НА ТЁМНОЙ СТОРОНЕ СЧАСТЬЯ

                                                               или

                                                   РАК СОВЕСТИ

Я открыла глаза.… Было около семи утра, чего это я вдруг..., в такую рань…? Лениво взглянула туда, где спал Егор. Егор не спал.… Он смотрел на меня. Он смотрел на меня так, словно хотел запомнить. Наша кровать по-имени «Титаник», видимо, вот-вот должна была кануть в бездну, и Егора вдруг стали одолевать самые противоречивые чувства прощания и разочарования одновременно: он любовался мною, безмятежно спящею, бессознательно желая найти, наконец-то, во мне какой-то дефект! Я и кровать были обречены, Егор же тонуть не собирался! Прощаться ему никто не мешал, и он мучил себя этими сомнениями с мазохистическим наслаждением. Он прощался, потому что мы снова «расстаёмся навсегда», по-моему, третий или четвёртый раз за полтора года.

Может быть, это было бы и лучше, но…! Лучшего-то ничего нет! «Какая я злая!» - подумала я. Всё-таки Егор любит меня. Но уж очень хочет разлюбить. Как-то всё не так! Конечно, мы - разные, но мы - и одинаковые! Кто способен без погрешностей оценить: чего больше: сходства или различий, и за что мы любим, или «уже» - любили друг друга?

Какой-то странный рассвет сегодня. Способность соображать возвращалась медленнее, чем было нужно. Я подумала, что моё сознание всегда притормаживает перед препятствиями, становится ленивым, когда на горизонте выплывают неприятности или проблемы. В очередной раз, без меня, решается моя судьба, а я сплю и ни о чём не догадываюсь. Моей жизнью, моими годами, наверное, я сама позволяла пользоваться? Старые, но нетленные грабли ждали своего часа, и я с завидным постоянством наступала на них снова и снова! Похоже, не последний раз! Понимать это было невыносимо.

Нет, всё-таки моё сознание никогда не спит! Оно, это моё сверхсознание бодрствует и во сне, этакое недремлющее око - наблюдающая часть моего израненного Эго, готовое изучать странные гипотезы о природе человеческих отношений, пытаясь дать им объяснение, обнаруживая в них закономерности и смыслы. Рассвет действительно был странным, потому что сейчас - «солнечное затмение века» (так написано было вчера в Интернете), я умудрилась проснуться именно в эту «счастливую» минуту.

Я почувствовала, что злюсь на себя за то, что не умела жить просто, за то, что во всём искала первопричины, да и поддерживать Егора в поисках моих несовершенств не собиралась. Что он там, морщины мои считает? Нужно было обрывать этот мучительный процесс - нечего расшатывать мою самооценку!

Беспечно улыбнувшись, с закрытыми глазами я поцеловала Егора во что-то волосатое: то ли плечо, то ли грудь. Нужно было как-то успокоить его, нет, не обмануть, но, может быть, отсрочить вопрос, на который у меня не было ответа. Он хотел удержаться в роли прощающегося, но не удержался: Влюблённый мужчина беззащитен и беспомощен перед ударами, нанесёнными ладонью любви.…

Я вспомнила свой сон: мне снился конец света, люди в панике метались, ища безопасного прибежища (чем не «Титаник»?!), и я с одеялами и постельным бельём наконец-то нашла и для себя какое-то укрытие. Опять во мне проснулся  психоаналитик: наверное, пришёл «конец света» нашим отношениям, вот только ничего надёжного наяву мне не маячило. Я рассказала Егору сон, дав заведомо успокаивающую интерпретацию сновидению: «никакая разруха нам нипочём, пока мы - под одним одеялом!» Причём тут «мы», когда я всю ночь одиноко металась по всей планете, волоча за собой бесценное одеяло? Н-е-е-т… утопающие удачнее всего спасают себя сами, кому ещё кроме тебя самого нужна твоя жизнь?!

