экзамен на курсах немецкого языка, дома лежат путёвки в Гудауты, и вдруг – война! 22 июня – воскресенье, всё закрыто. Завтра в школу, в комитет комсомола. Там решим, что делать.

23 июня в военкомате нам отказали: молоды ещё. А вот комсомольских поручений хватает. Оборудуем бомбоубежище на Пушкинской улице. Книги из магазина в проезде Художественного театра переносим в подвал. Оповещаем родителей о предстоящей эвакуации маленьких детей из Москвы: «Немцы могут попытаться бомбить Москву. Поэтому решено всех маленьких детей эвакуировать на восток. Если вы согласны, приготовьте вашему ребёнку вещи вот по этому списку и завтра приведите его вот по этому адресу». Ночью дежурим в райкоме партии в качестве курьеров. Есть опасение, что враг подслушивает телефонные разговоры. Поэтому райком осуществляет всю связь через курьеров. Сидим в приёмной у первого секретаря. Время от времени раздаётся звонок. Дежурная секретарша исчезает за дверью кабинета, возвращается с запиской, и один из нас стремглав бежит по указанному адресу.
Меня вызывает завуч школы: "Поедешь вожатым с младшими школьниками в Казань?» - «В тыл? Ни за что!»

28 июня нас собирает в школе представитель райкома. «Завтра к 12 часам всем быть в школе. С собой иметь пальто, вещевой мешок, ложку, кружку, туалетные принадлежности и еду на 4 дня. И чтобы обувь была крепкой».

29 июня из школы строем идём по улицам. Поём песню из кинофильма «Если завтра война»:

Полетит самолёт, застрочит пулемёт,
Загрохочут железные танки,
И пехота пойдёт,
И линкоры пойдут,
И помчатся лихие тачанки.

При виде военных и даже милиционеров кричим «Ура!» По тротуарам через весь город нас провожают родные. Но в их сторону стараемся не глядеть.

В целом мире нигде нету силы такой,
Чтобы нашу страну сокрушила.
С нами Сталин родной, и железной рукой
Нас к победе ведёт Ворошилов.

Подходим к путям Рижской железной дороги. Родные остаются за забором.
Поезд трогается без гудка. Темнеет, но из-за светомаскировки света не зажигают. Звонкий мальчишеский голос запевает:
Это было под солнцем тропическим,
На Сандвичевых на островах,
И про случай про этот трагический
Не сказать в человечьих словах…

И дальше – восхитительно непонятные слова:

Тюрлюрлю, тюрлюрлю, а фиам,
Ули-фули, сальва, уаам,
Эки-веки, сальватики, дротики,
Ули-фули, сальва, уаам…

Сижу у окна. Руки на столике. Голова падает на руки. Застрочит пулемёт…сальватики…дротики…Веки тут же слипаются.

Просыпаюсь от толчка. Утро. Ржев. Поезд поворачивает на юг. Сычевка. Ребята из циркового училища устраивают представление – акробатика и жонглирование. Какие они молодцы!

Вечереет. Вязьма. Одна за другой подходят полуторки. Залезаем. Едем в сторону леса, за которым недавно скрылось солнце. Вот бы здорово, если бы из-за леса сейчас вылетел немецкий самолёт!
Съезжаем с автострады Москва- Минск и останавливаемся уже в полной темноте. Узнаём: деревня Ильино, ближайший город – Дорогобуж. В избах уже полно. Ложимся спать за околицей, в пальто, под голову рюкзак.

Четыре часа утра. Давно рассвело. Ребята надули мяч и уже гоняют его. Бросаюсь к ним. Разминка очень кстати. Потому что мы лязгаем зубами от холода и сырости. От усталости не заметили, что спать легли на краю болота.

Разбивка на роты. Нашей роте выделили сарай. Мы натаскали соломы. Будем спать с рюкзаками вместо подушек и пальто вместо одеял. Раздали лопаты и объявили норму: 9 кубических метров за двенадцатичасовую смену. Работать неделю днём, неделю ночью. Будем рыть противотанковый ров, который должен протянуться на несколько сот километров и прикрыть дальние подступы к Москве.
Днём работать труднее из-за жары. Всё время хочется пить. Ребят, кто послабее, посылаем подносить воду, а их норму выработки делим между собой.

Еду, которую взяли с собой, давно съели. Проходит ещё несколько дней, а нам ничего не дают. Похоже, про нас просто забыли. Наконец принесли ведро творогу…на роту. Всем досталось по столовой ложке. Раза три раздавали по полстакана пшённой крупы. Научились варить кашу на костре. Но мы не унываем. Понимаем, что время трудное и в первую очередь надо думать об армии.

А дела на фронте плохие. Вечером 6 июля нам прочитали речь Сталина о тяжёлой обстановке и задачах армии и народа. На следующий день у колодца остановилась залить воду «эмка», в которой ехал на фронт генерал-полковник артиллерии Воронов. Обступили его. «Как Минск?» - «Минск у противника». – «А Смоленск?» - «Немцы рвутся к Смоленску»…Это уже совсем рядом. А в сводках Совинформбюро об этом ни слова…

Время от времени в пешем строю на запад проходят усталые, запылённые войска… «И пехота пройдёт…Полетит самолёт…» А господство в воздухе у фашистов. Их разведчики всё время висят над головой. Наших самолётов что-то не видно.

