Ночной колпак и синий фартук

Людвиг ван Бетховен очень любил го­товить, но делал это весьма своеобраз­но. В процессе приготовления хлебной похлебки он обычно разбивал о стену несколько яиц. Зачем? Пожалуй, на этот вопрос композитор и сам ответить не смог бы. Время от времени, повязав синий фартук, в ночном колпаке, он экс­периментировал в приготовлении нево­образимых смесей, есть которые мог только сам.

В комнате Бетховена царил так назы­ваемый художественный беспорядок, который на самом деле представлял собой настоящий хаос. Современники говорили, что помещения, где он задерживался хотя бы на несколько дней,начинали напоминать палаты буй­нопомешанных или берлоги медведей.

Заветное кольцо

В отличие от места жительства Бетховена, комната Франца Йозе­фа Гайдна сияла чисто­той, все вещи в ней ле­жали на своих местах.

Гайдн был жаворонком и любил сочинять музы­ку на рассвете. Он вставал еще затемно, чтобы убедиться, что все предметы в комнате находятся там, где им и надлежит быть. Лишь после этого великий композитор мог насладиться утренним пени­ем птиц и, наконец, заняться записью своих произведений. Но самое любо­пытное то, что совершал он этот ритуал, надев на себя придворный костюм, па­рик, шпагу и гофрированные манжеты. Кроме того, Гайдн обязательно надевал кольцо, без которого ему не сочинялось ни в коем случае.

Похоронные настроения

На заднем дворе дома Рихарда Ваг­нера, под навесом, находилась могила, которую он сам вырыл. И если у компо­зитора случалось подходящее настрое­ние, он отправлялся взглянуть на нее и подумать о вечном. А если не было пово­да, не вспоминал о ней месяцами. Когда в доме музыканта собиралось общество, Вагнер любил поговорить о своей ско­рой смерти, объясняя это тем, что даже такой великий человек, как он, должен будет когда-то умереть.

Вне зависимости от того, в какой момент трапезы возни­кал этот разговор, гостеприимный хозя­ин просил всех встать и проследовать на задний двор для осмотра своей будущей могилы. При этом он рассуждал о вечности и предстоящем разложении своего тела. А затем предлагал вернуться к столу и закончить обед.

Я заплатил за обед!

Эксцентричность Ференца Листа за­ключалась в его капризах и тщеславии. Он играл на рояле только тогда, когда сам того желал, и мог отказаться выступать перед публикой и встречаться со своим импресарио, причем делал это гру­бо и дерзко.

Однажды, находясь в Риме, он был приглашен в бога­тый дом одной дамы, ко­торая гордилась своими музыкальными вечера­ми. После обеда неко­торые гости садились за инструмент, чтобы показать свое искусст­во. Наконец, хозяйка обратилась с просьбой сыграть к Листу. Но тот был не в настроении и резко отказался. Дама оказалась настойчивой. Тогда Лист по­дошел к роялю, извлек из него блестящий, но короткий каскад звуков и со словами: «Я заплатил вам за обед», - покинул зал.

В другой раз в Париже на званом ве­чере гости ожидали, что перед ними вы­ступит Лист, но композитор опять был не в настроении. Знающие люди не совето­вали хозяину мероприятия уговаривать Листа, но тот не принял их уговоры во внимание и настаивал на своем. Тогда Лист подошел к роялю, встал спиной и исполнил какую-то популярную в ту пору пьеску, держа руки за спиной.

История сохранила еще один непри­ятный случай, когда в присутствии Листа один молодой музыкант исполнял его рап­содию. Композитор все время бормотал себе под нос, что так играть нельзя. Потом сел рядом с исполнителем и стал ему по­дыгрывать сначала одним пальцем, потом одной рукой, а затем и двумя руками. В конце концов он столкнул молодого чело­века со скамейки, и тот под взрыв хохота оказался на полу. А Лист как ни в чем не бывало закончил рапсодию сам.

Обязуюсь жениться

Вольфганг Амадей Моцарт частенько совершал эксцентричные поступки. Од­нажды по требованию своей будущей тещи композитор в присутствии нотариу­са подписал документ, по которому был обязан в течение трех лет жениться на дочери этой дамы. Причем сама девуш­ка была свободна и могла отказать музы­канту, если пожелает связать свою судьбу с кем-то другим. А вот если Моцарт от­кажется от своего обещания, он должен будет давать девушке средства на суще­ствование в качестве постороннего лица в течение всей ее жизни, где бы и с кем бы она ни жила.

Можно предположить, что другого такого контракта не было за­ключено нигде и никогда. Остается лишь догадываться, что за рычаги воздействия на Моцарта имелись у его будущей тещи, ну и, конечно, удивляться тому, что ком­позитор подписал документ, по сути, ли­шавший его права выбора.

Лишь бы не вставать с кровати

Джоаккино Антонио Россини был, по­жалуй, самым ленивым на свете компо­зитором. Он редко вставал раньше полу­дня и предпочитал пореже выходить из дому. Если день был пасмурный, Россини мог вообще не вставать с кровати и про­сил прислугу, которая собиралась при­браться в доме, прийти на следующий день, оставив его на сегодня в покое.

Спал он в прямом смысле слова сут­ками, вероятно, муза посещала его во сне. А непосредственно запись всех его произведений происходила именно в кровати. На ночном столике всегда лежа­ли нотная бумага и карандаши. Бывало, Россини просыпался, высовывал руку из-под одеяла и начинал писать новую оперу. Свою лень Россини запечатлел в опере «Турок в Италии». Однажды он на­писал в кровати дуэт к этой опере, но нот­ный лист упал и улетел далеко от кровати. Чтобы не подниматься с теплого ложа, Россини предпочел написать дуэт еще раз, но поскольку не помнил точно моти­ва первого, да и не хотел повторяться, то написал совсем другую интерпретацию. Сегодня музыканты могут выбирать, ка­кой вариант им больше нравится.

Странности Шумана

Некоторое время Роберт Шуман изда­вал «Новую музыкальную газету» и был влюблен в одну молодую особу. Чтобы засвидетельствовать свои чувства, он еженедельно печатал в газете любов­ные письма, маскируя их между музы­кальными статьями. Будучи почему-то абсолютно уверенным, что его уловка недоступна обычным читателям, он да­вал полную волю своим чувствам на страницах газеты, воплощая их в неж­нейших любовных признаниях.

Для того чтобы развить в своих паль­цах особенную силу для игры на форте­пиано, Шуман прикреплял к потолочной балке длинную веревку с кольцом на нижнем ее конце, которое надевал на средний палец. То ли он добивался осо­бого звучания, то ли развивал в пальце недюжинную силу, но в конце концов покалечил его и перестал выступать с концертами.

У Шумана были свои отношения с тонами и темпами. Он писал свои про­изведения в разных необычных тональ­ностях в зависимости от времени года и своих впечатлений. Фа-диез мажор у него ассоциировался с резвящимися на зеленых полях ягнятами, а ми мажор с журчащими ручейками. Никто не мог его заставить писать в фа миноре, пото­му что эта тональность вызывала у него воспоминания о смерти, Судном дне и всаднике Апокалипсиса.

В последние годы Роберту Шуману казалось, что его преследует нота ля: она постоянно звучала у него в ушах, не оставляя в покое ни ночью, ни днем. Ве­ликий Шуман, желая ускользнуть от пре­следования, дважды пытался утопиться, но его, к счастью, спасали друзья.

Нина КОНЕВА