Я ничего не хотела менять. Мне было хорошо рядом с его любовью. Я не хотела принимать никаких решений, я просто вообще ничего не хотела решать ни сегодня, ни вчера, ни завтра, ни через сто лет. Мне надоело решать. Но и дать возможность кому-то принимать решение за себя я была не готова. Я замерла, я исчезла из мира решений, я стала прозрачной, выпотрошив из себя всё своё прошлое, чтобы, избавившись от больного, заново заполнить себя жизнеспособным. Мне нужна была передышка. Я боялась снова ошибиться, не случайно став импотентом в принятии решений.

Я не хотела ссоры, не хотела объяснений. Я просто хотела нежиться в его объятиях и не вспоминать, хотя бы на какое-то время о том, что есть часть мира, в которой нужно принимать решения, а потом целую жизнь отвечать за них, а, если с ответственностью не всё получится, как мечталось, то до конца своих дней засовывать куда-нибудь очень далеко чувства стыда и вины. Я не хотела ничего обещать, потому что не умела и не знала, куда засовывать эти мучительные чувства. Я щадила себя таким безответственным способом, чтобы восстановить себя, поберечь, наверное. О его помыслах я ничего не знала, так же, как, впрочем, и он о моих. Потёмки – чужая душа! Егор был волшебной таблеткой, реанимацией для меня, а я - для него. Реабилитационный период закончился…. Было ли это любовью, я не знаю. Я сомневалась. Знает ли сомнения любовь…?

Вера в мужчин была моей врождённой патологией: я не училась ни на чужих, ни на своих ошибках - не хотела. Я упиралась, как осёл, до тех пор, пока моё желание, почти потребность, - верить мужчинам; не были убиты во мне моим собственным мужем пять лет назад выстрелом в спину. Затем весь коллектив самых близких «друзей» по очереди сделали по контрольному выстрелу, из благих, конечно же, побуждений, и со сладким чувством исполненного долга наблюдали, как меня разносит на куски. Но самое приятное было впереди: смотреть, как я, размазанная и униженная, отскребала то, что когда-то смеялось, пело и верило, потом отмывала всё это от нечистот и, одиноко, не ища помощи, выстраивала свой мир заново. Потрясающее шоу!

Егор целил и возрождал мою душу, как мог, оберегая и защищая меня от того, что он называл злом. Музыкант и поэт, мечтательный романтик и философ, чувственная и чуткая натура, непревзойдённый любовник - всё это мой Егор. Мы говорили на одном языке, понимали друг друга с полуслова, одинаково чувствовали. Замуровавшись в стенах моего дома, мы срослись и телами и душами, два одиночества, ушедших из огрубевшего и циничного мира.

Там, за пределами нашей камерной жизни, нас, словно, не было, мы плавно и красиво прорастали друг в друга, никого не посвящая в нашу небесную, а, точнее - неземную любовь. Прекрасным было это слияние душ и тел, но… я точно знала, что мир трёхмерен и вот этого третьего не было даже в зародыше, а, может быть, я не видела перспектив, или Егор был неубедителен? Но, видит Бог, на заре наших отношений я снова верила, упрямо верила и мужчине и в мужчину ещё раз. Мы отсутствовали во внешнем мире, в третьем измерении - материальном. Вернее, в этом измерении очень условно присутствовал Егор. Когда Егор совершал какой-нибудь «странный» поступок, я в очередной раз убеждалась, что он совершенно не приспособлен к жизни…и, «в оконцовке» (смешит меня это слово!), пришла к выводу, что я «доверяю», но с осторожностью и тревогой, просчитывая в целях безопасности, последствия его перспектив.

Более трёх дней без ссор мы не выдерживали. Не помню, когда мы заметили это. Мы ссорились интеллигентно и изыскано-больно, подбирая слова, оттачивая фразы, но, при этом, оставляя друг друга в зоне видимости и трепетно подстраховывая на случай «кондратия»: сердечного приступа или инсульта, например, или ещё какого-нибудь криза. Вот такие у нас были, то ли садистические, то ли истерические, припадки. Были, были и есть…. Но всё это быстро забывалось, мы всё прощали друг другу дня через три после очередной ссоры, иногда – сразу. Егор и я отправляли друг другу волшебные СМС-ки: стихи, стихи…. «Я бежала, летела, кувыркалась в ветрах, я неслась за тобою на всех парусах…». Тонкий, прекрасный мир строчек возвращал нас друг другу ровно на три дня. Потом наши музы «сваливали куда-то», извиняюсь за сравнение! И, прощаясь «навсегда» в очередной раз, мы снова начинали творить, но уже не оды, а потрясающие реквиемы…. Наверное, так нужно было нашим музам! А, может быть, я бессознательно пыталась оборвать отношения, у которых не было фундамента? Именно прошлое должно становиться будущим, но мы шли в будущее слишком разными дорогами, а на возведение новых опор у меня уже не было ни времени, ни сил.