10 июля ночью фашистская авиация бомбила мост через Днепр, в нескольких стах метрах от нас. Мост цел. У нас тоже нет потерь, если не считать одного Мишки. Он спрыгнул в ров и в темноте сломал руку.
Наш противотанковый ров готов. 15 июля нас поcтроили и отвели на несколько километров к востоку делать второй оборонительный рубеж. Жители деревни, куда мы пришли, были эвакуированы так спешно, что на огородах остались овощи, а в сарае кто-то забыл курицу. Мы уже предвкушали, как с комфортом устроимся в избах. Но была дана команда строиться, и нас повели к Вязьме. Оказывается, фашисты высадили в Ярцеве, совсем близко от нас, парашютный десант, чтобы окружить Смоленск. Их передовые подразделения вот-вот могут появиться у нашей деревни. Шли всю ночь. Пятьдесят минут идём, десять минут привал.

Когда рассвело, у деревни Чёрная, километрах в 15 от Вязьмы, фашистская авиация заметила нашу колонну на шоссе. «Юнкерсы» набросились на нас, как стая голодных волков. Пикировали с воем сирен, чтобы страшнее было. Посыпались бомбы. Звук сначала пронзительно высокий, потом ниже, ниже и – взрыв. При первом заходе самолётов раздалась команда: «С дороги!», «В лес!», «Ложись!» Многие и без команд сообразили, что делать. Но некоторые замешкались и поплатились за это жизнью.
Бомбы кончились, но фашисты решили во что бы то ни стало нас добить. Перешли на пулемётный обстрел с бреющего полёта. Лежу под кустом. Верхушку куста срезает пулемётная очередь. Гады! Фашисты чёртовы! Сверху же видно…кто в чём…не войска…винтовку…выстрелить в ответ…а это же расстрел…ещё заход…очередь уже в полуметре над головой…меня засыпает листьями, ветками…следующая очередь – моя…зарыться…в землю… «полетит самолёт, застрочит пулемёт»…Но что это? Тишина. Улетели. Видно, кончились патроны.

Руководитель колонны отдаёт распоряжение группами по 5-7 человек самостоятельно возвращаться в Москву. В этом известный резон: большая колонна слишком уязвима, а за мелкими группами фашистские стервятники гоняться не будут. Тем не менее, за это распоряжение он в Москве попал под трибунал: самоустранение от руководства, бросил людей на произвол судьбы.

В Вязьме комендантский патруль проверил у нас документы. Теперь мы все выглядели старше своих лет, и нас приняли за дезертиров или за уклоняющихся от призыва в армию. Узнав, кто мы,
военный комендант распорядился выдать нам буханку чёрного хлеба и селёдку. В привокзальном скверике к нам подсели два техника-лейтенанта и две студентки. Все оказались из Москвы. У лейтенантов был белый хлеб и рыбные консервы, а у студенток – платок, послуживший скатертью. Было не просто вкусно. Было как-то особенно тепло и душевно.

Подумалось:
Вот поедим, встанем, попрощаемся, разойдёмся в разные стороны и, скорее всего, больше никогда не увидимся. Никто не знает, что нас ждёт впереди. Но сейчас, пока мы вместе, хочется забыть о войне и представить себе, что мы просто выехали за город на пикник. По-моему, все почувствовали то же самое. Не могли не почувствовать.

Поездов на Москву не было. Решили возвращаться на автостраду и голосовать попутную машину. Однако все машины с урчанием проносились мимо. Попросили пограничника, охранявшего мост, остановить для нас грузовик. Проверил у нас документы. «Часы есть?» Часы были только у меня. Взял. Остановил попутку. «Откуда?» - «Из Борисова. Там сейчас уже немцы. Вот, перегоняем машину в наш трест в Москву». – «По приказанию майора этих людей доставьте в Москву».

Утром в Кунцеве нас ссадила с машины милиция. Проверили документы, обыскали. Под конвоем доставили на эвакопункт у Киевского вокзала. Из райкома комсомола приехал молодой инструктор и стал нас спрашивать по-одному, у кого какие претензии. Как будто мы ездили на курорт. В мирное время. И весь он какой-то довоенный: безукоризненный пробор, белая рубашка с галстуком, чистенький хорошо отутюженный серый костюм, начищенные штиблеты, авторучка с золотым пером и записная книжка, куда он аккуратно записывал наши ответы. И вообще хорош фруктик: призывного возраста, а не в армии. Пока мы там дело делали, устроился тут в тылу о нас отчёты писать. Дошла очередь до меня. «Лично у меня никаких претензий нет». Он встрепенулся. «Так значит, вы готовы снова поехать туда, откуда вернулись?» - «Только вместе с вами»…Хорош бы бы ты был в своём галстучке у деревни Чёрная…

Наконец нас распустили по домам. Было 17 июля. Мы шли по Москве, и наш город казался нам знакомым и незнакомым. Аэростаты воздушного заграждения. Мало мужчин в гражданском. Строгие, озабоченные лица. Да и мы теперь смотрели на Москву совсем другими повзрослевшими глазами. Детство осталось далеко-далеко. Там, за двадцать вторым июня. А шёл всего двадцать шестой день войны.
(c) Григорий Мягков

Оксана, спасибо!