Егор всё чаще напоминал мне Дон Кихота в современном варианте: было много экспрессии в желании предстать передо мной в обличии отважного рыцаря, но подвига не получалось. Желание быть защитником и способность защитить - это, увы, не причина и следствие! Не одно и то же - «желать» и «мочь»!

Он желал, но не мог, не потому, что не хотел…. Хотел, конечно же, но делал это несколько необычным способом. Он был верующим. В его мире сновали изобретательные и пронырливые демоны, которые хотели причинить мне зло, и он защищал меня молитвой, по-другому - не умел. Егор кромсал ветряные мельницы.

Я была признательна Егору, конечно, но «ветряные мельницы» меня серьёзно настораживали, потому что я их не видела! У нас всё обстояло всегда несколько то ли оригинально, то ли неполноценно. Неблагодарная я - Дульцинея Тамбовская! Знал бы Егор, о чём я думаю!? Но я «думала» дальше.

Мой мир был не проще, но видимее: добро и зло в человеческом обличье. Я старалась не обременять высшие силы своими проблемами и просьбами. Я не позволяла себе молитву «Дай!», и, если я и обращалась к Богу в минуты отчаяния, то только с молитвой «Помоги!». У меня был принцип: «мне никто ничего не должен, я - должна!». Егор же «просил» без стеснения, и меня не на шутку раздражало то, что Бог ему серьёзно «задолжал»!

Беззастенчиво позволив себе привычку к «Господи, дай!», он жил в ожидании бесплатного сыра. И я никак не могла убедить его в том, что это не кормушка, а ловушка. Случайными заработками он с трудом прокармливал себя сам, при этом, пафосно отстаивая штамб, что для счастья нужно очень немного. Видимо, его скудной «пенсии по инфантильности» было, по его мнению, нам вполне достаточно для счастья. «Любовь не ищет своего!» - цитировал он Библию. Я не оспаривала библейских истин: его любовь, наверное, и не искала своего, но мне всё чаще казалось, что его любовь ищет «моего». Я не верила в его безразличие к материальному, за его «божественностью» мне мерещилось изысканное, может быть, даже не осознаваемое, но приспособленчество. Егор был с Богом «на дружеской ноге», он умел с ним «договариваться», позволяя себе принимать в дар мир, созданный чужим трудом и молитвой «Дай!». Моя акция - «не дам уйти от просветления», не особенно задевала мужское самолюбие и достоинство Егора. Он высмеивал мой «бред», давая всем своим видом мне понять, что он выше всего этого, я же страдала, переживая, на мой взгляд, его пассивную позицию религиозного фаната, как неполноценность. «Одиночество вдвоём» - самый мучительный вид одиночества.

Феномен «голодного художника» был мне близок, но, наверное, я уже была не готова сублимироваться в этом направлении во имя мужчины, пусть даже любимого. Боже, как больно грызли меня эти мысли, как я не хотела им верить! Как я хотела не видеть этой тёмной стороны своего, увы, опять зыбкого счастья! Ища то объяснений, то оправданий, я блуждала, словно в трёх соснах, между желанием верить и неверием. Я верила Егору, как мужчине, но, как в мужчину, я в него уже не верила. Мои раны были несовместимы с абсолютным доверием. Я научилась различать, а не только сравнивать, предпочитала не путать свободу с безответственностью, называя свободой ответственность, а безответственность - незрелостью, отличать взлёты от падений, а простоту от примитивности.

Моя крона настойчиво простиралась к солнцу, а корни уходили всё глубже в землю: «…познавши рай, и ад познай!». И там, в этих невидимых глубинах, в недрах души, мои корни впитывали мудрость одино%